Александр Иванченко

Федя, куджа апа!..

От автора

То, что вы сейчас будете читать (и, возможно, даже дочи­таете до конца) — ни в коем случае не мемуары, хотя за реальность описанного несу полную ответственность. Это отдельные моменты жизни двадцатилетнего московского парня, курсанта третьего курса Военного института ино­странных языков, волею судеб и военно-политического руководства оказавшегося в не совсем обычных обстоя­тельствах, и его восприятие тех событий, участником, а иногда и инициатором которых он был.

В этом повествовании нет морализаторства (да и отку­да бы оно взялось в том возрасте), не встречается каких-то максим или напутствий юному поколению, короче, ниче­го, что могло бы поставить эту книгу в ряд с рассказами Льва Николаевича для детей (не то чтобы автор совсем не любил Толстого или примерялся к месту в шеренге кори­феев, просто «мать сочла сливы» не одного меня в детстве вгоняло в тоску…). Да и круг читателей, которых могут заинтересовать эти рассказы, думаю, перешагнул уже возраст, в котором читают назидательную литературу. Однако не исключаю, что люди, которым интересна при­рода, имеющие тягу к путешествиям и экзотике в самых разнообразных ее проявлениях, не сторонящиеся от об­щения с носителями других культурных традиций и устоев и в достаточной степени авантюрные, чтобы не бояться примерить на себя новую кухню, чужой уклад жизни и непривычные, не всегда безопасные обстоятельства — такие люди наверняка найдут для себя что-то цепляющее их в восприятии этого мира рассказчиком.

И, наконец, о героях этого повествования… Главный герой — это Африка. Не вся, конечно («вся Одесса очень велика…»), но в той ее части и тех ее особенностях, с ко­торыми столкнулся рассказчик. Это люди — как коренные африканцы, так и те, кто оказался там временно… Это фау­на и флора Черного континента, которые в значительной степени определили отношение к нему автора повество­вания… В связи с тем, что после описываемых событий прошло уже достаточно много времени, я не буду настаи­вать, что всех африканцев звали именно так, как написано здесь. Да и неафриканцев тоже. Кто-то из действующих лиц носит свои имена (особенно это касается историче­ских личностей), кого-то автор просто не вспомнил, как звали в действительности. Однако я постарался как можно ближе к реальности передать их характеры, особенности поведения и манеру общения. Ну и, естественно, сами со­бытия, участниками или свидетелями которых мы с ними оказались.

И, конечно, самые теплые слова благодарности тем, без кого эта книжка вряд ли бы состоялась: прежде всего замечательному другу и настоящему профессионалу Кла­ве Шабуровой за ее неоценимую и бескорыстную помощь с корректурой и изданием, моему другу, ирландскому художнику Майклу Рейду за роскошного слона на облож­ке, моей жене Любе за долготерпение и всестороннюю поддержку непростого процесса борьбы вдохновения со склерозом… А также моим детям и друзьям, заставившим меня поверить в то, что все это может быть интересно еще кому-то, кроме меня самого.

Ну что, поехали?..

«ПЯТИМИНУТКА»

(вместо пролога)

Первая командировка в Африку, 1975 год, Уганда… Не­большой пыльный городок Масинди в 200 километрах к северу от столицы страны Кампалы… В четырех кило­метрах от городка стоял артиллерийский полк, где и про­текала моя служба в качестве переводчика группы со­ветских военных специалистов. Ну, группы — это громко сказано, в те времена на всю Уганду советских военных было человек 25–30, и наша «группа» состояла из трех че­ловек. Сначала я работал с двумя офицерами-десантни­ками, Михаилом и Георгием, которые обучали местных вояк боевому применению и обслуживанию спаренных 23-миллиметровых зенитных установок, а через полгода их сменили два прапорщика-автомобилиста, Виктор и Володя, задачей которых было обучение местных во­дителей езде на только что поставленных угандийской армии ГАЗ-66, а заодно ремонт и обслуживание другой имевшейся в полку автотехники советского производ­ства. Вот к периоду работы с Витей и Володей и относится данное повествование.

В нашем распоряжении было два домика в офицерской части гарнизона. Довольно просторные и уютные — в каж­дом по три спальни, гостиная, кухня, прачечная и пристро­енный к домику гараж. Вокруг домиков было сотки по че­тыре земли, которую жены местных офицеров (до четырех жен у каждого) использовали под огороды, а у нас росли пара бананов, касторовое дерево и какие-то невнятные кустики без ярко выраженной съедобной составляющей. Зато в изобилии имелась трава, покрывавшая все осталь­ное пространство двора, и ее надо было регулярно косить, ибо в некошеной траве себя прекрасно чувствовали змеи, которых в этой части Африки предостаточно.

Домиков было два, поскольку жившие в них до нас десантники были в командировке с семьями. Мы с Витей и Володей (я-то был еще не женат, а они приехали всего на год и, соответственно, их отправили в командировку без семей) жили в одном доме для удобства совместного ведения хозяйства. Совместное ведение хозяйства заклю­чалось в закупке продуктов на городском рынке и в пол­ковом магазине и приготовлении по очереди нехитрого харча на всех. Ну, и вечерние карточные состязания никто не отменял — с другими развлечениями было проблемно. Даже телевидения не было. То есть я, конечно, мог бы взять машину и съездить в город, где в единственной гостинице пару раз в неделю демонстрировали старые голливудские фильмы на допотопном проекторе (хорошо еще хоть со звуком), но мои специалисты с иностранными языками не дружили, а мне одному развлекаться было неудобно, поэтому этот вид культурного досуга мы по негласной до­говоренности игнорировали.

Единственное, что немного скрашивало наш быт по­мимо «заказного кинга» (в преферанс, так популярный среди русского офицерства, мои товарищи не играли), был настольный теннис. Теннисный стол стоял в гараже нашего обиталища, так как машину мы держали в гараже второго выделенного нам дома. Там же, рядом со столом, хранился садовый инвентарь: лопата и пара специальных мачете, загнутых наподобие кочерги, для выкашивания травы. В пинг-понг мы обычно рубились до ужина, а после трапезы переходили к менее подвижным и более способ­ствующим перевариванию пищи карточным баталиям под пиво с орешками.

Тут надо сказать пару слов о моих спецах. Виктор был из подмосковного Алабина, такой уже вполне сформи­ровавшийся 36-летний дядька, немного себе на уме, как любой прапор с пятнадцатилетним стажем, но вполне добродушный и, в общем-то, достаточно быстро освоив­шийся с местными особенностями. Володя же был из Но­восибирска, ему было 26 лет, он мало куда в жизни выез­жал из Сибири, поэтому африканские реалии, о которых он, как мне показалось, был осведомлен исключительно из творчества Чуковского («Не ходите, дети, в Африку гу­лять!..»), производили на него совершенно неизгладимое впечатление. В плане санитарии он был заинструктирован настолько, что мыл с марганцовкой и обдавал кипятком даже бананы, а любые ползающие, прыгающие и летаю­щие представители местной фауны приводили его просто в предынфарктное состояние.

Надо учесть, что наш дом, как, впрочем, и большин­ство остальных жилых домов гарнизона, снизу доверху, за исключением прокаливаемой солнцем крыши, зарос люфой, сиречь мочалкой. Представьте себе рассаду огурца с плетями до 10–15 метров, с соответствующего размера листьями и плодами, похожими не то на гипер-огурец, не то на супер-цуккини длиной до 60–70 см (а внутри, под кожурой, это та самая всем знакомая мочалка), и все это добро густо увивает крыльцо и стены одноэтажного дома… А поскольку под лианой сохраняются прохлада и влага, ко­личество проживающих там ящериц и прочей живности просто зашкаливает! Поэтому Володя, когда мы возвраща­лись с работы домой, всегда заходил в дом первым, так как звук и движение открываемой двери вызывали легкий пе­реполох у жителей мочалки, и сразу после прохода первого человека на остальных начинали сыпаться толстые яще­рицы-агамы с сине-зеленой, отливающей пережженным металлом чешуей, крупные лупоглазые богомолы, а пару раз даже сонные летучие мыши, в безопасности которых убедить Володю не было вообще никакой возможности.

Справедливости ради, не все местные твари были так безобидны. Многие районы Уганды заражены мухой цеце, много скорпионов и ядовитых насекомых, практически по всей стране часто встречаются змеи. Среди них особо дур­ной славой пользовалась крупная, значительно более метра в длину, ровного темно-серого цвета змея с белесым брю­хом, которую местные называли «пятиминутка» — считалось, что человек умирает после ее укуса в течение пяти минут… Так или не так — я не знал: справочника в то время под ру­кой не было, а охотников проверять на себе тоже было не в избытке…

И вот, собственно, описываемый вечер. Мы сидим в го­стиной, играем в карты, попиваем местное, довольно при­личное пиво… Сегодня пятница, впереди два выходных дня, а, значит, будет выезд на рынок с его волшебными тропиче­скими красками и не всегда приятными запахами, дежур­ному придется забивать холодильник и морозилку котле­тами и другими полуфабрикатами на неделю вперед, надо постираться, навести порядок в доме, в общем — переделать все те дела, на которые в будни просто не хватает времени, но которые вносят такое необходимое разнообразие в на­шу рутину…

И тут Витя, сдав в очередной раз карты, решает заку­рить и лезет в пачку за сигаретой.

— Вот блин! Кончились… Мужики, у кого сигареты есть?

После коротких поисков выясняется, что на всех оста­лось две сигареты, а полковой магазин уже закрыт, поэто­му до утра трое курящих мужиков не дотянут. Настроение у всех начинает портиться. И тут я вспоминаю, что на окне гаража полно недокуренных сигарет, которые туда кладут­ся во время игры в пинг-понг и благополучно забываются…

— Ребята, я сейчас. Из гаража принесу бычков, до утра дотянем.

И я иду в гараж. Ночь настоящая, африканская, безлун­ная, темно, как… Ну, вы понимаете… Освещения на улице нет, поэтому с собой фонарик… Я поднимаю гаражные воро­та, и в луче фонаря вижу теннисный стол, а прямо между ним и мной на полу лежит и внимательно на меня смотрит свер­нувшаяся в кольцо некрупная — около метра — пресловутая «пятиминутка»… Дальше все на рефлексах: я перекладываю фонарь в левую руку, правой хватаю заступ и отрубаю змее голову… Потом включаю в гараже свет, аккуратно накатываю змеиную голову фонарем на лопату и кладу ее на стол. При нажатии на основание челюстей пасть змеи широко раскры­вается и из пазов верхней челюсти, как лезвие перочинного ножа, выдвигаются два тонких, острейших клыка с блестящей в свете лампочки капелькой яда на каждом. Я решил, что до утра подержу голову в гараже, а утром заспиртую в прозрач­ном флаконе, и будет шикарный сувенир на память…

Я уже выбрал полтора десятка окурков покрупнее, как мое внимание привлекло какое-то движение на полу. Я уже снова схватил заступ, когда увидел, что это обезглавленное туловище змеи все еще извивается и судорожно бьет хво­стом. И тут меня осенило!..

