Головин Сергей Николаевич Ю ВИМО - 78:

МОСКОВСКИЕ ИСТОРИИ АСТРАХАНСКИХ КАЗАРМ

(выдержки из книги для музеев Астраханского кремля, Москва, 2022)

Головин С.Н., первый курсантский выпуск ВЮФ ВИМО СССР (1974-1978), старший преподаватель ВКИМО (1986-1992), подполковник юстиции, доктор юридических наук, профессор.

Прибывшие из летних лагерей «Свердловки» в расположение Военного Института курсанты набора 1974 года не без восторга приняли место будущего казарменного обитания. Готовились к безликим в унылости баракам, а получили, к изумлению, почти что золотые терема. Разом успокоились, расслабились, сами не понимая отчего. Скорее от того, что в долгожданных стенах новой обители с ее учебными аудиториями теперь придется не только усидчиво овладевать навыками военного юриста. Но и привыкать из всех сил к суровому климату армейского «жилтоварищества» с его нещадными преодолениями долгие четыре года. Срок для бушующей юности немалый, отвержению не способный. Отсюда взметнувшиеся оптимизмом надежды после знакомства с «зимними квартирами» настроились облегченно на благостное приятие пока еще загадочной и непознанной воинской службы.

Среди необъятных пространств насквозь «милитаризированного» района Лефортово с его яркими дворцовыми ансамблями военного госпиталя Бурденко, академии БТВ, дивизии ВВ имени Дзержинского, столичной военной комендатуры и гарнизонной гауптвахты спустившиеся словно из «космоса» казармы Института сразу воспринялись близкими и знакомыми. А для некоторых, не склонных к избалованности после отчего дома, вполне свойскими и родными. Наполненными заботливостью и утешительностью на путях неистовых преодолений. Одним видом зовущими к исправлению долга, когда о спальных тылах беспокоиться незачем.

Центром их незримого притяжения нахлынул огромный плац с отдельным проходом через узорчатые чугунные ворота в сторону соседней Волочаевской улицы. Располагался сей Place d´ armes рядом с неприметной клумбой на легком фундаменте, вызывавшей неодолимое желание притормозить и призадуматься у всякого, кому она попадалась на глаза. Но, как узнали быстро с огорчением, ныне явно цветочная и без малейших намеков на зелень сверкала еще недавно та клумба брызгами журчащего фонтана. Некоторые брались даже утверждать, что сооружения древнего и изысканного, выросшего на этом месте с раннего строительства первых корпусов. Разумеется, в далекие царские времена, которые советской действительностью низвергаются до стирания. Буквально перед заездом сюда по воле какого-то ретивого начальника старое великолепие не по случайности, а вероломно оказалось утрамбовано землей. Заменив прежние радости видом бесполезного в угрюмости холмика с горбатыми неровностями грязной поверхности.

И было невдомек недавно прибывшим, что такое прискорбие сошло за нелепым предубеждением о явном излишестве цивильных благ среди устоев воинского общежития. От подобного гламурного, бросающего тень на дисциплину, следует избавляться безжалостно, показательно и назидательно. Чтобы дурь заблудшей роскоши не посмела сбить по случайности неокрепших первокурсников с истинного пути. А заодно с ними и курсантов постарше на том же казарменном расположении, кто уже примеряется перед зеркалом к «золотым» офицерским погонам. Им струящиеся фонтаны и цветущие розарии скоро будут без сущей надобности за более внушительным предназначением. Клич эпохи давно известен – «труба зовет в поход» и «не время досматривать сны»! И пересматривать его прав не дано.

Слава богу, что сами курсанты обо всех ухищренных подходах с воспитательными подвохами в армии пока слабо догадывались. Точнее говоря, за бременем хлынувших забот едва ли намеревались в них погружаться. Обойтись без брызг фонтанов с яркими клумбами можно, конечно, в легкую. Труднее всего смириться с предвзятым к себе отношением, когда захлестывает мелочность недоверия. Ты уже при зрелых погонах и с оружием, а на тебя продолжают посматривать как на ушастого щенка. Оставили бы малый шанс, многое сумели бы опровергнуть своей кипевшей правотой. А нет его, остается наслаждаться при службе тем, что сдерживается запутанной рациональностью с неведомой целесообразностью. Благо, что большинство окружающего являет здесь старину первозданную и нетронутую, которую многие другие и в целой армии не видывали.

Вокруг отчетливого прямоугольника степенного плаца основательным «П»-образным окружением прилежно выстроились крепкие двухэтажные казарменные корпуса в духе старинного «кирпичного стиля». Показательно объявшие, как бросалось издали, основную часть капитальных сооружений всей территории Института. С мощными, казематными стенами добротной каменной кладки толщиной едва ли не в полный метр. Со строгими и вытянутыми проемами парных окон, «готическими» арочными стенами с мозаичной укладкой в местах боковых входов в сами здания. И множеством бездеятельных сверху печных дымоходов, которые приманивали своей потухшей таинственностью. Нет бы прикрыть их обнажение греческими скульптурами – «каменными болванами и штуками» по подобию крыши Зимнего дворца. Но, видимо, без надобности, как задумали военные инженеры. Одно успокаивало - их притягательные силуэты легко обнаруживали для всякого придирчивого явно несовременную, но основательную двускатную крышу над двумя полупериметрами казарм. Крытую, может еще до последней Отечественной войны, гулким листовым металлом под ядрено-бурой кровельной краской. Мягко напоминающих своим неутраченным кровельным наследием о гарнизонной принадлежности всего, сопричастного к плацу.

При чутких сравнениях, наполненных субъективной избирательностью, внутренние помещения смело переигрывали внешний облик корпусов. О комфорте говорить тут, конечно, бессмысленно, поскольку столь вычурное явление для армии в принципе не приемлемо. Но все же оставалось выгодно приспособленным для крепкого уклада, радуя достатком удобств. Каждое для полного курса с «кубриками» при повзводном размещении – просторными, светлыми и солнечными. С головокружительной высотой потолков под пять-шесть метров. От возникающей кубатуры пространства закрадывалась коварная мысль – здесь не в два, а в четыре яруса кровати громоздить можно при сильном желании. Не то, что у нас в тщедушный единственный ряд, навязывающий прихотливость.

Все помещения, наполненные объемами свободного воздуха, придавали нежданное упокоение среди «гомона» мужского общежития. Каждое под дубовым паркетом и с открытыми проемами арочных проходов. Массивными каменными подоконниками и длинным коридором, вытянутым в одну линию для единения ротного пространства. При тамбурном входе на этаж, как и положено уставами, размашистая помывочная и приглядные зоны для туалетов. Комнаты для хранения и чистки оружия, канцелярия начальства, бытовки, ленинская комната и прочие разумные приспособления для обихода беспокойного курсантского выживания.

Не успел заселиться сюда первый курс юрфака, как все силы новоявленных новобранцев были брошены на достижение идеального внутреннего порядка и хрустальной чистоты в расположении. Под беспощадным лозунгом сохранности вверенной соцсобственности. Девизом взметнулось ввысь и без раскачек – Родина дала вам лучшее и необходимое, умейте ценить и оправдывать высокое доверие. Боже упаси топать и шаркать по старинному паркету в сапожищах. Для этого специально выданы легкие и мануфактурные белые тапочки. Однако, не успели их примерить, как оказалось, что босой вид в них при регалиях военной формы смотрится уж слишком заупокойным. И вскоре вся благородная затея пошла на бойкую убыль с признанием через месяц вконец провальной.

Если удалось бы дальше засунуть нос в самые удаленные уголки расположения курса, то вплотную к спальной зоне в конце длинного коридора через отдельную входную дверь немедленному откровению являлся довольно приличный по лучезарным меркам казарменного общежития ареал мест первого использования. Главенствующие позиции в нем целиком захватывала уборная зала, поименованная за обиходной непринужденностью - «гальюном».

Никто в былые курсантские времена не подумал бы даже вскользь, что, на самом деле, гальюном в Голландии XVI века величался особенный типаж военного парусника с новейшей конструкцией носовой оконечности, вытянутой вперед, где располагался удобный балкончик с отхожими местами для команды. Был от того самообслуживаемым и самоочищаемым, поскольку весело обдавался брызгами свежих волн. Легко представить, какому комфорту предавались там морячки с табачными трубками. Для нас же без всякого утруждения прибывшее название звучало просто мило, удобно и загадочно.

Столь лукавое наречение явилось сверху от командования - прямо от начальника курса майора К.Т.Трыкина, который своей изящной «находкой» обрел лавры первооткрывателя простейшего. Разным же оппонентам из числа отслуживших «срочную» военных морячков, несогласных с выбранным отожествлением, пришлось вскоре смириться, что остальными было расценено за полное их поражение. Наступившее подчинение явному большинству пришлось в итоге всем по душе, когда нашли благозвучие определения столь «приватных кабин» даже своим насквозь исконным.

«Гальюн», сам того не ожидая, проявился желанным центром сближения не только пестрой курсантской массы, но и разных впередсмотрящих, вынужденных прибывать сюда миссией словно в «большой тронный зал». Многочисленных в Институте дежурных, большого и мелкого начальства с факультета, ротных старшин, сержантов и дневальных, особенно прозорливых ночью. Кто только не устремлялся туда сходу, объявившись в корпусе, – простые генералы и более звездные маршалы, полковники-доценты и известные на весь свет академики-правоведы, строгие врачи и очаровательные медсестры, важные политработники и замороченные прапорщики по тыловому хозяйству. Но, в первую очередь, нежданно привалившие на курсовое расположение «всеядные» инспекции и неугомонные проверяльщики всех мастей уровня центрального и верховного. Словно по манящему чутью и нюху они устремлялись сходу в уборную, чтобы за ее впечатлениями оценить целостный порядок подлинной дисциплины с господствующими нравами на курсе.

Своей очередью, «гальюнная» зала никого подводить не собиралась. Напротив, блестящим отличием уверенно одерживала верх, поскольку наверняка полагала, каким редким угождением можно сразить всякого пришельца из незваных или даже почетных. Причем, на сей гордый счет имела законные права превозноситься не какими-нибудь изношенными и простецкими унитазами стиля Unitas или немощными писсуарами формы Pissoir, которые обыкновенно встречается в мужских комнатах. А подлинными, поистине историческими сооружениями удобства «water-closet» в виде толчка-очка «Tornado». Но то было еще полдела. От частого и тесного общения с такими, откуда ни возьмись, всплывали ассоциации с модными «бурдалу» из самого царского Петергофа. Извинительно сказать, не с женскими свойствами, а истинно мужскими, которым по своей пригодности отменное звание Bourdalou вовсе не противно.

То были на самом деле старинные фаянсовые вазы-поддоны, с виду древние и доподлинно «государевы», которые имперские и дореволюционные. Размашистые и необычные по свободной конструкции, универсальной привлекательности и предназначения. С широкими рифлеными чугунными подставками для грубых сапог и с богатой отделкой латунными трубами вместе с изящными кранами воды. Все эти доставшиеся раритеты понимающий суточный наряд был обязан неукоснительно, особенно после отбоя, натирать до блеска, чтобы поддерживать и предъявлять сияющими. Заботясь о дивном хозяйстве, никто не сомневался, что дошло оно сюда нетронутым из подзабытых времен монархического века. И, кто знает, может именно наш казарменный корпус предназначался, если не для полных штаб-офицеров, то точно для чинов унтер-офицерского отличия. Отбывавших здесь когда-то самую настоящую сверхсрочную службу при юнкерах, кадетах или еще кого-то, на них похожих. Во-всяком случае, в других казармах расположения подобного «музейного» счастья и в малом не встречалось.

Через короткое время после заселения в расположение наш курсовой офицер – плотный капитан армянской внешности с фуражкой-«аэродромом» и редкой фамилией Григорян, будто вспыхнув пламенем озарения, встрепенулся однажды перед строем с легким ужасом невероятного открытия. Обращаясь к оторопевшему полукурсу, почти вскричал с кавказским акцентом – ваах, Святые Небеса и Глашатаи Утреннего Света, - а какой комнаты у нас на курсе нет, строго обязательной по Уставу?!

От растерянности за некоторой паузой из проснувшегося строя посыпались неуверенные и разнобойные ответы, поскольку подобным не сильно озадачивались, заранее полагая, что в достатке имеются все необходимые. Начали перечислять догадками, а он лишь одними ответами «нет» да «нет» парирует. Когда иссякли вконец, в наступившей тишине зазвучало словно приговором – «сушилка» у нас положенная забыта! И грозит это отрезвление вселенской катастрофой! Ничего себе пассаж, зашептали в дрогнувшем строю. Жили - не тужили, а тут беда свалилась, откуда не ждали. И были, строго говоря, правы, причем во многом. За такой недосмотр вопреки «святцам» высокое начальство по головке точно не погладит. Разнесет в пух и прах всякого курсового и ровно за то, что вовремя не доложил о вопиющем. Советская Армия щедра и строга, всем обладает в достатке, но спуску безалаберным ротозеям прощать не намерена!

В «северном» блоке корпусов, притянувшимся ближе к главному КПП, на первом этаже при жуткой стесненности размещалась видавшая виды курсантская «трапезная». Под архаичным козырьком над входом, придававшим всему фасаду корпуса вид первобытный, готовый потягаться с любым отжившим и старомодным. Когда курс впервые очутился внутри, многие невольно ощутили пресс стесненности с тисками, мягко выражаясь, тотальных неудобств. Поначалу даже вырвалось недоуменно - как тут пищу, интересно, принимать и наслаждаться вкушениями за переполненностью и скученностью помещения? Когда с чайниками и подносами по занятым узким проходам между обшарпанными столами уже не разойтись. А уборку наряду производить при хаотичном скоплении всюду столов да стульев с их заплетающимися ножками?

Но скоро все успокоилось и свыклось тертой привычкой. Лишь уныло вспоминали фанерные веранды кинутой в прошлом летней лагерной столовки. Там, оказывается, остались ласкающая чистота, достаток уюта и вольность пространства, которые ценить в свое время не умели или просто не удосужились замечать.

Сверху над общей для всех факультетов столовой вторым этажом корпуса упокоилось расположение переводчиков с их филологическими кафедрами и лингафонными кабинетами. Где-то рядом с ними за вынужденной скромностью приютилась кафедра общественных наук, оберегавшая могучие основы марксизма-ленинизма. А на внутренней со стороны двора площади примечался за сетчатой оградой чуть не «кукольный» караульный городок. Выстроенный для инструктажа караулов со множественными учебными стендами для часовых и столами для отработки приемов перезаряжания оружия.

Впервые увидев потешный муляж местного караульного редута, многие не в шутку призадумались, неужели им также придется в черте спальных городских кварталов нести службу отважными часовыми? Подобное пока не только представить трудно, от самой мысли в лихорадочное беспокойство бросает. Особенно, когда представляешь нарастающую громаду ответственности со всеми глыбами ее тревог, рисков и неуверенности. С заряженным автоматом с примкнутым штыком в «положении изготовки стрельбы стоя», при полном боекомплекте, ночью и один в чистом поле среди тишины упокоившегося города. Недаром, в старину «нарядом» именовали артиллерию как самое грозное оружие переднего края боестолкновения. Бахнет по случаю, мало не покажется. Шуму вокруг не оберешься, все разом вздыбится среди густонаселенных кварталов.

Караул на инструктаже. 1975 год.

На другой стороне корпусов через плац, прямо напротив караульного городка, вытягивалась приличная длиной внутренняя галерея с переходом от плаца на главную улицу территории, ведущую от центрального КПП к командному корпусу с клубом. Где-то в глубине той «кишки» приютился магазинчик «Военторга» с неприхотливой всячиной военной галантереи, ужившийся мирным соседством с простенькой лавочкой продуктов первой необходимости. Поскольку такие малозаметные объекты по криминальной практике всегда вызывают риски повышенного внимания у заблудших, весь проход вверялся ночью под контроль одного из шести караульных постов по Институту. Включал он не только выделенный маршрут патрулирования периметра плаца, но и осмотр самого коридора галереи. Часовому непременно требовалось войти туда, чтобы доподлинно убедиться в сохранности замков и оттисков печатей. Особенных эксцессов с этим не случалось, но некоторые служивые подолгу застревали в коридорчике в разгаре ночной смены. Отдельные из них, дай им волю, желали бы и вовсе не выходить наружу. И было отчего.

Вся внутренняя галерея на своем протяжении отапливалась по какому-то недоразумению почти на открытом воздухе мощными радиаторными батареями. Зимой они, не по странности, а вполне приветливо словно мед для мух подманивали всякого продрогшего на холоде. Но случайных ночью не встретить, а часовые поблизости к желанной радости. Сидеть и прислоняться по уставу, известное дело, запрещено. УГ и КС никто не отменял. А вот рядышком принять порцию прогрева при шинельке на «рыбьем» меху и всесезонных сапогах никем не возбраняется. Оттого через пол часика после заступления на вахту туда как магнитом затягивало заиндевевшего курсантика «барражирующего» поста. По натуре, кстати говоря, вовсе не лишенного чувств стойкости вместе с привязанностями к горячему. В какой-то момент пыла с жаром, невзирая на долг всенощного бдения по расписанию, в удалении от холода и вьюги подкрадывается следом дивный биологический сон. Особенно ближе к трем-четырем часам по полуночи, когда глубина его непомерна. Не успел получить и малого эффекта тепловых ванн, как уже повело и расквасило, вовлекая в объятия коварного Морфея.

Однажды, не с чужих слов, а сами наблюдали воочию, как подходит смена с разводящим к часовому в галерее. А тот спит стоя, причем, совсем не шутейно. Натурально и выразительно, в полный рост, не согнувшись и не прислоняясь. Его окликают осторожно, а он безмолвствует ответными реакциями. Чуть коснулись рукой, стал на бок заваливаться, лишь у земли успели подхватить вместе с автоматом. Дальше раскручивать очевидное ЧП не стали, парнишка был на хорошем счету и не из «залетных». Просто неудачная конфузия подкатила не вовремя, которая всякого стремится полонить. Но сами пытались дальше уразуметь внятным толком, как можно физически спать крепко на ногах. Не образно, а буквально словно понурая ночная лошадка или жираф какой неприкаянный. Прямо по Шекспиру из «Гамлета» – «тот – караулит, этот спит. Уж так устроен свет».

Кто не знает или сомневается, караул – всегда тяжкий труд с неимоверной отдачей сил, причем на пределе личных возможностей. А с физическими следом утекают нервы, эмоции, осторожность и восприимчивость. Они не живут заботами о плановом мероприятии, которое объявлено и следует по графику. Но из раза в раз опять и снова требуются как глоток воды для общей мобилизации с внутренней собранностью. Часто сопровождаясь чередой стрессов с перекосами и «перегораниями» твоей собственной главной сути. С ее характером, склонностями и эмоциональной составляющей. Все курсанты разные, но на посту одинаковые как из инкубатора, поскольку поставлены для общей цели и следуют единым наставлениям. Отвлечешься от них хотя бы легчайшей запятой или невинной паузой, обязательно жди неминучей беды с неприятностями.