Когда я вошел в дом, Витя тасовал колоду для следую­щей сдачи, а Володи за столом не было — отошел в туалет. Я выложил на газету кучу окурков. Правый карман шортов непрерывно шевелился.

— Вить, давай Вовку разыграем?..

— Не вопрос, а как?

— У меня в кармане змея… Я не успел договорить, как Витя уже стоял у двери

и с ужасом смотрел на мои шевелящиеся шорты. Понимая, что Володя вот-вот появится, я громким шепотом начал рассказывать Виктору, что я придумал…

Пока Володя мыл руки, я успел метнуться в его спальню и положить змею под кровать таким образом, что из-под кровати торчал только кончик хвоста: я не хотел, чтобы змею было видно раньше времени.

Когда мы все втроем устроились за столом и продолжи­ли игру, мы с Виктором, как бы между прочим, завели раз­говор о том, что надо бы покосить траву во дворе… Дежур­ным по траве и уборке дома был как раз Володя, поэтому он сразу сказал: «Да зачем, она не такая уж и высокая, еще не­дельку можно подождать».

Виктор пожал плечами.

— Как хочешь, конечно, но Саня, вон, говорит, что у змей сейчас брачный сезон, так что они лезут всюду без разбора…

— Какой еще брачный сезон?! — испуганно спросил Вовка. Мой авторитет африканского старожила и знатока местной флоры и фауны (после пересказа ему некоторых сведений из книг Джеральда Даррелла) был непререкаем.

— Ну да, — подтвердил я. — Они сейчас особо злые… Лучше перестраховаться, а то…

Лоб Володи покрылся испариной.

— Ладно, мужики, меняйте тему, я заснуть не смогу…

Мы с Виктором лениво перебросились еще парой фраз о якобы имевших место случаях со змеями в соседних де­ревнях и минут через пятнадцать закончили игру и стали готовиться ко сну. Точнее, готовиться ко сну пошел встре­воженный Володя, а мы на цыпочках подкрались к двери его спальни, чтобы не пропустить самого главного…

За дверью слышались шаги Володи по комнате. Вдруг звук шагов прекратился. В следующую секунду Вовка вы­летел из комнаты, как пушечное ядро, попутно размазав нас с Витей по противоположной стене. У классика севе­роамериканской юмористики такая ситуация описывается как «вылетел впереди собственного визга», потому что рев «Змея!!!» мы с Витей услышали, уже пытаясь отлипнуть от стены, в которую нас вбил объект розыгрыша.

— Вовка, ты чего?!!

— Мужики, змея!.. — задыхаясь, пролепетал тот.

— Да какая нахрен змея, ты наслушался просто…

— Честное слово, змея, там, под кроватью!.. Я сделал шаг в сторону Володиной спальни, он вцепил­ся в мою футболку обеими руками:

— Ты с ума сошел, куда?!!

Я вырвался и заскочил в комнату. Рефлекторно дергав­шаяся змея вылезла из-под кровати почти на всю длину; до того, чтобы стало видно, что она без головы, оставались считанные сантиметры. Я нырнул под кровать и спрятал в кулак предательский обрубок. Когда я вылез из-под кро­вати со все еще шевелящейся змеей в руке, даже предупре­жденный Витя побледнел.

— Саня, кончай дурить, бросай ее сейчас же! — заорали оба мои сотоварища.

— Спокойно, мужики, я ходил в кружок юных зооло­гов при Московском зоопарке, — понесло меня… Только потом я сообразил, что, кажется, рассказывал мужикам, как последние пять классов школы отучился в Германии по месту службы отца, поэтому Московский зоопарк был не самой лучшей отмазкой, но на фоне хлещущего меня по руке змеиного хвоста никто не обратил внимания на это географическое несоответствие…

Я проскочил мимо вжавшихся в стену друзей на кух­ню, распахнул окно и со всей силы запулил уже начавшую затихать змею через забор, отделявший наш двор от гра­ничившей с гарнизоном деревни.

Когда я вернулся к мужикам, Виктор увещевал Володю:

— Да ладно, ну бывает, что теперь, спать не ложиться, или на диванчик в гостиной, что ли, пойдешь?..

— Я не смогу там спать, — загробным голосом вещал Володя. — Можно, я с кем-нибудь из вас переночую?..

— На диванчик в гостиную, — поперхнулся Витя… В конце концов, мы убедили Володю. Он попросил толь­ко нас побыть с ним, пока он проверит спальню еще раз. Мы стояли с Витькой, подрагивая от еле сдерживаемого хохо­та, а Володя снял с кровати покрывало, тщательно его осмо­трел со всех сторон и аккуратно положил на стул. Потом он снял одеяло, потом простыню, заменявшую пододеяльник.

Потом он поднял подушку. Из-под подушки на стену прыгнул здоровенный плоский мохнатый паук и, как-то по-крабьи двигаясь боком, исчез в трещине между стеной и оконной рамой. Володя, не выпуская подушки из рук, сел прямо на прикроватный коврик и поник головой. Витя посмотрел на меня: «Сань, это уже перебор!». Я одними губами прошипел: «Это не я, клянусь!»…

На следующее утро Володя разбудил нас в семь часов. Он стоял, держа в руках три мачете.

— Вперед, мужики, пора косить!

— Ты офигел, семь часов еще, сегодня суббота! И где ты третий ножик взял, у нас же только два?

— Я вообще не спал, — парировал Володя. — Я бы вас еще раньше поднял, только темно было, все равно не видно ничего… А мачете я у соседей попросил… Только они спали еще, поэтому я так взял…

Через десять минут мы уже равномерно размахивали мачете, из-под которых во все стороны летели ошметки травы. Забор со стороны деревни облепила негритянская детвора, с удивлением смотревшая, как белые дядьки в та­кую рань, с остервенением отбиваясь от уже собиравшихся спать, но теперь радостно удивленных комаров, утюжат траву, причем двое из них бормочут сквозь зубы что-то вроде: «Шутки мы шутим… Клоуны, блин!..».

А еще через полчаса на заборе сидела уже вся дерев­ня, включая немощных старцев и беременных женщин… Уставший с недосыпа Виктор проговорился Володе, что вчерашняя история со змеей была подстроена… И теперь вся деревня с упоением наблюдала за тем, как один белый, размахивая мачете, носится вокруг дома за двумя другими, с воплями:

— Сволочи, суки, у меня двое детей!.. А если бы ко мне кондратий пришел, вы бы их кормили?!.. Поубиваю нахрен и закопаю тут же, под бананом!!!

Беременные грациозно хлопали в ладоши и хохотали громче всех…

Еще через полчаса нам удалось уговорить Володю, что, закопав нас под бананом, он вряд ли решит проблему кормления детей, а, возможно, только усугубит ее. Нема­ловажную роль сыграло и обещание Вити как старшего группы написать Вовке такую характеристику, прочитав которую кадровики либо сразу отправят его в следующую загранкомандировку, либо, как минимум, переведут из ре­монтной мастерской автомобильного училища в началь­ники склада автозапчастей, а тогда ему и командировки не нужны будут…

В 9 утра открылся полковой магазин. В 9.01 мы с Вик­тором вышли из магазина, баюкая в руках две бутылки «Смирновки». Наставал час расплаты…

Много позже, уже во времена интернета я нашел мою «пятиминутку» в справочнике «Ядовитые змеи Восточной Африки». Оказалось, это некрупный экземпляр черной мамбы. Смертность от укуса без моментального введения про­тивоядия — стопроцентная. Правда, не через пять, а через сорок пять минут, но, согласитесь, «сорокапятиминутка» звучало бы длинновато и не так убедительно...

Я СТАРТУЮ

Моя африканская эпопея началась со звонка на телефон дежурного по курсу. Это был третий курс, наш последний год на казарме, после которого москвичи получали право жить дома, а иногородние перебирались в общежитие по два человека в комнате со свободным выходом в город во внеучебное время.

Я в этот день как раз и был дежурным по курсу. Наш курс вообще в этот день был дежурным, а это означало, что четверть моих однокурсников была в карауле, другая четверть трудилась в наряде по кухне. Остальных привле­кали к работам по уборке территории. На дворе был март, стояла мерзкая погода, шел мокрый снег. Моим объектом дежурства была казарма, что позволяло отсидеться в тепле в состоянии «дольче фар ниенте» — блаженного ничего-не-деланья (если, конечно, комендант старший прапорщик Володя оставался доволен качеством натирки пола и за­правкой кроватей. Но к третьекурсникам — старожилам казармы — он относился снисходительно).

Зазвонил телефон на тумбочке дневального. Я нехотя отложил книгу, которую читал, поднялся со стула и подо­шел к телефону.

— Дежурный по курсу сержант Иванченко слушает!

— Иванченко, — раздался голос капитана Бойко, на­чальника курса, — зайди ко мне.

— Есть, товарищ капитан!

Я повесил трубку. Огляделся вокруг. Вроде все в поряд­ке, косяков не видно, нажаловаться было некому и не на что. Чего вызывает? Может, кто-то из проходивших мимо открытой двери офицеров стукнул, что я читаю, а дневаль­ного на тумбочке нет?..

Я заглянул в Ленкомнату, где оба дневальных рубились в настольный хоккей.

— Мужики, я к курсовому, кто-нибудь на тумбочку, по­том доиграете.

Я постучал в дверь и заглянул в кабинет.

— Разрешите, товарищ капитан?

— Заходи, садись. Значит так, Саша, сейчас сдаешь дежурство Касьянову и дуешь в отдел кадров. Поступаешь в их распоряжение. Там скажут, что делать дальше.