У часового каждого поста свои особенные «страшилки» с первыми заботами. Они его напрягают, но и защищают одновременно. Будешь знать назубок инструкции по посту, служба польется легко и без происшествий. На Первом посту у Знамени Института, единственном неподвижном, трехсменном и полносуточном, все переживания за сохранность «символа воинской чести, доблести и славы». Да мало ли что произойти может в целом мире, а ты тут как тут. Жизнь отдашь, но Знамя сбережешь. Да и перед Начальником Института блеснуть не грех утренней выправкой, когда он проследует мимо в свой кабинет. Непременно осмотрит, оценит и убедится, как сегодня у нас обстоят дела. Но все в порядке и придраться не к чему.

На остальных точках ночных и через патрулирование совсем не легче. На втором посту секретную библиотеку важно оградить от стороннего проникновения. Там в узком коридорчике время останавливается и два часа одинокой смены тянутся за десять. Ходишь и невольно считаешь количество паркетин на ста метрах. То ли 795, то ли 805, никогда не сходилось в точном совпадении.

На третьем и четвертом постах с патрулированием плаца и главной улицы по выделенному маршруту по поводу тревог уже отчасти поделились. Помимо «жаровни» галереи там ночью еще предпочитали выбрать выгодное «боевое» положение. Маршрут – маршрутом, но будешь маячить одинокой фигурой под фонарями, обязательно нарвешься на интерес с улицы. Поэтому короткими рывками уходили из света в темень, чтобы не допустить коварного «врага» с флангов или с тыла. Тебя самого не видят, а кругом у тебя все как на ладошке и под контролем. Служба формальной быть не может, позиции занимай заранее победные.

С постом пятым многое относительно проще. В углу и глубине он не представлял особых хлопот при охране арсенального хранилища. Часто и заслуженно считался «забытым» и спокойным по тому лишь принципу, что там нечему произойти, кроме лишь пожара. К тому же в пятидесяти шагах от него «караулка», когда свои всегда выручат посильной подмогой.

Про последний шестой пост обычно поговаривали – он не трудный самый, но сторожевой и в составе караула. Была такая в советские времена отдельная караульная служба, когда объект охранялся ночью «не полным часовым», а с автоматом без боеприпасов, с примкнутым штыком и в положении «на ремень». По чисто курсантским догадкам, весьма поверхностным и непроверенным, такая объявленная неполноценность была связана с заботой о самом часовом, чтобы случайно влезшие в автопарк лихачи не позарились на оружие с боеприпасами при одиноком защитнике, оторванным от главной базы Института. Во всяком случае, иных объяснений не находили. Особенного добра в автопарке не имелось, кроме трех-четырех десятков авто – служебных «Волг», учебных «ГАЗиков», автобусов «ПАЗ» и разных спецмашин хозяйственного назначения. Охранять их боевыми патронами – себе больше мороки и дороже выйдет.

Весьма желанным приглянулся этот пост для разных разгильдяев и проныр. В то время, как другие не уклонялись от выборов ответственных, подобных сюда так и тянуло за всяческими послаблениями. Мало того, что оружие заряжать не приходится особой процедурой в комнате перезаряжания, еще выберешь себе в парке авто покруче, проникнешь в кабину и установишь оттуда из согревающего тепла круговой обзор. Разве не мед вместо службы, только чайку с пряниками не хватает! При нас, кстати, ту службу в армии скоро отменили, вследствие чего осталась она в анналах только исторических.

Что объединяло всех часовых постов воедино, так это твердое знание наизусть детальных положений караульной службы. Штудировали их в классах, проверяли накануне увольнений, оценивали на инструктаже в караульном городке, сдавали по ним зачеты и экзамены при воинских и юридических дисциплинах вроде тактики, военной администрации и уголовного права. Апогеем торжества считалось, когда Начальник Института или его Замы являлись на развод, чтобы убедиться в знаниях Устава. Статьи обязанностей курсанты воспринимали как «отче наш», расценивая каждый наряд как проверку будущей профпригодности. Каков ты будешь следователь или прокурор, ведущий уголовное дело о нарушениях караульной службы, если представления о ней сам не имеешь? Как представления вносить комдиву, если нет внутренней уверенности в отступлении от действующих правил закона? А с далекой сторонки многого не проймешь, оно покажется странным или лишенным логики. Получалось на деле, что каждый часовой присматривает за порученным не просто так, а в повиновениях четким инструкциям.

Запомнилась соответствующая ситуация, которая по правилам устава далеко не бессмысленна, а вполне назидательна. В солнечный воскресный день перед входом в главный командный корпус, дожидаясь дежурного для раздачи пропусков, стоят и покуривают «счастливчики», вытянувшие жребий увольнения. Неподалеку с автоматом наперевес барражирует мимо клуба в сторону второго КПП на Танковом проезде часовой четвертого поста при заряженном оружии. Кругом цельность умиротворения, заслуженная тишина безмятежности. Все приданы своим делам, отпущенным службой или режимом выходного дня. Невесть откуда грядет внезапно нежданный переполох. Прямо со стороны основного КПП на Волочаевской волнами по главной дороге территории нарастают возбужденные крики.

Присутствующие разворачивают свой взор в ту сторонку и наблюдают удивительную для Института картину. Она вся в разгоне движения и скоротечной динамики. Мелькает как в калейдоскопе или на страницах захватывающего комикса. Впереди бежит ненатужно, но не теряя проворности, разбитной курсант. В развевающейся шинели, расстегнутой сверху до самого ремня, под которой приметна «парадка». С шапкой в руке и при ботинках. По всему виду, изготовившийся к увольнению. По догадкам с курса третьего или даже четвертого. На первом такой фривольности с разнузданностью трудно достичь. По эмблемам факультета не видно. Но, по всей вероятности, из ушлых старшекурсников-переводчиков. Пробегает рысью мимо всех изумленных, включая насторожившегося часового. За ним, переваливаясь с отдышкой на подуставших ногах, тянется из последних сил сам дежурный по Институту в чине полковника.

Увидев, что догоняемый уже миновал часового и открыто ретируется к глухому забору, дежурный кричит истошно последними силами: «Стооой каналья, остановись! Часовооой, - задержать нарушителя!». В тот момент злостный «раздолбай» уже вспорхнул одним рывком на ограду и наблюдает прямо оттуда в застывшей паузе за происходящим. Часовой, подчиняясь, скорее команде, чем обстоятельствам, нехотя вскидывает для прицела автомат, направляет его на виновника тишины и, поведя стволом, громко издает гортанной глоткой звуки длинной очереди – тра-трата-та-та!

В тот же самый момент упущенный злоумышленник мертвецки закатывает глаза, хватается театрально руками за грудь и со стоном – оооой!, медленно переваливается на улицу за внешней стороной ограды. Там вскакивает живо, быстренько отряхивается, нахлобучивает шапку и улепетывает в направлении трамвайной остановки. Все кругом, корчась от безудержного смеха, провожают его взором охранения. И благодарят всех участников сцены чуть ли не аплодисментами за экспромт убийственного по драматургии и комедийной составляющей спектакля. Нет ничего зрелищнее водевиля с участием военных! Здесь весь он принадлежит гуманитарным курсантам. Но сюжет закрылся и можно предположить, что часовой нарушений не допустил. Так ли это на самом деле? – Остается открывать Устав в части обязанностей часового. Достопамятные статьи 168-182 издания 1971 года.

Впрочем, при чем тут опять «гуманитарные» или даже Военный Институт. Встречается же престранное по типу «морская свинка», когда она вовсе не морская и не свинка. Так и здесь по расхожему сходству. ВУЗ, хотя и военный, но никак не институт. Обыкновенный для первого уровня военной подготовки кадровых офицеров. По образцу и подобию высшего военного училища, но только не общевойскового командного, а гуманитарного профиля.

Ближе к центру плаца в южной половине всего казарменного комплекса вплотную к внешним корпусам, выходящим на трамвайные линии, щедрой приветливостью на открытом воздухе распростерся в линию спортгородок с гимнастическими тренажерами. При всей своей нежной открытости, отжатого курсантского пота со «слезами» страданий навлек он немало. Особенно, когда на перекладине или параллельных брусьях маячила «опять двойка». В светлое время суток пустовать не собирался, перекуров не требовал, а с ними праздников и выходных. Оставался предельно услужлив летом и зимой, легко превозмогая любые сезонные преграды.

Но важнее всего, к выбору курсантскому жался гораздо ближе, нежели какой-нибудь, преисполненный неодолимых желаний, буфет в офицерской столовой. С его неповторимым сосисочным, яичком под майонезом и свежим «сочником» со стаканом сахарной сметаны гурманистым изобилием. Ничего не поделать, буфетными искушениями иной раз не грех пренебречь. А без заветных увольнений, пролегающих через зачетное физо, попросту не жить. Кому сдался тогда смысл курсантского бытования в тисках обжимающего бремени, если задыхаться придется в вакууме безнадежности за лишением шансов выбраться в город.

Если со стороны спортгородка заглянуть в те времена в низкие окна корпуса напротив, на молодого первокурсника и вчерашнего школяра мог обрушиться поток чудесных открытий. Мало того, что завораживающее любопытство упрется во святая святых кулуаров воинственной кафедры «ОТП, БТВ и ОМП с защитой от него». Самой неприступной из всех мыслимых общеинститутских структур, без личной преданности к которой благополучия с военными основами и высотами попросту не достичь. Отдельным и всевышним изумлением через окна корпуса предстанут главные тайны с секретами, охоту за которыми вел не один агент 007.

Центральное место при восхищенном открытии зала занимала на господствующих позициях подлинная зенитная самоходка ЗСУ-23-4 «Шилка». Под сорок тонн веса и с каким-то бешенным темпом стрельбы, вывезенная с рубежей египетско-израильской Войны Судного дня октября 1973 года. Вслед за ее явлением отчаянной трескотней надрывался вопрос - и как затащили сюда этакую махину, не разворотив стен здания и не обрушив потолков? Наверняка, немало кладки разбирали, вынимали, потом вновь собирали и укладывали, пока достигли пика представления. По соседству разместился столь же громадных размеров средний танк Т-64А в виде полномасштабного учебного макета с продольным разрезом посредине на всю длину стального корпуса. Рядом табличка скромно пряталась – с какой-то новейшей гладкоствольной пушкой, от которой враги лишь утирали слюни зависти. Видимо, обнажение состоялось для более доступного военного перевода. К высокому потолку поистине «ангарного» помещения была изящно подвешена ракета ЗРК С-75 «Волхов» метров за десять длиной и тонны под три веса. Рядом со столь угрожающей «сигарой» примостились помилее и лаконичнее от ЗРК С-125 «Нева». С таким же пустынным камуфляжем, как и у зенитки, наверняка подсказывающим о недавней принадлежности к боевым позициям той самой арабской войны.

Но из беглого обзора наружу вырывалось, похоже, самое впечатляющее. Сверкало ликование с откровением - вот, оказывается, каковы в действительности казармы на Волочаевской во всей своей неповторимой красе! Здесь не только стены пронизаны историей, но и бурлит вовсю скрытая для посторонних глаз сила современности, придающая всему завершенное царское великолепие! Воедино сплелись безупречный классицизм по формам и совершенный модернизм истинной сути, чтобы одним лишь порывом магнетизма воинской принадлежности вызвать жгучую зависть у «цивильных пиджаков». Даже, если они проживают по соседству и следуют мимо ограды, не подозревая о внушительном, каждый насущный день.

Из всего приметного окружающего большинство уверенно смыкалось на одиноком, как под лучами прожектора, плацу. Но никто не осмеливался забывать, что плац – это всеобщее достояние, высшая показательность и всегда высокая витрина, не признающая бликов мишуры с мелочами. Он не потерпит блуждающих одиночек или бесцельно шатающихся. Расхлябанных или одетых кое-как не по полной форме. Ничто в нем не прощает послаблений и упрощений, нацеливая на внутреннюю организованность и собранность. Изымающих, кстати говоря, немало личностных сил. Умело поддерживая атмосферу напряженной строгости, он редкой и особой чрезвычайностью приветствовал радостями, благодушием или проблесками расслабления. Такое случалось всего-то считанные разы, когда сообща убывали с него в отпуска и на каникулы. Или выруливали восторженно на «ГАЗиках» в город на учебную езду, готовясь к водительским правам. Перечень нечаянных радостей получается мизерным, зато искренним и показательным.

С первых дней прибывшим было оказано чрезмерное доверие – войти по многочисленным разнарядкам в почетный разряд трудяг-чернорабочих. Которым без нужды милостивая поддержка, услужливое содействие и рабочие инструменты. Их главное достояние – мозолистые руки, даже голова без надобности. За вас думают другие, ваша доля отрабатывать. Любезно грузить и разгружать, поднимать и тащить без ропота, копать и ремонтировать, красить и долбить вашим единственным инвентарем – голыми ручками, даже без перчаток. После такого расклада невольно вспомнили из уже пройденного римского права про «говорящие орудия - instrumentum vocale», которые мирились с частичным признанием своей личности за утратой полной правоспособности. Пусть и не так сурово, но почти как у нас. Обязательные правила уставов об отдыхах после обеда или в вечернее время были отброшены как излишние и одурманивающие. После ужина следовала команда – строиться для следования на соседнюю овощебазу, там необходимость срочно фрукты разгрузить. Все в радостном предвкушении мечтают о бананах, грушах и яблоках, хотя бы ананасах. Прибываем туда и на группу в тридцать человек выкатывают шестидесятитонный вагон с картофелем. Распахиваются борта и звучит едкая команда – приступить к разгрузке, по завершению доложить для возвращения в казарму. И понеслось, и закипело трудовым экстазом, только пар клубами вьется над местом жаркой схватки. Лишь тонко пульсировала и не отпускала мысль – завтра шестичасовой семинар по теории государства и права! С кучей вопросов и дополнительной литературы. Когда и как готовиться? - «парами» засыпят и завалят по полной, никто и допрашиваться не станет, по какой причине явились не подготовленными.

По мере затягивания оков невидимой сущности курсантского бытия, когда нескончаемые трудовые порывы доводили до полного отчаяния, подводя разами к критической точке кипения, на гордых штандартах Института взметнулся неугасимый девиз: «Нам не дают учиться!». Не сам собой, конечно, а при прозревшем участии вновь прибывших. Вознесся ярким пламенем озарения и стал священным у многих поколений казарменных последователей. Неся уверенное пробуждение взрослеющему сознанию и позволяя отряхнуться от многого иллюзорного, чтобы дальше ускоряться, сжиматься, уплотняться и успевать для выживания во всякой армейской будничности.

Но тогда еще, когда только впрягались в лямку «бурлаков», многого не понимали. А от того отчаяннее приготовлялись к лихой безнадежности. Не то, чтобы руки опускали, просто упрямее и наощупь двигались по темному лабиринту, не видя просвета конца. Подвернулась бы в те моменты малейшая возможность, наверняка бы стали массовыми подписчиками популярнейшего в Российской Империи еженедельного военно-народного журнала «Воин и Пахарь». Был когда-то такой удивительный и казавшийся нам совсем родным. С редакцией на Пречистенской набережной 213, редактором – генерал-майором И.И.Савостиным, цена подписки 4 рубля за год. За его прочтением и перелистыванием, может и вскрылось бы правдой, наконец, как совмещать в радостях балансов и гармоний службу, учебу и «чернушные» хозяйственные «подряды с субподрядами». Иначе – ну, никак не удавалось.

Пока же, когда следовали на принудительные работы или возвращались с них, невольным любопытством задирали голову в легкомыслии на этажи недавно выстроенной «высотки». Никто не скрывал, что явленной миру по личному указанию Министра Обороны Союза ССР Маршала А.А.Гречко. И с затратами, сравнимыми с бюджетом целой Литовской ССР. Громадина неописуемая, во всю ширь приметная на всю раздольную Москву. Еще дышала, как и положено, свежим цементом и запахами покраски, но уже накапливала вокруг себя горы завалов строительного мусора. Раз прошли мимо, ни о чем не догадываясь, другой проследовали, за ним следующий и очередной. Лишь тогда пробило озарением, кому придется здесь все разгребать для закрытия удавшейся стройки.

Но, на первый взгляд, мусор – мусором, убирать его давно привычное занятие. А кто же, интересно, будет меблировку со всем остальным хозяйством в эту утробу затаскивать? Задались дурацким вопросом и снова себя рассмешили. Кто же еще – советские курсанты, вот они перед вами! Здесь мы и первокурсники, и военные строители, и незаменимые разнорабочие на аутсорсинге. Внутреннем, разумеется, не внешнем, который безвозмездный воспрещен законом. Не успели представить фатальность дальнейшего, как все закрутилось и вознеслось каруселью до самых облаков. Было объявлено, что для приемки здания через неделю осчастливит визитом лично Министр Обороны уже с четвертым посещением за год. После такого известия зароились вопросы – и отчего столько внимания к Институту? Хорошо это или плохо? И контингент уникальный сюда подогнали, и здание шикарное отгрохали за какой-нибудь неполный год. Наверняка, что-то за этим кроется загадочное, склонное к умолчаниям.

Всякий служивый имеет представление, что значит и влечет известие о прибытии в часть самого Министра Обороны. В трудовые колонны энергичным порывом стали буквально все, не только подневольные обучаемые, но и патриции-преподаватели. Кто-то пискнул в кутерьме – может, лифтами удастся воспользоваться? И получил удар ниже пояса, в том смысле, что виртуальный. Лифтами пользоваться запрещается, как пассажирскими, так и грузовыми. Они для другого созданы – для возвышенного, а для прочего рутинного их нет в реальности. Выстраивайтесь в цепочку муравьями и понесли все наверх на руках, желательно разгоном по лестнице. Разве не проходили курсантской выучкой, как негабариты по узким лестничным переходам поперек разворачивать? Наметился такой впереди, дружно мебель или груз поднимаем на вытянутых руках выше подбородка, чтобы ничего кругом не задеть и не поцарапать. Иначе старания зачтены не будут.

Пока выстраивалась победная тактика, у входа нарастала ящиками груда имущества, готового к вознесению. Рабочие столы, письменные шкафы, бесконечные полки и тумбы, спальные кровати, учебное оборудование, воинский инвентарь по всем артикулам. Не считая ламп, пишущих машинок и прочей канцелярщины. Примерный перечень довершали линейка сейфов под сто пятьдесят кило и оружейных шкафов в треть тонны весом. И все для этажей уровня восьмого – двенадцатого, которые щедро отвели для курсантских казарм.