И вот через десять дней я подлетаю к аэропорту Энтеббе (который уже в июле следующего года прославился на весь мир израильской операцией по освобождению заложников). За прошедшие десять дней я успел узнать, что лечу на год в Уганду, пройти несколько собеседований и инструктажей в Минобороны и аппарате ЦК партии, получить в 10-м Главном управлении стандартный набор гражданской одежды и синий служебный загранпаспорт, отметить мой отъезд с друзьями в пивном ресторане «Сая­ны» на Щелковской и выслушать указания родственников относительно личной гигиены и необходимости регулярно писать им обо всем подробно. А в поликлинике Генштаба мне вкатили полагающиеся прививки и выдали годовой запас таблеток для профилактики малярии. Пожилой врач проинструктировал меня о порядке приема:

— Ешь по одной таблетке каждую неделю, в один и тот же день. Не пропускаешь. Если все-таки заболеешь — пропиваешь три дня по схеме, указанной в инструкции.

Потом он испытующе посмотрел на меня, на пустой стул вышедшей куда-то медсестры и негромко добавил:

— А вообще, если не хочешь остаться без печенки, не пей ты эту дрянь постоянно. Пей джин с тоником, а если все-таки подхватишь — три дня лечения, и ты свободен… Уж очень они злобно печень сажают при постоянном прие­ме, а ты еще молодой, она тебе ой как понадобится…

И вот, вдохновленный таким напутствием и воору­женный четырьмя толстенными словарями по различным военно-техническим тематикам, я спускаюсь по трапу в первую в своей жизни самостоятельную командировку. Я спускаюсь в Африку.

На пути из Москвы в Энтеббе наш Ту-154 садился на дозаправку в Будапеште, Каире и Хартуме. Понятно, что состояние после перелета мало способствовало концен­трации внимания, но молодой двадцатилетний организм все-таки напрягся и не забыл спросить у главного воен­ного советника (который ввиду немногочисленности наших военных специалистов в Уганде лично инструкти­ровал вновь прибывших), а в какой конкретно военной области придется трудиться. На что полковник ответил, что я должен буду работать с десантниками, но пока мне придется посидеть в столице, поскольку упомянутые десантники работают в Масинди, в двухстах километрах к северу от столицы, и смогут приехать за мной только через неделю. А чтобы я не пропил и не истратил дру­гим непродуктивным образом выданный мне аванс, он завтра же найдет мне непыльную работенку до приезда моих специалистов.

Про «пропил» и другие непродуктивные траты ГВС го­ворил не зря. Все наши военные, как работающие в столице, так и приезжающие в нее по делам, имели право бесплат­ного размещения с трехразовым питанием в гостинице «Кампала Интернэшнл» — единственном в столице отеле с функционирующим бассейном, куда иногда приезжал сам президент Иди Амин с ближайшим окружением. На последнем, 16 этаже отеля размещался бар «Логово лео­парда», откуда открывался замечательный вид на Кампалу, а через встроенные динамики постоянно негромко про­игрывались хиты суперпопулярных тогда «Бич Бойз». Еще при отеле работал огромный, мест на четыреста, ночной бар в полуподвальном помещении с отдельным входом с улицы. Все это, а также тот факт, что других приличного

уровня современных гостиниц в Кампале не наблюдалось, и, соответственно, все более или менее денежные приез­жие, которых в правление Иди Амина заносило в Уганду, селились именно тут, было причиной нереальной концен­трации вокруг отеля жаждущих небескорыстного общения девиц всех возрастов и степеней поношенности. В этих условиях стремление начальника загрузить двадцати­летний организм продуктивной работой было в большей степени актом сострадания, нежели административным посылом.

Как я уже потом понял, отель был действительно не­плох. Он располагался в красивом районе столицы на одном из семи холмов, на которых, согласно путеводи­телю, стояла Кампала. (Вообще-то, сейчас я уже сбился со счету, сколько столиц, по словам их жителей, построено на семи холмах, начиная с Рима, но если теперь я пони­маю, что попытки поделиться славой с Вечным городом, отщипнуть, так сказать, от его сакральности и поиметь из этого какие-то политические, репутационные или чисто финансовые дивиденды никогда за всю историю никто не отменял, то тогда на меня это просто произвело должное впечатление и несколько скрасило тот факт, что по-настоящему столичными и красивыми были всего два района Кампалы — район нашей гостиницы и район размещения большинства дипломатических представи­тельств). Напротив центрального входа в отель, в фойе, стояла композиция в виде арки из двух поставленных вертикально слоновьих бивней совершенно нереальных размеров. Табличка рядом с аркой подтверждала то, что бивни настоящие, и приводила их длину, которая, по­мнится мне, была где-то около трех метров. В отеле был неплохой ресторан с приличным выбором европейских блюд, хотя и местной экзотики, типа тушеной козлятины и матоке — пюре из вареных зеленых бананов, хватало. На этажах в лифтовых холлах были витрины с произведе­ниями местных резчиков по дереву и художников, и, если картины были явно на любителя примитивистской живо­писи, то резные статуэтки, выполненные из лимонного и черного дерева, не могли не обратить на себя внима­ния. Именно там я впервые увидел и оценил стиль и тех­нику резьбы «маконде», когда вырезанная из цельного куска дерева статуэтка состоит из нескольких незаметно переходящих друг в друга фигурок, а все вместе немного напоминает тотемы индейцев Северной Америки. Соб­ственно, и изначальное предназначение этих фигурок было схожим… (Много позже, навещая сына в Германии, я познакомился с профессором кафедры славистики Гейдельбергского университета Ирене Моль. Ее муж, из­вестный путешественник и писатель Макс Моль за время своих поездок по Восточной Африке собрал великолеп­ную коллекцию скульптуры маконде и был активным пропагандистом этой культуры в Европе. Узнав, что я тоже был в Восточной Африке, Ирене пригласила нас в их с Максом дом. Никогда больше я не видел такого раз­нообразия со вкусом подобранных работ африканских резчиков, совершенно фантастическим, ирреальным об­разом передающих своеобразную, ни на что не похожую пластику африканцев).

Следующая неделя прошла в освоении переводческой техники «перекрикивания». Уганда выхода к морю не имеет, поэтому вся техника, в том числе бронетанковая, доставлялась в страну через Момбасу — ближайший океан­ский порт в соседней Кении. Для сохранения моторесурса и в целях экономии танки везут на танковых трейлерах — это громадный девятиметровый тягач с прицепом длиной метров двенадцать и весом под тридцать тонн. По крайней мере, именно так выглядели два МАЗ-537, закупленные Угандой для перевозки танков из Момбасы. Вот на них-то и началась моя трудовая страда. В громадной кабине было четыре места в ряд, за руль садился обучаемый из местных водителей, рядом с ним сидел наш инструктор, а справа от него сидел я. В мою задачу входил перевод обучаемому указаний инструктора в ходе движения и маневрирова­ния, но с учетом размещения кабины перед 40-литровым 12-цилиндровым дизелем уровень рева в кабине превы­шал все возможные децибелы. Есть такая переводческая техника «нашептывание», это когда переводчик сидит рядом с VIP-персоной и шепотом выдает персоне на ухо синхронный перевод того, что говорится в данный момент. В моем случае это было «перекрикивание», точнее, попытка перекричать рев двигателя, да еще через голову инструктора…

Вообще, должен сказать, что организация и управле­ние были не самыми сильными сторонами угандийской армии тех лет. Так, сами машины были запаркованы в чер­те города, поэтому для выезда на учебную трассу нам при­ходилось миновать несколько улиц в пригороде Кампалы. С учетом общих габаритов автопоезда, имевшего более 20 метров в длину, его гигантского веса, мощности двигате­ля и проходимости (все 8 колес тягача были ведущими), любая помеха, которую не заметил водитель, мгновенно и неощутимо для водителя ликвидировалась. Уличные фонари, рекламные тумбы, навесы над автобусными оста­новками — короче, все, что находилось на тротуарах вблизи проезжей части, мгновенно перемещалось в пространстве, приходя при этом, как правило, в полностью неремонто­пригодное состояние. К этому еще следует прибавить и то, что в Уганде — бывшем английском протекторате — лево­стороннее движение, а присланные в страну МАЗы были обычной нашей компоновки, поэтому водитель сидел с «неправильной» для угандийца стороны кабины с огра­ниченным обзором…

Вскоре я покинул Кампалу, поэтому я так и не знаю, удалось ли нашим инструкторам подготовить хоть од­ного водителя МАЗ-537 из местных. Но то, что последний уличный фонарь в районе учебного вождения был снесен танковозом еще при мне, это я помню отчетливо…

Прошла неделя. Помимо знакомства с могучими ма­шинами и веселыми автомобилистами-инструкторами, я изучил меню ресторана при отеле и ассортимент бара «Логово леопарда», а также вывел для себя малоутешитель­ный факт того, что, при достаточно свободном владении технической терминологией и сносном восприятии на слух местного английского с его своеобразным произно­шением, я абсолютно невежествен в плане бытового языка. То есть рассказать об устройстве трехскоростной гидро­механической коробки передач мне труда не составляло, а вот заказать яичницу необходимого мне вида или мясо нужной прожарки уже было проблемой. Таким вот бо­ком выходила нам усиленная подготовка в области воен­но-технического и общественно-политического перевода в ущерб бытовым реалиям. С другой стороны, я не знаю других вузов нашей страны, в которых значительная часть обучаемых уже после второго-третьего курса (а в экстрен­ных случаях — и раньше) проходила бы через длительные служебные командировки, которые зачастую проходили в далеко не тепличных условиях (а некоторые так просто в районах боевых действий) и в которых им не делалось бы никаких скидок на незаконченность образования. А со сте­пенями прожарки я постепенно разобрался…

Я сидел в своем номере, слушал радио и ждал звонка. Вчера вечером мне позвонил помощник главного воен­ного советника и сказал, что сегодня к обеду меня дол­жны забрать мои специалисты. Я представлял себе двоих (мне сказали, что их будет двое) коренастых, широко­плечих дядек, обязательно в тельняшках, немногослов­ных и решительных — короче, таких, как в фильмах про десант. И заниматься мне придется проведением вместе с ними занятий по рукопашному бою, стрельбе из всех видов оружия и преодолению самых невероятных полос препятствий.

Раздался стук в дверь.

— Можно?.. Я выключил радио и открыл дверь. В коридоре стоял невысокий крепко сбитый черноволосый мужик лет три­дцати пяти в шортах и белой футболке с надписью «Ever seen me do it?». Он окинул меня взглядом (я пожалел, что не снял очки — без них я казался себе солиднее), широко улыбнулся и протянул руку:

— С приездом! Я Георгий. Ну, или Жора.

— Александр, очень приятно, — я пожал протянутую ладонь.

— Ух ты, неплохая рука, — как-то очень искренне ска­зал Жора, у которого бицепсы были толще моего бедра.

— Музыкальная школа, — улыбнулся я. У меня на самом деле был сильный хват. — Семь лет гаммы по часу в день. Ну, и гимнастика…

— Серьезно? — Жора почему-то очень обрадовался. — И разряд есть?

— Да я поздно начал из-за музыкалки, — стеснительно ответил я. — Только до второго смог дойти, а потом уже не­когда было…

— Неважно, — хлопнул меня по плечу Жора, — глав­ное — базу имеешь, там разберемся…

(Точно придется рукопашкой заниматься, подумал я).

— Ну ладно, надо идти. Ты собрался?

— Да, готов.

— Ну и отлично!

Я взял свой чемодан и двинулся за Жорой к лифту. Вне­запно он остановился:

— Так, смотри, сейчас я тебя представлю старшему группы. Ты не тушуйся, он мужик нормальный, просто есть свои тараканы.

Внизу в фойе на диване сидели две женщины — одна лет тридцати с небольшим, вторая помоложе, рядом с ней на пу­фе устроились двое мальчишек лет трех и пяти, явно братья.

— Знакомься, — сказал Жора, — это Люся, моя жена (женщина постарше улыбнулась и кивнула мне), а это На­таша, жена нашего командира.

Наташа почему-то покраснела и протянула мне руку. Рука оказалась не по-женски крепкой. «Жен тоже трени­руют, что ли», — подумал я.

Позади кто-то кашлянул. Я обернулся. К нам подо­шел небольшого росточка худенький блондин с короткой стрижкой и щеточкой пшеничного цвета усов. На вид ему было лет двадцать пять — двадцать шесть.

— А вот и начальник, — обрадовался Жора. Блондин протянул руку:

— Кузенко Михаил Васильевич, старший лейтенант, — представился он, ощупывая меня взглядом. В отличие от Жоры он был довольно скромного телосложения.

— Иванченко Александр Глебович, сержант, — ответил я.

— Шутить приехал?

— Да нет, я действительно сержант.

— Миша, — примирительно сказал Жора, — дай парню освоиться, что ты сразу…

— Сразу и надо, — пробурчал Михаил, — а то на голову сядут. Ладно, бери вещи, пошли грузиться…

Мы вышли из отеля. Чуть в стороне от входа стоял тем­но-синий микробус «Фольксваген-Каравелла». Водитель­скую дверь подпирал молодой угандиец в военных брюках и клетчатой рубашке. Увидев нас, он принял вертикальное положение.

— Это Томас, наш водитель, — сказал Михаил. — Раз­гильдяй, но ездит аккуратно.

Я пожал руку Томасу, тот широко улыбнулся и помог мне разместить мой чемодан среди уже лежавших в багаж­ном отделении пожитков. Затем вся наша группа уселась в микробус: Миша сел рядом с водителем, на переднем диване сели Жора с Люсей и я, а Наташа с детьми распо­ложились на заднем диване.

— Ну что, — спросил я, — сразу на точку или куда-то заезжать будем?

Мне показалось, что Миша с Жорой как-то хитро пе­реглянулись.

— Посмотрим, — сказал Жора. — Точки — они тоже раз­ные бывают…

ВСЯКАЯ РАБОТА НАЧИНАЕТСЯ С ОТДЫХА

Я сижу в круглой хижине, стены которой связаны из нетол­стых, сантиметров по 8–9 стволов акации или какого-то еще местного дерева. Потолка нет, вместо него несколько пересекающихся в центре и связанных толстой веревкой жердей потоньше, служащих опорой для кровли из пуч­ков тростника. Два окна: одно рядом с входной дверью, второе — на противоположной стенке. В хижине имеется вполне сносная кровать, платяной шкаф и стол со стулом. На столе стоит антикварного вида черный телефон. За ширмой слева от входа — душ, туалет и раковина с руко­мойником. Под потолочными жердями (балками их на­звать язык не поворачивается) на проводе болтается лам­почка без абажура. Собственно, из удобств — все. За окном темно и тихо, только за дверью шумит листвой какое-то дерево типа мимозы, а со стороны улицы над косяком две­ри горит подслеповатая лампочка ватт на 10, не больше.

Заканчивается мой девятый день в Уганде. Два дня на­зад меня из столичного отеля, служившего мне временным пристанищем, забрали Миша и Жора — специалисты, с ко­торыми я должен работать в качестве переводчика. На во­прос: «А куда мы едем?» — они сначала отшучивались, а их жены, ехавшие с нами, таинственно молчали. Но потом ре­бятам надоело меня разыгрывать. Выяснилось, что Миша и Жора готовят для угандийской армии специалистов по боевому применению и обслуживанию спаренных 23-мил­лиметровых зенитных установок ЗУ-23-2. Курс подготов­ки занимает по продолжительности порядка 5 месяцев. После окончания каждого курса и проведения зачетных стрельб министерство обороны Уганды предоставляет им 7-дневный отпуск на территории страны, в ходе которо­го они вольны ехать, куда захотят, причем министерство оплачивает все расходы на проживание и питание, кроме алкоголя и сигарет. Я прилетел в Уганду как раз накануне очередного такого отпуска. Предыдущие два они провели с семьями в Кампале, а в этот раз им кто-то из посольских подсказал, что в стране, несмотря на сложное экономиче­ское положение и военную диктатуру, есть целый ряд на­циональных парков и других достопримечательностей, ко­торые грех не повидать, если уж появилась такая возмож­ность. На прижимистого Мишу решающее влияние оказал тот аргумент, что западные люди за посещение таких мест громадные деньги платят, а тут бесплатно! («Да еще с ве­рительной грамотой от министерства обороны! Да с вас там пылинки сдувать будут! Да если там лев вовремя не покажется, его вам за шкирку приведут!»).

Поэтому было принято решение заехать сначала в го­родок Мбарару, где трудились военспецы-танкисты, зна­комые ребятам по одновременному приезду в Уганду, а потом все оставшееся время посвятить общению с уган­дийской природой в национальных парках.

Я слушаю это, буквально онемев от неожиданности и восторга. Благодаря старику Хэму и Джеральду Дарреллу, я кое-что знаю об Африке в целом и ее флоре и фауне в частности, но то, что мне удастся прямо на днях увидеть все это самому!..

— Всякая работа, — назидательно говорит Жора — дол­жна начинаться с отдыха! Учись, студент! А то кому ты ну­жен на работе уставший…

Студент — это я. Поскольку я еще учусь, а переводчик, которого я сменил, был тоже из наших, только на курс стар­ше меня, прилипшая к нему в группе кличка «Студент» благополучно переползла на меня. Я не обижаюсь, было бы хуже, если бы прозвали «Сержантом», которым я предста­вился Михаилу при первой встрече. Сержанту было бы сложнее удержаться на одной ноге с двумя офицерами: воинскую табель о рангах никто не отменял… А так — сту­дент он и есть студент, что с него взять…

В национальный парк «Куин Элизабет» мы въехали после обеда, а к месту ночевки в туристический ком­плекс «Мвейя Сафари Лодж» добрались по указателям уже

в темноте. Свет луны с трудом пробивался через покры­вавшие небо облака, но перед нами гостеприимно све­тились окна главного здания комплекса, а чуть поодаль слева и справа от него были в шахматном порядке разбро­саны огоньки фонариков над дверями хижин, служивших номерами для туристов. В фойе нас встретил дежурный администратор.

— Добро пожаловать, — приветствовал нас он. — Нам звонили насчет вашей группы, сейчас я покажу вам ваши домики.

Мы расписались в книге постояльцев и уже собирались выходить на улицу, к машине, как администратор быстрым шагом вышел из-за стойки регистрации, подошел к двери и знаком попросил всех остановиться.

— Завтра вы получите подробный инструктаж о прави­лах поведения на территории национального парка, — ска­зал он. — Сейчас же я вам хочу просто дать несколько важ­ных советов. Первое. С наступлением темноты никаких пе­редвижений вне дома пешком. Только на машине. Второе. В каждом домике есть телефон. Если надо выйти, например, на ужин, который будет для вас накрыт в ресторане через час, звоните мне, и я организую вашу доставку из номера в ресторан. Так же возвращаемся обратно. Несмотря на то, что ваши домики находятся в трех минутах ходьбы отсю­да, помните, что лев бегает значительно быстрее человека…

На лицах моих попутчиков появилось выражение не­доверчивого удивления.

— Какие львы… — начал Миша, но не успел закончить фразы, потому что в этот момент, как в хорошо срежисси­рованном спектакле, с улицы донесся утробный рык. Его тональность и тембр как бы предлагали не задавать ненуж­ных вопросов, а слушаться опытных людей.

Наташа побледнела и обняла своих неуемных отпры­сков.

— Это они далеко ведь сейчас, правда? — она не то спрашивала, не то пыталась себя успокоить.

Администратор, который явно не ожидал такого бы­строго и убедительного подтверждения своим наставле­ниям, быстро закивал:

— Вам не о чем беспокоиться, мадам, львы редко захо­дят на территорию комплекса, это они так перед сном друг с другом общаются.

При этом весь внешний вид администратора подска­зывал, что ждать, когда нам приведут проштрафившегося льва за шкирку, как обещал Мише с Жорой их посольский знакомый, однозначно не приходится. По крайней мере, от него… Даже несмотря на письмо от минобороны…

Однако так вовремя представленные доказательства наличия в округе серьезных хищников возымели дей­ствие, и мы тут же договорились, через сколько времени мне позвонить администратору, чтобы тот прислал за нами машину.

Потом нас развезли по домикам. Сначала высадили многодетное семейство. Администратор сам открыл ключом дверь и дождался, пока они все зайдут и занесут свои вещи. Миша показал ему большой палец, мол, все в порядке…

Потом высадили Жору с Люсей и, наконец, меня.

— А где будет ночевать наш водитель, — спросил я пе­ред тем, как вылезти из машины.

— Не беспокойтесь, сэр, при гараже у главного корпу­са есть специальные комнаты отдыха для водителей и ги­дов, — успокоил меня администратор. — Там же для них организовано питание.

(Сэр! Я никак не могу привыкнуть к такому обращению, тем более от старших по возрасту людей. Но, черт побери, приятно!.. Особенно, когда тебе всего двадцать лет!).