Прозвучал свисток и все рвануло к своим высоким устремлениям. Смешанные потоки потянулись наверх и обратно. Строя не было, но никто не терялся в водоворотах, зная свое великое предназначение. Раньше многое изведали, но шкафы оружейные металлические – монстры железные и губители душ молодецких дались немыслимым испытанием. Неподъемные и неповоротливые, высотой под три метра и тяжести непомерной. Их, действительно, поднимали и разворачивали на лестничных проемах на вытянутых руках человек пятнадцать разом, иначе и шагом не продвинуться. Задачка одна - только бы за них зацепиться, еще лучше к ним приклеиться или присосаться, никаких захватов с ручками не предусмотрено. Пальцы помяли, ладони сорвали, локти в кровь ободрали, то к полу, то к стенам или перилам разбитые руки прищемляли. За весь путь обматерились нещадно, не понимая до конца, удастся ли доползти до лестничного финиша 12 этажа. В короткие перерывы опускались на ступеньки и молчали в исступлении, припоминая с жалостью к себе прискорбные мотивы фронтовых припевов:

В углу заплачет мать старушка,

Смахнет слезу старик отец.

И молодая не узнает,

Какой курсанта был конец.

Все сталось здесь нашей Голгофой, которая претендовала остаться по жизни единственной и неповторимой, каким и необходимо быть месту лобному. Далеко не святая, но столь же непомерная как тяжкая скала в обетованной земле Иерусалима. Когда управились, вздохнули облегченно и впечатлились, насколько обустроилась и засверкала всем новехоньким самая высотная в мире казарма. От постельных коек с тумбочками и до прикроватных ковриков. Аккуратно, образцово и все для Министра, лишь бы остался он бодр, счастлив и доволен. Кинулись сходу распределять спальные места, как кто-то замечает против обыкновений – и как же придется всем этим пользоваться и справляться? На зарядку и построения спускаться, обратно подниматься и так несколько раз на дню, причем без лифтов? Отмахнулись от него, накричали и забыли, предвкушая скорое заселение на приготовленное.

В сгустевшей тишине Министр приехал не слышно и не заметно, поскольку всех заперли в классах, приказав не дышать. Минуло не более получаса, как объявили отбой. Лица у командования явились серыми и взъерошенными. Говорили, что, увидев наше расположение, Маршал тут же развернулся и направился резко к выходу. Лишь на улице произнес драматической фразой как приговором – я вам такое здание отгрохал, а вы в нем казармы учинили!

Приговоры требуют неукоснительного исполнения. Без паузы и задержки возобновился процесс «наоборот», именуемый у юристов – реституцией. Здесь самой что ни на есть двойной и полной до окончательности. За две недели обратно все спустили. Показалось даже, что было намного легче. Дали бы команду, вновь подняли бы наверх, может, дня за три. А на спор и за пару суток справились бы. Тренировка уже входила в здоровую привычку, приближаясь к повседневной норме и подталкивая к новым такелажным рекордам.

Всякие промашки по форме одинаковые и различаются лишь особенностями содержания. Знающий спец по уголовному праву мог бы добавить – при квалификации содеянного важна еще субъективная сторона, прежде всего, направленность воли. Умышленным было содеянное или по неосторожности – вот в чем главный вопрос вечного правосудия. Принцип «хотели как лучше, а получилось как всегда» в юридических науках слаборазвитый и при блестящем адвокате может повлиять лишь на меру наказания. Слабая отдушина, но все же зацепка.

Вспоминая, как целые генералы промахнулись на пустом, сами не могли по молодости просчитать природы собственных упущений и оплошностей. Как не пыжились, но истоки невинных шалостей ухватить не могли, что для армии не приемлемо. Чувствовали, они сыплются мелкими крошками, но с последствиями грозными до злонамеренности. Как же тогда их избегать или бороться с ними, если не знаешь, в каком месте они подкараулят и пригвоздят?

Как-то студеным декабрем первого курса, закончив уборку столовой за полночь, курсантский наряд взгромоздил на телегу огромный литров на триста бак с жидкими отходами кухни. Выползли на мороз почти раздетыми в тонких рабочих робах и покатили булькающее разноцветие как редкое «сокровище» прямо через плац к ближайшей помойке. Не успели проследовать и середины плаца, как один весельчак из команды вскочил на телегу и отчаянным куражом принялся отбивать в движении лихую джигитовку. Не прошло и пары минут разудалого веселья, как ровно посреди плаца, на самом видном месте развода внутреннего наряда и караула по Институту, телега тормознулась неуклюже, ковырнулась на бок и услужливо опрокинула бак. Теплый раствор цветастой жижи привольно хлынул на асфальт, превращаясь на глазах в отчетливо красневшую обледенелую гору с обильной наледью вокруг. Суповые кости, остатки капусты, свеклы и моркови от обеденного борща, прочее остальное неприглядное засверкали в лунном свете полным отчаянием. Не видя препятствий, трескучий холод быстро превращал нежданное изобилие в замерзший лед. Разумеется, на изрядной площади. Ровно в том самом месте, где на разводе стоит дежурный по Институту или самый высокий начальник при общем построении факультетов. Одна лишь мысль сверкнула напоследок – только что эшафот себе взгромоздили, да услужливо веревочку мылом натерли. На священном месте за такое безнравственное глумление без вины виноватых могли запросто к стенке приставить.

Придя в себя кое-как, кинулись за ломами и скребками. Да только, где их сыщешь глубокой ночью, когда все под замками. Приспособив что-то на бегу, пару часов скоблили и вычищали на пронизывающем ветру, вгрызаясь в недра живого асфальта. Лишь под утро еле подубрали красочный лед. Но следы въевшегося пятна и остатки помойки еще розовели предательским укором в лучах всходящего зимнего солнца. Умаявшись вконец, бросили чистить от греха подальше, пока никто не заметил причастных к печатям кошмарного. Обошлось, правда, тогда, никто не прицепился к зловещим меткам. Даже сами потом обходили их стороной, чтобы не приближаться к воспоминаниям пережитого ночного ужаса.

Маститым пушкиноведам знакома, наверное, служебная записка небезызвестного в отечественной истории господина Ф.В.Булгарина в III отделение Императорской канцелярии по надзору и сыску «Нечто о Царскосельском лицее и о духе оного». Начинается она риторическим вопросом – что значит лицейский дух? Ответ дается тут же показательным. «В свете называется лицейским духом, когда молодой человек не уважает старших, обходится фамильярно с начальниками, высокомерно с равными, презрительно с низшими, исключая тех случаев, когда для фанфаронады надобно показаться любителем равенства. Молодой вертопрах должен при сем порицать насмешливо все поступки особ, занимающих значительные места. Все меры правительства, знать наизусть или сам быть сочинителем эпиграмм, пасквилей и песен предосудительных на русском языке…». Ловко и показательно сказано, пусть и не про военных, но все же про учащихся, наделенных строгими правилами полуказарменного общежития.

Себе такого и в малом представить не могли, ни в общем, ни в частных поползновениях. Среди своих с «закидонами» и разными неуемными выбросами разбирались жестко и без отсрочек, чаще всего, в открытую для веского сдерживания. Чтобы у других соблазнов не оставалось задираться или кичиться пустым бретерством. А «троллить» или «хейтить» родных преподавателей с сединами в волосах и планками боевых орденов на груди не оставалось даже в самых гнусных помыслах, о которых, впрочем, ни разу не слыхивали. Из наших аудиторий никогда не исчезал самый терпкий привкус эпохи – профессора-фронтовики с наградами за лекционной кафедрой. Большинство из которых составляли не просто военные юристы, а юристы войны. Слишком часто в перерывах между занятиями они делились сокровенным, как в атаку поднимались на Зееловских высотах, бились за Кенигсберг в Восточной Пруссии или держали смертельную оборону под Балатоном. Воспитание было для них частью образования и главнее всякой учебы. При всех регалиях, званиях и отличиях они продолжали относиться к курсантам по-фронтовому или по-отцовски, взывая к горячим желаниям отвечать не меньшими страстями.

Как-то раз при общем торжественном построении на плацу Институт замер в ожидании прибытия высокого начальства. Собирался к нам то ли сам Начальник ГУК Минобороны, то ли Начальник ГлавПУРа. Все уже изготовились в замершем строю, ожидая команды «равнение и смирно». В этот момент между корпусами с выходом на плац появляется сигнальный солдатик, бегущий и размахивающий руками. Командующий парадом понимает его правильно и подает зычно команду – «Институут, рааавняйсь, смиирно! Равнение на средину!» Все замирают на своих местах в почтительном ожидании встречаемых гостей. В ту же самую секунду у входа на плац небрежной походкой появляется, невесть откуда взявшаяся «курсистка» Карина Баграмян. Внучка легендарного Маршала И.Х.Баграмяна. Низкого роста, шустрая и прыткая, полная задора и озорства. Ухватив мгновенно всю картину происшедшего, сразу принимает строгий начальствующий вид, оправляет форму, переходит на командный шаг, вскидывает приветственно руку к голове и, еле сдерживаясь от смеха, громко провозглашает – «Воольно!».

Весь строй от натуральности проявленных манер начинает чуть не гоготать повально. Ровно в то мгновение на плац и вплывает обескураженное начальство. Полный конфуз и неприглядная промашка, от которых, правда, сумели как-то отмазаться без всякого негативного исхода.