И вот я в моем домике. К моменту моего прибытия, правда, там, кроме перечисленных ранее удобств и мебе­ли, имелось еще кое-что. Рядом с окном напротив входа, между стеной и столом, от пола до потолка роился серого цвета столб мошкары, издававшей ровный приглушенный гул, как будто где-то невдалеке, в соседней хижине, вклю­чили пылесос. Я пригляделся. Там были комары, поденки с зеленоватыми крылышками и какие-то совсем мелкие мошки, которые крутились в воздухе на одном месте, как будто захваченные небольшим смерчем.

Надо отметить, что я, в принципе, не опасаюсь насе­комых. Ну, кроме, наверное, ос, да и на них-то у меня ал­лергия проявилась гораздо позже описываемых событий.

Однако с комарами у меня всегда были крайне натянутые отношения. То есть они-то меня любят, как ребенок любит киоск «Мороженое», я же пылаю к ним яростной ненави­стью, ибо реакция моего организма на насильственную сдачу крови с самого раннего детства выражается в непе­реносимом зуде и полной невозможности заснуть.

За свою жизнь мне пришлось побывать в местах, силь­но отличающихся друг от друга как интенсивностью дея­тельности кровососов, так и их физическими характери­стиками. В Мещере, например, на Рязанщине, в краю лесов и болот комар мощный, дебелый, его и видно, и слышно, и бить его удобно… Просто его слишком много — массой задавливает. А вот в полупустынной местности Южной Испании комар мелкий, почти не слышимый (разве что совсем уже рядом с ухом пролетит), и практически не ощу­щаемый на теле, пока не укусит. Бить его тяжело, так как реакция у местных кровососов отменная, и получается, что всего один случайно залетевший комар способен напрочь испортить конкретную ночь и жизнь как таковую, посколь­ку к утру ты весь избит самим же собой и вдобавок покусан с головы до пят. В Африке комар по габаритно-весовым и звуковым характеристикам ближе к нашему, средне-рус­скому, однако получить от его укуса можно не только зуд, но еще и малярию, а это тот еще бонус…

Я расстегнул чемодан. В одном из углов лежала пара буханок черного хлеба, который мне посоветовала взять с собой моя более опытная в таких делах тетушка: они с мужем-математиком к этому времени прошли уже две африканские командировки. Хлеб был завернут в газеты. Я развернул одну из буханок и начал медленно сворачи­вать газету в орудие возмездия. Потом я сообразил, что, как бы я ни размахивал газетой, максимум чего я добьюсь, это того, что крылатая нечисть разлетится по комнате и то­гда уж точно не даст мне жизни. В задумчивости я достал сигарету и только собрался прикурить, как меня осенило!.. Я отошел в центр комнаты (чтобы не распугать вра­га заранее), поджег зажигалкой газетный конус и быстро сунул факел в основание гудящего столба. Эффект был по­трясающий: перед моим носом сверкнула яркая вспышка, во все стороны брызнули искры, столб исчез, а в воздухе, качаясь, поплыли обугленные крылышки.

Я ликовал. Все оказалось так просто и эффективно, что я теперь ждал встречи с коллегами за ужином (наверняка у них в хижинах творится то же самое), чтобы так, между прочим, не выпячивая собственной сообразительности и смекалки, поделиться с ними открытым мной способом борьбы с крылатыми кровососами. Я даже взял с собой на ужин газету, в которую была завернута вторая бухан­ка, чтобы поделиться с ними на случай, если у них нечего поджечь…

Мы уже поели и сидели ждали, когда дети доедят де­серт. Я решил, что самое время поднять тему.

— Кстати, как у вас с комарами? — как бы между про­чим спросил я. — У меня — просто засилье!..

— Да нормально, — сказал Михаил. — Сейчас придем, и их уже не будет.

— Как не будет, — поразился я. — А куда же они денутся?

— Так мы спираль зажгли, — сказал Миша. — Зажгли и окно открыли.

«Какая еще спираль, — лихорадочно думал я. — И при чем тут окно?».

Жора, видимо, все понял.

— Саш, ты в ящик стола загляни. Там есть зеленые спи­рали и подставки под них. Поджигаешь спираль и ставишь ее под кровать, там обычно комары прячутся. Открываешь окно. Кто не помрет, тот улетит и больше не вернется. Но на ночь окно все-таки закрой, там сетка. Не помешает.

Я понял, что триумфальная презентация моего способа борьбы с комарами откладывается. Как, собственно, и ве­ликодушная раздача предательски шуршащей в заднем кармане джинсов газеты. Кто же знал, что в дикой Афри­ке есть такие продвинутые вещи, о которых я, выросший в Москве и в Германии, понятия не имел. Я сделал себе мысленную пометку на будущее более внимательно отнес­тись к африканским реалиям, а то как бы не стать посме­шищем… И поменьше столичного пафоса…

Нас развезли по номерам. И вот я сижу в своей хижи­не. Из-под кровати ползет ароматный дымок тлеющей противомоскитной спирали. Немногочисленные выжив­шие в объемном взрыве комары и прочие летучие твари покинули комнату через окно, которое уже снова закры­то. И хотя часы показывают первый час ночи, спать не хочется совершенно. Несмотря на усталость от дороги, от вчерашних лихих посиделок с танкистами, от еще непри­вычного для организма климата… В голове роятся впечат­ления от шестисот километров, которые мы за это время проехали по Уганде. Удивительно красивая страна! Много зелени, рек, в том числе Нил, красивейшие горы и озе­ра. Когда въехали на территорию национального парка, слева и справа от дороги то и дело появлялись большие стада косуль и антилоп, над кронами невысоких — метра 3–4 — деревьев иногда вырастали изящные шеи жирафов с их уморительными рожками на лбу… В реках и озерах часто встречаются группы бегемотов, пасущихся в зарос­лях лилий и других водяных растений. Иногда между ними вспыхивает свара, и тогда они становятся напротив друг друга и по очереди со страшным ревом лупят своими чу­довищными головами по воде, направляя на противника добрую тонну брызг.

Неужели это все правда? Неужели я действительно в Аф­рике и вижу все это своими глазами? На фоне этой эйфории как-то сразу на задний план уходят воспоминания о том, что перед этим были почти три года казармы, мерзкое ощуще­ние бессилья, когда старшина выдергивает из теплой кро­вати («Курс, подъем! Строиться на зарядку! Форма одежды номер три!»), овощерезка в наряде по кухне («Значитца так, сначала чистишь два ведра лука и два морковки, а потом ванну картошки от глазков. К утру должно быть готово»); негнущийся, грязный тяжеленный тулуп в зимнем карау­ле… А разгрузка вагонов с картошкой и переборка гнилой капусты поздней осенью на овощебазе? А ведь это все в на­грузку к нашей основной задаче — учебе… И уж тем более не думается о том, что впереди, когда вернешься из команди­ровки, еще почти столько же: закончить третий курс, потом еще два, а это значит еще пять сессий и госэкзамены… И по­лучить первое офицерское звание!.. Но все это будет потом, а сейчас я абсолютно счастлив: я в Африке!

В дверь постучали. Я повернул голову. На окне рядом с дверью жалюзи были опущены.

Кто бы это мог быть? Если ребята, то они позвонили бы по телефону, а не выходили бы вопреки запрету на улицу. Может, Томас подъехал на машине, а я не услышал?

Стук повторился. Я подошел к окну и поднял жалюзи. Свет лампочки отражался в пыльном стекле и не давал понять, что там происходит снаружи. Я выключил свет в хижине. В трех метрах перед моей дверью, в тусклом свете дверного фонаря стоял здоровенный слон, флегма­тично отламывал ветки с растущего рядом с дверью дерева и отправлял их в рот. Это был крупный немолодой зверь с очень большими ушами и массивными клыками, торчав­шими под немного разными углами. Когда ему удавалось отломать особенно крупную ветку, дерево раскачивалось и стучало одной из нижних ветвей в мою дверь.

Моим первым побуждением было схватить одну из моих буханок хлеба и угостить слона. Однако практически сразу в голову пришел здравый смысл, поправил поехавшую кры­шу и строго обратился к любителю животных: «Дурак! Ты не в зоопарке и не в цирке. Здесь он на воле, а ты в клетке. А ес­ли ему не понравится твоя благотворительность? Кто будет сдавать оставшиеся пять сессий? Вот то-то!..».

Тогда я схватил фотоаппарат и попытался через стекло сделать пару снимков. Но несмотря на то, что у меня был хороший по тем временам аппарат — подаренный отцом «Киев», а в нем была заряжена отличная ГДРовская слай­довая пленка, светосилы объектива и чувствительности пленки, конечно, было маловато...Так что слайды не по­лучились. А жаль...

Я стоял и смотрел на слона. Тот мерно жевал листья. Мне казалось, что он смотрит на меня. Мне хотелось, чтобы он ме­ня видел, чтобы он знал, что хоть я его и не покормил, я тут, я рядом.. .Не знаю, почему, а для меня в тот момент это было очень важно. Но я стоял в темной комнате и боялся включать свет в хижине, чтобы не спугнуть его. А потом он вздохнул, опустил хобот, медленно, в несколько приемов повернулся и не спеша, с тяжелой грацией ушел в сторону саванны.

А я лег в кровать и сразу уснул.

МОЯ АФРИКА И ЗВЕРИ

Почему моя? Да потому, что у каждого из нас свое представ­ление об Африке. У одних сведения о Черном континенте ис­черпываются услышанным в детстве « в Африке акулы, в Аф­рике гориллы, в Африке большие злые крокодилы»… Если уж на то пошло, то акулы есть почти во всех морях и океа­нах, а не только у африканского побережья. Самые большие и злые крокодилы обитают как раз не в Африке, а в Австра­лии… Так что единственное, насчет чего Корней Иванович был действительно прав, — это насчет горилл. Кстати, гор­ные леса Уганды — одно из последних убежищ этих нереаль­но мощных, но довольно миролюбивых приматов.

У других Африка ассоциируется с антисанитарией в са­мых жестоких ее проявлениях, обилием страшных тропи­ческих болезней и засильем смертельно ядовитых пре­смыкающихся, пауков и скорпионов. По опыту прожитых мной в разных местах Африки пяти лет, африканцы весь­ма, чтобы не сказать маниакально, чистоплотны и пользу­ются любым случаем умыться, а еще лучше искупаться… А уж чистка зубов — это вообще любимое занятие круглый день… С особого дерева отламывается веточка, один ко­нец ее разжевывается в кисточку, и при каждом удобном моменте зубы чистятся и полируются этой кисточкой до такого совершенства, что голливудские стоматологи и производители зубной пасты всего мира нервно курят в уголке. Если не мыть регулярно руки и овощи с фрукта­ми, заразу подхватить можно, но кто из нас в детстве не страдал животом, наевшись немытых яблок? Элементар­ная гигиена убережет от таких напастей, что же касается всяческой паразитической живности — ну, так не поленись узнать, чем может быть опасен конкретный регион, и не лезь купаться в водоем, если знаешь, что там могут быть шистосомы… Что же касается змей там или скорпионов — у нас их и на Кавказе предостаточно, просто надо быть осторожным и не ходить по саванне босиком.

Ну, и, наконец, люди… У меня, могу без стеснения утверждать, большой опыт жизни в разных странах сре­ди людей самых разных национальностей и социального статуса. И далеко не всегда более высокий уровень жизни и продвинутость «благ цивилизации» обеспечивали психо­логический комфорт моего существования, который мно­гие и расценивают как наиболее важную составляющую жизни. Мне повезло: моя первая командировка прошла в африканской глубинке, где практикуются открытые, про­стосердечные отношения, где нет места столичной конку­ренции за место под солнцем, где к тебе относятся ровно с той же мерой доверия и искренности, с какой к окружаю­щим относишься ты.

Конечно, идеальных мест не бывает, и Африка тоже не райские кущи… Далеко не везде царит стерильная чистота. На окраинах городов и селений зачастую можно увидеть стоящих на одной ноге или задумчиво вышагивающих, почему-то всегда встрепанных и неопрятных марабу. Это верный признак того, что рядом полная отбросов помой­ка, к которым у марабу давно выработался чисто гастро­номический интерес. Марабу иногда называют африкан­ским аистом — не знаю, кроме длинных ног, с аистом их, пожалуй, роднит только здоровенный клюв. И вообще, марабу отличается от аиста приблизительно так же, как сварливая толстая рыночная торговка от аккуратной вос­питанной старшеклассницы в наглаженной школьной форме с фартуком (если кто-то еще помнит, что в таком ходили)… Во всяком случае, приносить детей я бы марабу не доверил…

А, скажем, ароматическая компонента обычного афри­канского рынка, особенно за полдень, ближе к закрытию, способна вообще раз и навсегда отбить охоту там появ­ляться: тяжелый аккорд запахов нагревшихся на солнце мяса, вяленой рыбы и кислого молока, дополненный слегка диссонирующей ноткой продающихся тут же самодельных резиновых сандалий из старых автомобильных покрышек, мощно доминирует над всем пространством рынка, шутя забивая тонкие ароматы ананасов, манго, бананов и других фруктов… А уж если где-нибудь в глубинах рынка притаил­ся переспелый джекфрут, его тошнотворно-парфюмерный запах заливает все вокруг, как библейский потоп землю, и спасение заключается только в одном: бежать со всех ног, пока обонятельные рецепторы способны хоть что-то воспринимать…

Но в любом случае, благословленная яркими красота­ми природы и простодушной открытостью подавляющего числа простых африканцев, Африка оставляет неизглади­мое впечатление и цепляет: туда хочется возвращаться снова и снова… Хотя это, на мой взгляд, относится прежде всего к Черной Африке; заселенный арабами север кон­тинента в значительной степени отличается от экватори­альной части и юга материка как в смысле природы, так и менталитетом.

Огромное влияние на мое восприятие Африки, еще до того, как я там очутился, оказали книги Джеральда Даррелла — замечательного зоолога, путешественника и писателя, чьи искрящиеся добрым и тонким юмором описания при­роды, зверей и людей тех мест, где ему пришлось побывать, навсегда стали для меня примером того, как вкусно мож­но рассказывать о любимом деле всей жизни. Да и вообще мне близок такой литературный жанр: рассказ о том, что реально происходило конкретно с тобой, что ты сам ви­дел, в чем принимал непосредственное участие… Морские очерки Конецкого, мещерский цикл рассказов Паустов­ского… Все-таки, каким бы мастером ни был пишущий, так точно передать чувства, нюансы ощущений вплоть до тактильного восприятия окружающей обстановки, как может непосредственный участник событий, ему вряд ли удастся… О себе писать проще. Наверное, именно поэтому так часто в художественной литературе автор привносит много личного: в ощущения героев, в их черты характера, в то, как они реагируют на происходящее…

Я люблю животных. В детстве мне всегда было инте­реснее сходить в зоопарк, чем в цирк. Я запоем читал все, что так или иначе было связано с животными: лондонов-ский «Белый Клык», рассказы Сетон-Томпсона, позднее, в середине 60-х, появились первые переводы книг того же Даррелла… Я думаю, что мое позитивное, на грани востор­женного, отношение к Африке связано еще и с тем, что мне удалось исполнить свою детскую мечту: самому увидеть многих африканских животных в природе, в их естествен­ной среде обитания…

В последующем повествовании я не буду уточнять, где конкретно, в каком из национальных парков Уганды и на берегах каких озер все это происходило: если честно, уже не помню, да и неважно это. Но передать тогдашние свои впечатления я постараюсь с максимальной досто­верностью.

Пыль над прайдом

Мы приехали в национальный парк накануне вечером. Во время инструктажа о правилах безопасности в националь­ном парке, который проводил дежурный администратор гостиничного комплекса, мы получили неоспоримое под­тверждение того, что озвученных им правил имеет смысл придерживаться: где-то совсем недалеко от центрального здания комплекса раздался зычный львиный рык, заста­вивший наших женщин побледнеть, а Мишкиных сыно­вей крепко вцепиться в маму.

Утром мы уже по отработанной схеме вызвали машину, позавтракали и подошли к администратору.

— Хотим поездить по парку, посмотреть животных. Как проехать и откуда рекомендуете начать?

Администратор достал пачку буклетов, отщипнул от нее несколько штук и протянул нам.

— Все маршруты расписаны здесь. Главное, следуйте указателям, заблудиться здесь невозможно, все дороги за­кольцованы и ведут в гостиничный комплекс.

В машине Миша, Жора и я сели на передний диван и рас­крыли один из буклетов. Маршрутов было пять, обозначе­ны они были линиями разного цвета, но вначале почему-то все линии вели в направлении въезда на территорию нацио­нального парка. Потом маршруты расходились, и для каж­дого из них в буклете было помещено подробное описание.

— Там какой-то сборный пункт, — предположил Ми­ша. — Наверное, всех собирают и распределяют гидов…

— Да вряд ли, — возразил Жора. — Ты ж е видишь, у них маршруты разработаны так, чтобы самим можно было проехать, без гидов…

Мы уже собирались отправиться в путь, когда на крыль­цо главного здания вышел администратор и помахал нам рукой. Я открыл дверь.

— Господа, захватите с собой нашего смотрителя — он откроет вам музей.

Ага, значит, все дороги ведут в музей… Ну ладно, тоже неплохо. К микробусу от главного здания шел невысокий пожилой африканец в яркой вязаной шапке с помпоном. Я с удивлением посмотрел на Жору.

— Они тут многие в таких ходят, — улыбнулся он. — По утрам для местных прохладно, да и от солнца она, навер­ное, защищает…

Позже я убедился, что шерстяные вязаные шапки в Аф­рике не просто головной убор, а весьма статусная вещь, особенно среди молодежи.

Мы подъехали к длинному одноэтажному строению ти­па барака, перед которым были врыты в землю два столба, украшенных сверху выбеленными жарким солнцем чере­пами антилоп с длинными винтообразными рогами. Ме­жду столбами висел выцветший транспарант, на котором с трудом угадывались слова «Музей национального парка».

Смотритель достал из кармана здоровенный ключ и открыл амбарный замок, висевший на толстом, покры­том ржавчиной засове.

— Прошу! — он распахнул входную дверь. Мы зашли внутрь. Через небольшие окна под потолком было видно ярко-синее небо, резко контрастировавшее с серо-пыль­ным антуражем музея. Экспозиция не блистала дизай­нерским изыском: на всю глубину здания был сооружен деревянный помост, между которым и стенами оставалось ровно столько пространства, чтобы мог пройти один че­ловек. На стенах висело несколько фотографий, а помост был покрыт белеющими в скудном освещении костями, перемежавшимися с объяснительными табличками.

— Начинайте осмотр по часовой стрелке, — сказал смо­тритель. — Потом подойдете ко мне.

Мы пошли вокруг помоста. Там были разложены че­репа и отдельные кости всех животных, представленных в национальном парке, включая слонов, бегемотов и но­сорога. Носорог явно погиб не от старости: в черепе была видна аккуратная дырка, рог был спилен.

— Браконьеры постарались, — услышал я сзади голос смотрителя. — У нас этих носорогов и так всего пять оста­валось…

На фотографиях были изображены животные, кости которых лежали перед нами. Фотографии были старые, в том свете, который пробивался через крошечные окош­ки, их было невозможно рассмотреть во всех деталях.

Мы обошли вокруг усеянного костями помоста и по­дошли к смотрителю. Он стоял у небольшой витрины, за­крытой шторками.

— Ну, а теперь главное, — сказал он и раздвинул шторки. В витрине на трех стеклянных полках, подсвеченные через находившееся как раз напротив окошко, рядками лежали двенадцать человеческих черепов разной степе­ни потрепанности. Один из них был просто сплющен, как консервная банка, — нетрудно было догадаться, кому не уступил дорогу его хозяин. На некоторых были явно видны следы зубов, и только два были в более-менее приличном состоянии.

— Это егеря нашли на территории парка только за два последних года, — назидательно сказал смотритель. — Большинство из них были браконьерами, но есть и пара туристов. Поэтому ни под каким видом из машины не выходить, животных не дразнить и ни в коем случае не съезжать с дороги! Вопросы есть?

Вопросов не было. Смотритель внес в журнал наши имена и данные машины, мы расписались за инструктаж и поехали по так называемому «львиному маршруту». Маршруты были разработаны таким образом, что каж­дый из них проходил через места наиболее вероятного пребывания какой-то части зверей. В нашем случае это были львы, носороги и жирафы. В буклетах помимо схем маршрутов имелось подробное описание каждого из них, с ориентирами и фотографиями точек, с которых было удобнее наблюдать за теми или иными обитателями саванны.