Но привычным для плаца оставалось, скорее, другое. Когда городские жители из соседних домов озабоченно всматривались через ограду на зеркальную и целомудренную территорию Института, собирались порой даже кучки любопытных. Как же так, недоумевали зеваки, там ни снежинки, ни снежного холмика, ни соринки на земле. Блестит как летом зеркально, игриво и непринужденно. А у нас в городе непролазные сугробы, кругом каши мокрого снега, к трамваю в ботиночках не пролезть, хоть сапоги болотные доставай. Уму непостижимо, как подобному удается оставаться дивным оазисом посредине большого города.

Пока они раздумчиво рассуждали и вопрошали недоумением, курсанты гроздьями висели на окнах и надраивали стекла. Опять не реже двух – трех раз в неделю. А в выходные без этого на увольнения или прочие увеселения и не рассчитывай. Прежде внешний вид досмотрят, короткую стрижку оценят, потом убранный плац и вымытые стекла проверят. Чтобы не одуреть от всего этого, для спасения всюду подбирались «безубойные» методики выхода из «штопора». Разумеется, ручным, лучше дедовским способом. Стекла мыть тряпкой или мыльным раствором – да Боже упаси! В деле только чистая вода и газета – запомни всякий крик курсантской души с Волочаевской. Трепещите заодно перед подобными бесплатными советами, опыт за которыми числится не перекрытым! Один раз смочил обильно, вторым размазал грязевые подтеки, а третьим сходу отглянцевал. Пять – семь минут спорых круговых движений перед увольнением и огромное окно сверкает на солнышке неслыханной первозданностью!

Глянешь после через хрустальное стекло – повсюду простирается уже вымытая Волочаевская, до нервов обнажаемая грохотом трамвая 45 маршрута. Кто не слышал в советские времена о той пламенной улице? Мало таких найдется. Но едва ли кто из них даже приблизительно представлял себе ее самобытную историю. Сторожили и те со скрипом припоминали извилистые этапы героической эволюции. От Золоторожской к Мураловской и далее через Бухаринскую к конечной точке пути трансформации. А с привязками к ее главным казармам за лихорадочной сменой названий законно считалась также «наоборот» Астраханской и Красногвардейской. Причем де-юре с указанием в справочных путеводителях. Так и вызревала многими годами ее коренная военная стать, пробивавшая дорогу среди недавней сельской местности с огородами и аграрными угодьями. Шла с юга от крестьянской деревушки «Новая Андроновка» прямо ко временам строительства пронырливым французиком Юлием Гужоном будущего детища – завода «Серп и Молот». Составившим небывалую славу социалистической индустрии. Примыкавшего своими размашистыми цехами и фабричными службами чуть не впритык к ограде Института.

Каких-нибудь сто лет назад до нашего пришествия на месте плаца с 1873 года процветали «Огороды Красных Казарм». До того «Огороды Инженерного ведомства». А ближе к 1895 году и вплоть до 1904 - огороды 2-го Карабинерского полка. С разных сторон к его будущему периметру наваливалась безлюдная местность «Золотой Рожок», Анненгофская Роща с пороховыми арсеналами Империи, Проломная Застава на востоке и напрочь забытые даже по картам переулки 1-й и 2-й Кранчиковский. В советские времена о таких никто и не слыхивал.

Карта Москвы издания Суворина 1901 года.

Но разве способна незнакомая среда обитания ослабить муки нацеленного на познание и самоутверждение юнца из числа вновь прибывших курсантов? Обживаясь в Лефортово и примеряясь к его самобытности, они не дремлют ленивой безучастностью. Активно живут светлыми надеждами о прошлом и будущем, мучительно требуя вскрытия неизведанного. Особо, когда невыносимым беспокойством терзают поиски собственного места среди тектонических подвижек на картах местной истории. Кто был здесь до тебя, а кто после явится. Какими были предшественники и как выглядели, как службу несли и чем дышали. От того подпирали вопросы - всегда ли при сменах и переходах сохраняются балансы соответствий между прошлым и будущим. Вопрос вечный, вроде «быть или не быть» при поклонениях яростной судьбе. Потому и готов по живой бодрости курсант к любым ускорениям и фантазиям через временные порталы и континуумы в духе «назад в будущее». Чтобы внять, наконец, каким и где он сейчас движется на своем начальном, но долгом пути. Чему давно пора соответствовать, научиться подражать, каких гармоний придерживаться и кем настало время стать, чтобы достичь итогом желанного совершенства.

Чуть обнажились и заструились первые вопросы о цепочках взаимосвязанных поколений, как многие обросли продвинутыми догадками, слегка сдобренными оттенками Дежавю. Почти наверняка, а как еще иначе при таких казарменных убранствах, здесь проживали и уходили в большие офицерские чины такие же, как и мы воспитанники из военного образования. Уж очень хочется верить, что молодые юнкера или хотя бы кадеты императорской армии. Не рядовым же солдатам такие дворцовые чертоги со «светелками» назначались. В конце концов, если существует связь времен, она должна быть не просто конкретной, а полностью сравнимой по аналогии с днем сегодняшним.

Отчего же, с интересом спросят другие, сразу юнкера или кадеты? Ответ не успеет прозвучать, как тут же вскроется донельзя простым. По здешней округе все было переполнено учебными заведениями по военному ведомству, среди которых сплошь перворазрядные. Армии без профессионального образования не бывать, а тут его по старинке не залежные места. Воистину колыбель военных с Петровских времен. Возьмем, к примеру, соседние 1-й, 2-й и 3-й Кадетские корпуса МВО с их внушительным плацом. Рядом средоточие кадетов военной гимназии Брест-Литовского военного корпуса. Или соседнее за близкой площадью Московское пехотное юнкерское училище, ставшее в 1906 году элитным Алексеевским. Солдат пехоты здесь совсем не примечается, если только не обнимать вниманием древнюю военную тюрьму.

План Москвы 1910 года.

Кому не известна ныне история, как по серии из восьми фото с датой 22 октября 1913 года, ветераном с «Запада» ВИИЯ был открыт на Золоторожской-Волочаевской 12-й Гренадерский Астраханский имени Императора Александра III полк. После такого открытия с середины первого десятилетия 2000-х годов очередями посыпались новые толчки в сторону генезиса Астраханских казарм. Уж очень не терпелось всем знать, что было здесь до и стало после.

В 1797 году после издания Указа Павла I в Москве началось обустройство военных казарм. В 1807-1809 годах завершилось строительство трех корпусов в самом центре белокаменной, которые известны как комплекс Хамовнических казарм. В тех корпусах и разместились впервые три батальона Астраханского полка, переселившегося в первопрестольную. Остальные подразделения оказались разбросаны по казармам других частей и разным местам, включая Подмосковье. По состоянию на 1895 год Полк размещался по-прежнему стесненно, но уже в Спасских казармах на Садовой-Спасской. Хотя не лишне будет и здесь оговориться, что там всего лишь квартировались Штаб полка, нестроевые команды и несколько рот двух батальонов. Остальные подразделения были раскиданы по старинке по нескольким точкам. И пребывали службой совместно с личным составом других гарнизонных полков. В том числе, побатальонно в Крутицких и Александровских казармах, а также в Коломне. Вновь выходило, что единой и собственной базы у заслуженного Полка, как и раньше не было.

А структура Полка на тот момент отнюдь не малая. Полноценная, не кадрированная. Четыре батальона в составе шестнадцати рот, отдельной роты Его Императорского Величества, учебная команда, команда разведчиков, школа подпрапорщиков, музкоманда, хлебопекарное предприятие, оружейные мастерские, вещевые склады и службы прочего довольствия, включая медицинские и разные канцелярские. Полк есть полк, для общего размещения всего сопутствующего мало не бывает.

Погружаясь в историю Полка, поддаешься невольным прозрениям, что за свою преданность, боевую славу и отличия он оставался первейшим и обласканным «любимчиком» у Царствующего Дома Империи. На самом деле, с 1845 года Шефом Полка являлся Великий Князь Александр Александрович – будущий Император Александр III. А с 1900 – правящий Государь Николай II. Отмечая повышенное Государево благорасположение к Полку, невозможно пройти мимо самого открытия на плацу памятника Царю-Миротворцу. Вне сомнений то событие осени 1913 года более чем знаковое не только для русской армии, но и для целой Империи. Все же памятник не просто «Державному Шефу», как выбито на нем с лицевой стороны, а дражайшему батюшке здравствующего Государя. К тому же первый в Империи памятник Александру III был открыт в 1908 году в Иркутске. Второй в 1909 году в Санкт-Петербурге, третий в 1912 году на Пречистенке у Храма Христа Спасителя. На нашем плацу получается, четвертый. Куда уж почетнее и престижнее для обыкновенной воинской части, не говоря уже о «пехтуре», хотя бы и сверх заслуженной. Многие полки русской армии носили в своих названиях славные имена Е.И.В. А вот памятник Царю прямо посредине полкового плаца событие уникальное до чрезвычайности. Можно поспорить, но, пожалуй, первое и единственное. Подтверждающее воочию, насколько «астраханцы» были удостоены здравствующим Государем за верность и преданность Семье и Отечеству.

Все означенное подводит к закономерному результату, когда сама история обретения постоянной полковой «прописки» смотрится довольно трогательной, вплоть до умильности. В Приказе по Полку за № 106 от 16 апреля 1903 года отмечалось: «14 сего/апреля Его Императорское Величество, Государь Император, Державный Шеф полка, несказанно осчастливил нашу полковую семью внезапным Своим посещением Спасских казарм…». При отъезде из расположения он вновь осчастливил радостного командира словами: «Полк Я нашел во всех отношениях в блестящем состоянии. Расквартирование только нехорошо, но это не зависит от полка, и Я позабочусь об этом».