С носорогом нам не повезло: видимо, он уже позавтра­кал и отдыхал где-то в тени, вдали от суеты и начинавшего припекать солнца. Зато жирафов мы насмотрелись вволю: Томас выбрал очень удачное место для остановки, с кото­рого открывался отличный обзор. Метрах в двадцати от нас группа из пяти взрослых жирафов и двоих подростков метра по три с половиной в высоту самозабвенно объедала листья с деревьев. Мы открыли люк в крыше микробуса и минут пять по очереди щелкали фотоаппаратами. Потом Миша и Жора посадили на плечи Мишкиных сыновей, и те, открыв рты, молча глазели на огромных грациозных жи­вотных, не обращавших на нас ровно никакого внимания. Сидевший на Жоре старший, Андрейка, повернулся к отцу:

— Пап, а чего они палки не выплевывают, У них же жи­воты заболят!

— Не заболят, — ответил Миша. — У них зубы знаешь какие здоровенные, все в мелкую стружку пережуют.

Андрейка еще раз взглянул на жирафов и, видимо, впечатлившись их жевательными возможностями, стал поспешно слезать с Жоркиных плеч.

Потом мы долго ехали, встречая по пути отдельные группы пасущихся антилоп, и искали указанную в буклете группу деревьев, на которых, согласно описанию маршру­та, днем можно было найти отдыхающих львов. В дока­зательство в буклете имелся снимок отдельно стоящего дерева, на котором здоровый лев вальяжно возлежал на большой ветке метрах в трех над землей. Его гривастая голова лежала на перекрещенных передних лапах, в то время как задние лапы свисали по обе стороны ветки. Лев смотрел прямо в объектив, глаза его не выражали ничего, кроме полной расслабленности. Не знаю, правда или нет, но угандийцы утверждают, что только их львы имеют та­кую привычку — отдыхать на деревьях… Странная привыч­ка, если учесть, что обычно умеющие лазать по деревьям животные забираются туда только для того, чтобы обез­опасить себя на время сна или спокойно потрапезничать. Кого опасаться льву на земле — непонятно, поэтому это, видимо, все-таки тяга к уединению…

Мы так и не увидели львов на деревьях. Время подхо­дило к обеду, солнце пекло уже не на шутку, и даже Томас предположил, что все звери ушли на послеполуденный отдых. Мы уже почти не смотрели в окна, обсуждая наши дальнейшие планы (после обеда мы должны были про­должить наше путешествие в сторону дома), младший из мальчишек, Толик, сладко посапывал у мамы на коленях. Внезапно Томас резко затормозил и радостно присвист­нул. Мы подняли глаза. Впереди, метрах в пятнадцати от машины поперек дороги лежала группа львиц. Мы не верили своим глазам. Шесть огромных кошек лежали на боку прямо на пыльной дороге в тени большого дерева. Две из них, находившиеся ближе к нам, подняли головы

и смотрели в нашу сторону. Остальные не подавали ника­ких признаков беспокойства.

— Вот это да! — выдохнул Жора. — Не было ни гроша… Миша и женщины явно не разделяли его восторга. С од­ной стороны, именно львов мы и искали. С другой стороны, все они лежали на дороге, которая в этом месте была силь­но заглублена, поэтому объехать эту группу отдыхающих не представлялось никакой возможности.

Я приподнялся и начал открывать люк.

— Ты что, — рявкнул Михаил, — совсем одурел?

— Я чуть-чуть, — жалобно протянул я, — только руки туда высуну с аппаратом. Не пропускать же такой случай! Я с вами слайдами поделюсь!

Я готов был обещать что угодно, только бы мне дали сделать снимок не через запыленные окна машины.

Миша посмотрел на львиц. Они все опять мирно спали, не размениваясь на каких-то там зевак, которых они нави­дались в своей жизни.

Я принял молчание за знак согласия и осторожно по­тянул люк. Сдвинув его сантиметров на тридцать, я чуть приподнялся с сидения, чтобы как можно выше выставить руки с фотоаппаратом. Затем я принялся щелкать один кадр за другим, немного меняя наклон камеры, чтобы хоть как-то гарантировать попадание львов на снимок — в ви­доискатель-то я посмотреть не мог…

Однако время шло, а мы так и не могли тронуться с ме­ста. Томас попробовал посигналить. Никакого эффекта это не возымело. Гигантские кошки как спали, так и продол­жали спать. Тогда он попробовал нажать на педаль газа. Мотор рыкнул. Одна из львиц запрядала ушами, но было это вызвано звуком двигателя или ей просто надоели кру­жившиеся роем над каждой из них мухи — было неясно. Томас потихоньку тронул машину с места и стал прибли­жаться к прайду. Время от времени он выжимал сцепление и поддавал газу. Мотор взревывал все ближе к львицам. Мы были уже метрах в пяти от них. Наконец, львица, лежавшая прямо перед машиной, встала, укоризненно посмотрела в нашу сторону и, не торопясь, вразвалочку побрела с до­роги. Она с трудом вылезла на возвышающуюся над доро­гой обочину и тут же, как подкошенная, рухнула в траву.

Ободренный первым успехом, Томас продолжал дви­гать машину вперед, не забывая грозно порыкивать дви­гателем. Одна за другой львицы нехотя вставали и, не про­являя никакой агрессии, а выражая скорее досаду тем, что приходится из-за всякой ерунды прерывать отдых в такой замечательной тени, отряхивались, поднимая в воздух об­лака мелкой пыли, и брели на обочину досыпать. Там они по очереди падали на землю и мгновенно засыпали снова.

Пыль, поднятая львами, медленно оседала, мы проез­жали мимо лежавших уже на траве кошек, и я в последний момент, когда мы поравнялись с лежавшей с краю львицей, приоткрыл люк чуть больше, протиснулся в него и, убедив­шись, что в видоискателе поместился весь прайд, сделал последний снимок метров с трех до ближайшего хищника. Когда я сел и задвинул люк, Жора легонько двинул меня плечом и тихо сказал на ухо: «Этот слайд мой!». Я согласно кивнул головой. Подумаешь, слайд… Я видел диких львов с трех метров, без клеток и рвов с водой, я исполнил одно из своих самых заветных желаний!

«Федя, куджа апа!»

Это был четвертый день нашего путешествия по нацио­нальным паркам.

Я уже ближе сошелся со специалистами, с которыми мне в дальнейшем придется работать, а сейчас пока мы с ними с восторгом знакомимся с великолепной африкан­ской природой, с ее экзотической фауной и особенностями национальных парков, о которых тогда в нашей стране да­леко не все даже слышали.

Я уже знаю, что мои спецы — Михаил и Георгий — слу­жат в Псковской десантной дивизии. Жора — капитан, но он технарь, а Миша — старший лейтенант и намного моложе, но он командир батареи, поэтому в нашей группе старшим назначили именно его. Ребята оба среднего роста, но Ми­ша худощавого телосложения, а Жора именно такой, каким я себе представлял десантников: широкоплечий атлет с би­цепсом объемом с мое бедро. Однако, судя по всему, мои на­дежды познакомиться с помощью ребят с основами десант­ного рукопашного боя имеют мало шансов на исполнение.

— Жора, — спросил я его как-то вечером после ужина, по­ка мы ждали машину, чтобы доехать до наших домиков, — а почему ты тогда заинтересовался, какой у меня разряд по гимнастике?

— Да я сам занимался в свое время — сказал Жора. — Ко второму курсу до КМСа добрался. Ну, и сейчас стараюсь форму поддерживать, только сложнее стало, все-таки мне тридцать пять уже…

Ага. Вот теперь понятно, откуда такие мышцы! Ну, и бог с ней, с рукопашкой…

Сегодня у нас по плану знакомство со слонами. Мы дол­жны были выехать сразу после завтрака, но вмешалось од­но чисто русское обстоятельство: у Мишиной жены Ната­ши вчера был день рождения. По этому поводу за ужином было употреблено некоторое количество горячительных напитков, к которым у Миши двойственное отношение. Его вечерний застольный азарт находится в экзистенци­альном противоречии с утренними возможностями ор­ганизма, поэтому выезд на сафари сразу после завтрака отпадает сам собой. По его настоятельной просьбе я беру в баре ресторана ящик пива и втайне от Наташи загружаю его в машину.

Мы выезжаем ближе к полудню. В этот раз с нами едет егерь, вооруженный армейской винтовкой. Он садится впереди с нашим водителем Томасом, женщины с детьми занимают передний диван микробуса, мы втроем устраи­ваемся сзади.

— Наберитесь терпения, — говорит егерь. — Слоны сей­час перешли на другой участок заповедника, так что ехать будем минут сорок.

Нас как раз это не очень тревожит. У нас за спинкой сиденья стоят двенадцать бутылок ледяного пива, с нами колода карт, так что скоротать время в пути для нас не про­блема. Тем более, что острота первых впечатлений от близ­кого знакомства с национальными парками уже прошла, мы уже понимаем, что на пути к слонам нас ждут все те же стада антилоп и недоверчивые кабаны-бородавочники, а с учетом нашего позднего выезда даже они, скорее все­го, будут прятаться от полуденного солнца, поэтому пиво и карты в какой-то мере скрасят однообразие дороги.

Мы едем по выбитому в саванне проселку. Справа от нас тянется озеро, слева — саванна до горизонта, сверху — солнце в самом зените, где-то впереди нас ждут слоны… Предчув­ствие нас не обмануло: саванна пуста, как стадион в переры­ве между матчами. Одна трава вокруг и кусты с одиночны­ми акациями вместо трибун. Изредка пролетает какая-нибудь птица, да Томас один раз резко тормознул, пропуская змею, переползавшую дорогу. Мы с Мишей и Жорой играем в переводного дурака. По бутылке пива мы уже выпили, на­строение у Миши явно улучшилось, тем более, что он чаще выигрывает. Вообще, Миша принадлежал к интересной раз­новидности людей: он не отличался ни особой физической

силой, ни каким-то суперинтеллектом, ни элементарной ве­зучестью. Но при этом он был крайне авторитарен и терпеть не мог в чем-либо уступать, будь то проигрыш в карты или признание своей неправоты по какому-либо спорному во­просу. С одной стороны, это помогало ему играть роль стар­шего группы, даже с учетом не слишком солидного возраста и звания. С другой стороны, я много раз замечал его ревни­во-недовольное выражение лица, когда мы с Жорой потехи ради выполняли какой-нибудь гимнастический или сило­вой трюк, который ему по совершенно объективным при­чинам был недоступен. Или когда он пытался контролиро­вать мой перевод во время занятий, не владея английским даже в объеме средней школы. Короче, комплексов у него хватало с избытком…

Но сейчас он выигрывал, пиво сгладило вчерашний пе­ребор со спиртным, а мы уже приближались к цели сегодня­шнего выезда. Поэтому Миша был бодр, весел, и весь мир был у его ног. Он благосклонно смотрел на проказы младшего сынишки, который, уже устав от дороги, методично толкал ногой старшего, а тот в свою очередь делал страшные гри­масы и показывал мелкому язык. Он не пытался, как обыч­но, подсказать Томасу, как тому следует вести машину. Он даже сделал мне комплимент по поводу моего английского произношения, что меня особо повеселило…

Мы остановились вблизи озера. Егерь сверился с каки­ми-то бумагами и сказал:

— Ну, вот мы и приехали. Теперь смотрите вниматель­но по сторонам: они могут появиться в любой момент.