Все разом меняется по Высочайшей воле великодушного Императора. Быстро подбирается правильное место на пустыре бывших «Огородов Красных казарм» близ Золоторожской, лучшими военными инженерами готовятся строительные чертежи и в благословенном Лефортово закипает очередная стройка. Коли снизошло прямое указание от самого Государя, по всем признакам вершилась ладно, споро и без задержек. Лишь революция 1905 года слегка помешала быстрому окончанию строительства. Зато в тех московских событиях Полк вновь отличился преданностью, решительно действуя на стороне правительственных войск. Выстроенные казармы были введены в строй где-то в 1908 году. И уже в справочниках Москвы 1910 года они отныне прочно именуются казармами Астраханского полка на Золоторожской. Законная столичная прописка «астраханцев» успешно состоялась и оформилась в своей красе.

Из всех чудес главным остается подтвержденный факт, что именно Полк тяжелой пехоты заселился в будущих наших казармах первым их хозяином - проживальцем. Коли так образуется дело, пусть и по странности, но все же возникает некий соблазн величать эту часть по канонам высшей духовности полноправным восприемником ВИИЯ-ВИМО-ВКИМО с ВУМО вместе с поколениями их курсантских коммун. Иначе бы сталось несправедливым. Корнями швыряться – не по христианским законам!

Дальнейшие события после проявления высочайшего благорасположения к Полку помчались вскачь каким-то безудержным галопом. 29 марта 1908 года Государю Императору было благоугодно утвердить особый нагрудный полковой знак в память 200-летнего юбилея полка. А 15 апреля 1910 года Государь Николай Александрович выступил первым полковым Августейшим Храмосозидателем, повелев Высочайше «отпустить пять тысяч рублей в воспособление на застройку полкового храма». Тот задуманный храм был успешно закончен строительством к началу Мировой войны. И располагался на плацу правее от главного внутреннего входа. Им стала православная церковь Иконы Божией Матери Казанской, проходившая по городским справочникам за 1910 год как Казанской Божией Матери при Астраханском полку.

К удручающему сожалению, полковую Церковь мы уже не застали. Прежде она была усердно разграблена и осквернена в период революционных катаклизмов 1917 года. Весьма предположительно, в ней хранились и оттуда бесследно исчезли основные полковые реликвии. Среди них могли быть пожалованные и дарованные батальонам Полка Георгиевские знамена, две Георгиевские серебряные трубы за Плевну, Александровские ленты, юбилейное знамя с образом Казанской Божьей Матери, врученное по Высочайшему приказу от 25.06.1900 года, многопудовый серебряный венок от Гренадерского корпуса местных войск МВО, подаренный 22.10.1913 года при открытии памятника Императору Александру III. И множество других артефактов истории Полка. Включая, ценные подарки и подношения от депутаций города Астрахани, которые регулярно навещали визитами подшефный Полк.

Сохранились частичные упоминания, что в 1960-е годы здание бывшего храма еще существовало. Использовалось как столовая, потом оказалось отдано под разные служебные помещения. Но к началу 1970-х остатки храма с виду исчезают окончательно. При нас на его месте, неподалеку от караульного городка, уже топорщилась унылая серая коробка трансформаторной подстанции. Некоторое время спустя перед ее безликим фасадом возвысился на легком постаменте устремленный советский солдат, названный курсантским братством «Алеша». В каске и с автоматом на плече. Чередуются времена, мелькают и сменяются религии. Лишь внутреннее отношение к ценностям веры прорывается к неизменности.

После невиданных потрясений Октябрьской революции дальнейший этап процветания казарм не менее очаровывает. В начале тридцатых годов прошлого века на столичных картах и планах замаячил просветлением прообраз другой близкой для нас околицы – Танкового проезда. Он медленно пробирался к пересечению с Золоторожской-Мураловской. А, когда достиг цели, прижал своей границей северную часть Астраханских казарм. Окончательный выход на сцену свершился с полным исчезновением Проломного проезда, тянувшегося от Проломной заставы Лефортово, просуществовавшей не меньше трех веков.

Гадать с названием нового проезда особо нечего. Столь брутальное и сугубо «броневое» название было присвоено ему в 1928 году. В честь местной танковой части по локальному соседству, которая квартировалась в Астраханских-Мураловских казармах в 1920-1930-х годах. Сохранились неопровержимые фотодоказательства, на которых свои планово-учебные занятия прибывшая танковая часть разворачивает на пустырях тех самых «карабинерских и красноказарменных огородов», которые вплотную подступали к нашему плацу. Все доподлинно указывает на то, что был это 3-й Танковый полк РККА Резерва главного командования, состоявший из двух батальонов – кадрового и учебного.

Как отдельная часть полк был сформирован летом 1923 года. Изначально в виде Тяжелой эскадры танков, состоявшей из флотилий и дивизионов, располагавших по штату трофейными танками «Рено» FT-17, «Рикардо» Mark V, «Тэйлор» Mark A. Все были отбиты Красной Армией у белогвардейцев и интервентов в ходе Гражданской войны. С 1930 года часть переформирована в Отдельный учебный танковый полк. А с 1933 года в Отдельный танковый полк. Начиная с 7 ноября 1924 года, регулярно участвовала в парадах на Красной площади. С октября 1932 года передислоцировалась в Рязань. В феврале 1933 года вновь вернулась в столицу. Следом до 1940 года череда новых переформирований в составе МВО, но с прежней дислокацией в Москве – 3-я танковая бригада, 3-я запасная танковая бригада, 3-й отдельный легкотанковый полк, 39-я легкотанковая бригада. В 1939-1940 годах участвовала в войне с белополяками и Советско-финской войне. Награждена орденом Ленина. В июне 1940 года убыла на территорию Латвийской республики.

Подразделение Полка из Астраханских-Мураловских казарм на построении с танками «Рено» FT-17. Фото 1928-1929 гг. со стороны плаца. В левом верхнем углу два корпуса 4к11 и 4к12 по Танковому проезду. В глубине среди пакгаузов здание чаеразвесочной фабрики АО «Караван» братьев Вогау на Проломной улице 17. Вся эта территория бывших «Огородов Красных казарм» ныне во владениях 101-го авторемонтного завода МО.

У старых казарм остались, конечно, досадные дыры неизвестности. Но общая картина уже не покрыта столь дремучими тайнами, как в советские времена. Пока нет сведений, к примеру, что происходило в них первые четыре военных года. Хотя безошибочно можно догадаться, что там размещались военные. Фактами подтверждено, что предельно насыщенный войсками, военной промышленностью и арсеналами район центрального Лефортово принял первым воздушные удары врага вместе с политическим Центром столицы в Кремле. В первую же немецкую ночную авиабомбардировку Москвы 22 июля 1941 года Хейнкели-111, Юнкерсы-88 и Дорнье-217 ожесточеннее всего атаковали Кремль и Лефортово. Как отмечали итоговые сводки ПВО, удары по здешним военным объектам были настолько массированными, что пожары в округе оказались самыми сильными и обширными. Мощным заревом они освещали не только Москву, но и дальние пригороды.

Из восьми имеющихся фото 1913 года по поводу открытия на плацу «астраханцев» памятника Императору Александру III самое сильное впечатление производит четвертое по нумерации – с прохождением астраханской роты церемониальным маршем после открытия памятника. Являясь «панорамным», оно с невероятной бережливостью и атмосферой того времени захватило картину плаца и прилегающей Золоторожской, которые и сейчас смотрятся живописными словно вчерашние.

На самом дальнем плане величественно возвышается пятикупольный Храм Св. Живоначальной Троицы у Салтыкова моста на Ново-Благословенной (Самокатной) улице. Правее здание Городского начального училища при Единоверческой общине, выстроенное в 1910 году на Слободском переулке. В изначальном своем виде, еще без пристройки с торца пятиэтажного жилого дома. Центральный план по линии ограды захватывает сама улица с ее домами и любопытствующими обывателями, взобравшимися даже на крыши домов. На самом переднем плане грунтовый и без брусчатки плац, гордо несущий знаменную группу и парадные коробки батальонов. По центру ограды на старом своем месте, как и при нас, запасные ворота на улицу. Левее, рядом с полковым оркестром, перекрытое флагами и еловыми ветвями возвышение. Явно не трибуна, но какое именно понять дальше трудно. Одно подбадривает, стоит ровно на том самом месте, где при нас скучал бездействием потухший фонтан, нелепо объявленный «фривольным». Не исключено, что он самый и покоится под временным укрытием.

Принимающих парад важных чинов предугадать не трудно. Возглавляют представительскую группу генералов - командующий МВО генерал от кавалерии П.А.Плеве вместе со своим начальником штаба генерал-майором Е.К.Миллером. Там же, похоже, командующий Гвардейского корпуса генерал от инфантерии И.И.Мрозовский и начштаба генерал-майор В.И.Соколов. Рядом непременно обязаны присутствовать командир 3-й Гренадерской дивизии генерал-лейтенант В.Н.Горбатовский и его начштаба полковник Г.В.Покровский. По рангу и чину на столь особое и торжественное мероприятие, наверняка приглашены командиры остальных Гренадерских дивизий и Гренадерских полков МВО. Среди принимающих парад заметны и чины в гражданских мундирах, по-видимому, очень важные. Не исключено, что прибывшие городской делегацией из самой Астрахани. Наконец, в кадр мог попасть и сам командир полка – полковник М.И.Пестрежцкий. Где он стоит или шагает из четырех фигур переднего плана – судить трудновато, а загадывать бессмысленно.

Слева на фото мелькает обрезанным флигель с нашей казармой и еле заметным козырьком входа в него. Удивительно, но по приезду сюда в сентябре 1974 года все старые особняки вдоль улицы еще стояли на своих местах. Они, правда, уже были расселены, но пустые коробки с зияющим окнами оставались нетронутыми. Своими фантомами они до сих пор напоминают, что ангелы-хранители в реальности существуют. Готовы покровительствовать своим услужением, если только поверить в них очень сильно.

То событие, которое теперь смело можно озаглавить «первым и последним курсантским самоходом», произошло спустя месяц после заезда на Волочаевскую и через неделю после Присяги. Момент для новобранца, пусть и курсанта, переломный и невероятно ответственный, когда только поручился клятвой за новую жизнь. Да и со сроками происшедшего трудно спутать, поскольку подобных «эксцессов» по армейской жизни много не бывает.

Нагрянула тогда с долгожданным визитом на свидание подружка сердечная, избранница сердечной школьной поры. С которой месяца два не виделся, окончательно истосковавшись в душевной разлуке после единения с уставами. Ожидала у ограды вся сияющая и пылкая, с улыбкой лучезарной и привлекательной. Да еще с полной сумкой домашних пирожков и сладкой выпечкой, приготовленных собственноручно. Трепетная и воздушная, в светлых одеяниях ожидала в нетерпении за оградой. Другие курсанты со старших курсов, сидя у «фонтана», наслаждались образом одинокой девушки с завистью, пока сам навстречу не примчался.

Приблизившись к девушке, уже прикинул сходу, что обниматься с ней через ограду при всех хотеньях и желаниях точно не смогу. Да и не буду на виду у застывших во внимании сторонних, которые с поглощающим интересом следили за ходом романтической сцены. Оглядевшись вокруг, привычной сноровкой словно при преодолении полосы препятствий маханул резво через злосчастную ограду. Даже, не помыслив в азартах суетливого вдохновенья, о возможных последствиях. Оказавшись за территорией, взялись за руки и, перебежав в объятиях трамвайные пути, нырнули в ближайший дом за остановкой. Тот самый, старинный, уже брошенный и приготовленный к сносу. Совсем беспомощный и обветшалый, бревенчатый под дранкой, с глазницами выбитых оконных рам, свободно обнажавших на уровне присевшего к земле первого этажа внутренне убранство опустевших комнат.

Поразительно, но на уникальных свидетельствах 22 октября 1913 года на фото с прохождением роты полка церемониальным маршем красуется тот домишко целехоньким и обитаемым. Прямо за ним на фото ласкает взор своими маковками Храм Живоначальной Троицы. Само домовое строение светлое, небольшое и слегка неказистое. Примкнулось между двумя более крупными и затемненными особняками. С четырьмя по фасаду потухшими окнами, с горизонтальной обшивкой в дереве. Куда вдвоем спустя шестьдесят один год довелось было юркнуть «вынужденной» первой и последней курсантской «самоволкой».

Нырнули в дом, присели внутри рядышком на что-то брошенное прямо под низким окошком со свободным пространством на улицу. Заворковали долгожданным ликованьем приглушенных голосов от восторгов встречи. Эмоции и новости посыпались под пахнущий свежестью лимонный пирог, который придал всему особо неповторимый оттенок сладости. В какой-то момент, охваченный буйством счастья, не приподнимаясь даже с места, бросил косым взглядом на улицу через окно и обомлел комом страха. По тротуару метрах уже в пяти от окна бесшумно двигался, приближаясь к дому, гарнизонный патруль соседней комендатуры с двумя крепкими солдатиками в нарукавных повязках во главе с рослым капитаном. Вышагивали мерно и деловито, что-то увлеченно обсуждая и по сторонам не отвлекаясь.

Мысли лихорадочным роем сорвались мигом, просчитав типичные в таких ситуациях повадки спасения от смертельного. Сразу внял ощущениям, когда охотники с собаками к добыче затравкой приближаются. Что делать, куда деваться, что предпринять? Замереть до последнего и не шевелиться как заяц? А коли бросишься бежать, так сразу заметят. Даже кругами по подворотням не уйти далеко. Догонят бешенной погоней через пару кварталов и возьмут в позорный полон. Поэтому девочке ротик прикрыл мигом и затаились оба в тишине гнетущей, преобразившись в невидимых. Патруль своим ходом уже оказался на расстоянии вытянутой руки. Стоило кому из невзрачного любопытства перегнуться и заглянуть вовнутрь, как все бы раскрылось неминуемым разоблачением.

Но бог милостивый, да и фатум не подвела. Шанс в итоге вытянул один на тысячу, причем последний. Проследовали комендантские усмирители спокойствием мимо, ничего не подозревая. Выждав еще пяток минут, выглянул опаской под холодным потом. Осмотрелся вокруг, убедившись в избавлении от разящих угроз. Выдохнул глубоко и, как показалось, одним прыжком от самого дома сиганул на десяток метров через клятый забор. С девочкой своей, притихшей от расстройств непредвиденного, скомкано попрощался уже со своей территории, заглушая бившиеся отдышки не смолкавшего волнения. Она совсем поникшей уезжала. Бледная со сжатыми губками и пылавшим личиком, словно вину свою подозревая на фоне масштабов, миновавшей катастрофы.

Не даром, говорят, чувства делают людей опрометчивыми и уязвимыми. Они не только палят прямо в сердце, но и сносят голову с потерей рассудка. Полыхнувшей в лицо опасностью и воистину комендантским благословением под взором ангелов-хранителей был освящен на долгую жизнь кадровым военным. Получив назначение к тем, кто не спешит удирать паникой от безбашенных рисков, предпочитая принять многое из азартного, которое слишком часто дружит с неразумным. Патруль тот мог легко перевернуть жизненный путь, скомкать, перекроить, сбив с целей намеченных. В том брошенном доме осталась в одиночестве уголовная статья с самовольной отлучкой, которая на первом курсе грозила, если не «дисбатом», то неминуемым отчислением. За таким раскладом быстро распрощаешься не только с избранной профессией, но и с направлением судьбы. Но как необходимы порой взбучки таких потрясений. Хотя бы ради одного, чтобы к ним можно было вернуться горячим воспоминанием лет через тридцать, сорок или пятьдесят спустя. Без покаяния и с памятью о триумфе сбывшегося везенья.

Последним из довоенных командиров, под началом которого Полк выступил на Мировую войну, остался в исторической памяти полковник М.И.Пестржецкий, занимавший эту должность с 17.05.1911 года по 06.09.1915 года. В России о нем сохранились в немалом количестве архивные документы, связанные, в основном, с послужным списком. Но ни одной фотографии, позволяющей воспринять животворный облик полковника. Его перу принадлежат единственные мемуары об истории Полка периода Мировой войны, подготовленные в Ницце во второй половине 1930-х годов, которые представляют несомненный интерес для знатоков военной истории. Не забыть бы подспудно, что в 1763 году Полком командовал полковник А.В.Суворов, в 1762 году командиром роты в нем служил М.И.Кутузов, а в 1783 году ратную службу в том же полку в рядовом звании начинал П.И.Багратион. Воистину феерический букет уникальных исторических фамилий для одной части!

В книге немало повествований о предвоенных событиях истории Полка. Начиная с отправки на фронт по личному указанию Государя с первых часов грянувшей Мировой войны и кончая анализом тактики боевых действий на полях сражений. Но для курсанта – «некомбатанта» Астраханских – Волочаевских казарм особо примечательными могут показаться другие эпизоды, так или иначе связанные с историей Полка. Свершившиеся накануне самой войны 1914 года с отголосками периода уже Гражданской. Они коротки, суховаты, но эмоционально взрывные до неизгладимости. В них болью вырывается наружу неизвестная доселе драма старого плаца. Слишком долго пребывавшего в наших сердцах светлым, чистым и целомудренным. Нельзя сказать, что стали иначе относиться к нашим святыням. Но многое в бывших с юности восприятиях точно переменилось.

В опубликованных мемуарах М.И.Пестржецкий сухо и лаконично вспоминает о том, как на плацу в начале 1910-х годов был построен показательный в гарнизоне полковой тир. Сразу развернулись усиленные тренировки гренадеров с учебными занятиями и боевой стрельбой. В результате, как пишет автор, стрелковое мастерство «астраханцев» возросло настолько, что по итогам инспекторских смотров в 1913 году полк занял третье место в русской армии. Дальше повествуется о совершенно немыслимом.

В августе 1918 года в здании соседнего Алексеевского военного училища прошла поголовная регистрация офицеров, проживавших в Москве. Всего к 14 августа в училище было собрано более семнадцати тысяч офицеров младших и старших званий. Значительная часть из которых была сразу арестована и содержалась заключением в его манеже. А многие, как указывает автор, «нашли свой конец в тире, соседнего с училищем, Астраханского гренадерского полка».

Явилось буквально damnatio sectores или проклятие памяти. Давно ставшая для нас сакральной площадь, оказывается, пребывала местом убийственного упокоения православных воинов, ушедших мученически в вечность забвения. О чем мы в свое время не подозревали, да и знать не могли ни при каких обстоятельствах. «Храни покой всех тех, кого забыли слишком рано»…

25 октября 2022 года