Слоны не заставили себя ждать. Где-то минут через пять-шесть мы услышали тревожный трубный сигнал и по­ехали на звук. Навстречу нам попалась уходившая от озера пара гиен, которых, видимо, и погнали слоны. Мы выехали на высокий обрывистый берег, с которого открывался вид на пологий спуск к озеру, остановились метрах в пятиде­сяти от обрыва и вышли из машины. У самого берега в во­де принимали ванны порядка семи-восьми слонов. Они приседали на корточки, набирали воду в хоботы и поли­вали себя и соседей, периодически ложились набок и явно получали удовольствие от водных процедур. Среди них был один подросток, который развлекался, поднимаясь по мокрому глинистому берегу и раз за разом съезжая в воду. Мы стояли достаточно далеко от купающихся слонов, они нас не видели или не считали нас угрозой, поэтому никак не реагировали на наше присутствие. Я сделал несколько кадров, а Миша попытался выйти на спуск к озеру, чтобы подойти поближе.

— Не надо, сэр, — остановил его егерь. — Слоны могут быть опасны. Тем более с ними детеныш…

Только что закончивший третью бутылку пива Миша со­гласно кивнул и направился к машине. Мы еще немного по­стояли, полюбовались на купающихся слонов и тоже пошли назад. Подойдя к машине, мы увидели Томаса, мирно дрем­лющего за рулем. Миши не было. Я уже потряс Томаса за плечо и собирался спросить, не видел ли он нашего старше­го группы, как из-за ближайшей группы кустов раздалось:

— Федя, куджа апа! (Федя, иди сюда! — суахили) Ну, да­вай, иди сюда, здесь вкуснее!

Мы с Жорой обогнули кусты и увидели метрах в пятна­дцати от нас Мишу с фотоаппаратом, который махал ко­му-то рукой. Впереди метрах в тридцати от Михаила стоял огромный слон, который, не обращая внимания на нашего поддатого приятеля, объедал большой зеленый куст.

— Мишка, — заорал Жора, — кончай дурить, давай бы­стро в машину!

Услышав еще один голос, слон насторожился. Он раз­вернулся в нашу сторону и начал подергивать ушами.

— Господа, — услышали мы за спиной голос егеря, — про­шу вас немедленно сесть в машину! Слон начинает злиться!

Обиженный отсутствием внимания со стороны живот­ного, Миша махнул рукой, пробормотал «малахольный ка­кой-то», а потом вдруг подобрал с земли ветку и запустил ею в слона. «Федя» тут же угрожающе поднял хобот и сде­лал несколько быстрых шагов в нашу сторону. Уже пово­рачиваясь, я краем глаза увидел, как Жора хватает Михаи­ла за шиворот и буквально швыряет в направлении маши­ны. Мишка чуть не упал, но выровнял бег и первым влетел в салон микробуса, где уже сидели с круглыми от удивления глазами Жорина жена и все Мишкино семейство. Опытный егерь заранее посадил их на заднее сиденье, поэтому Миша, за ним я, а потом и Жора беспрепятственно ввалились на передний диван. Последним на сиденье рядом с водителем влетел егерь, рявкнув что-то на суахили. Томас тут же врезал по газам, и мы, поднимая тучу пыли, помчались по просел­ку. В отличие от серого от ужаса Томаса, егерь внешне был спокоен, но по тому, как он грохнул прикладом винтовки по полу машины, чувствовалось, что он кипит от возмущения.

— Куда сейчас едем? — как можно спокойнее спросил я.

— На базу, — коротко ответил егерь. — На сегодня хва­тит приключений («Enough adventures for today»)…

— Что он сказал? — спросил меня Михаил. Похоже, про­бежка его отрезвила.

— Сказал, что ты авантюрист, — соврал я, уверенный, что Миша не знает значения слова «adventures».

Миша покраснел и уже открыл рот что-то возразить, но посмотрел в сторону Жоры и промолчал. Тот сидел, не­подвижно глядя в затылок егеря, крепко сжав зубы и катая желваки.

Больше до самого въезда в гостиничный комплекс ни­кто не промолвил ни слова.

Когда мы приехали и выгрузились у входа в главный корпус, Жора потянул меня за рукав.

— Пошли, поговорим с егерем, — сказал он. — Не дай бог, настучит на нас своему начальству, а те в министер­ство обороны…

Мы подошли к егерю, который о чем-то говорил с То­масом. Отведя его в сторону, Жора полез в карман и достал купюру в сто шиллингов. Это по местным понятиям было немало — столько стоил день проживания в лучшем сто­личном отеле, в котором я до этого останавливался.

— Мы понимаем, что наш товарищ был неправ, и на­деемся, что этот инцидент останется между нами.

Я перевел. Егерь молча покосился в сторону ящика, в ко­тором еще оставались три бутылки пива. Жора все понял:

— Сань, положи ему пиво в пакет. Я взял пакет с несъеденными детьми бутербродами, положил туда оставшееся пиво и протянул пакет егерю.

Тот в первый раз за последний час улыбнулся и кивнул головой:

— Спасибо! Денег не надо, с вами же дети были…

Через несколько минут, когда женщины и дети уже си­дели в ресторане, я, выйдя из зала помыть руки, случайно стал свидетелем того, как Жорка, взяв Михаила за грудки и вжав в стенку коридора, ведущего к ресторану, шипел:

— Детям спасибо скажи, урод! Они тебе сто шиллин­гов сэкономили — переплатили, я считаю, за тебя и десятки жалко!..

Красный, как рак, Миша смотрел в сторону и молча кивал головой.

— Еще раз что-нибудь подобное, — пригрозил Жора, — придушу к чертовой матери.

У меня было полное впечатление, что он не шутил.

Розовый чемоданчик

Очередной лодж (туристический комплекс) на нашем пути располагался прямо на высоком берегу озера. Сим­патичные домики по 4 номера в каждом образовывали полукруг, в центре которого находилось главное здание с регистратурой и рестораном, вокруг всех домиков были устроены цветники и росли деревья типа мимозы, перед главным корпусом красовалась круглая клумба. К наше­му приезду основной темой цветников и клумбы были гладиолусы. Их крупные колокольчики были всех цветов радуги. Из-за обилия гладиолусов территория лоджа вы­глядела, как школьная линейка первого сентября. Со вре­мени моей последней школьной линейки прошло чуть больше трех лет, поэтому мне мгновенно пришла в голову эта аналогия.

— Как красиво, — восхитилась Люся, жена Жоры. — Пря­мо первое сентября!

Я удивленно посмотрел на нее.

— Я же учительница, Саша, — улыбнулась она. — У нас в Пскове только первого сентября и увидишь столько таких цветов.

Мы приехали к обеду. Это была последняя остановка на пути к месту нашей работы, всего в ста двадцати кило­метрах от туркомплекса, в котором мы останавливались прошлой ночью, и километрах в девяноста — ста от Масинди, конечной точки нашего путешествия. Разместившись в определенных нам номерах и пообедав, мы с благосло­вения администрации («Нет, господа, хищники к нам не заходят, можете спокойно гулять по территории, но только в светлое время») пошли осматривать местность. Холм, на котором находились домики, с одной стороны практиче­ски вертикально обрывался в озеро, а левый и правый его склоны образовывали пологие спуски к воде. Слева подой­ти вплотную к воде мешали заросли тростника. С правой стороны от обрыва тростника не было. Берег у самой воды представлял собой нечто вроде песчаного пляжа метров двадцать шириной, вдававшегося в озеро недлинным, ме­тров пятнадцать, языком, а чуть дальше над озером нави­сала скала, у подножья которой песок пляжа был местами усыпан обломками камней.

Под обрывистой частью берега за неширокой полосой тростника раздавалось громкое урчание и периодический плеск воды, как будто кто-то греб гигантским веслом. Мы вышли по песчаной косе к кромке воды. Теперь стало вид­но, что под обрывом, за тростником, устроилось большое стадо бегемотов. Их темные, лоснящиеся от воды спины напоминали небрежно разбросанные ледником валуны, которые мне приходилось видеть на Балтике. Некоторые спали, другие нежились под солнцем, раскрыв необъятные пасти, из которых торчали огромные желтоватые клыки. По спинам спящих сновали небольшие птички типа ма­леньких куличков, которые периодически что-то выкле­вывали из толстых складок шкуры.

— Опасная работенка, — прокомментировал стоящий рядом с о мной Жора. — Представляешь, если он проснется…

— Я тебя уверяю, он в курсе, что она делает, — сказал я. — И потом, ну проснется он, так она со спины улетит сразу. Есть птицы, которые жирафам зубы чистят, вот там в рот прихо­дится лезть…

Нашу беседу прервал громкий рев. Ближе к тростни­кам что-то не поделили два гиппопотама. Они стояли чуть наискосок друг от друга и грозно взревывали. Потом один из них махнул головой и, шлепнув громадной челюстью по воде, обдал противника массой брызг. Противник от­ветил тем же. Вот эти-то шлепки по воде и последующее обрушение сотен литров поднятых брызг обратно в воду и создавали впечатление того, что какой-то гигант оруду­ет веслом. Через пару-тройку выпадов в адрес друг друга скандалисты успокоились. Над тем местом, где состоялась водяная битва, ненадолго повисла небольшая радуга.

— Смотри, мама, — сказал трехлетний Толик, — бегемотики радугу нарисовали!

Мы вернулись в гостиницу. Миша с семьей и Люся оста­лись отдыхать, а мы с Жорой решили попробовать порыба­чить. У ребят с собой были две снаряженные складные удоч­ки. Мы взяли хлеба, решили, что, если не будет клевать на хлеб, наловим на берегу кузнечиков, и уже собрались ухо­дить, как в домик зашел наш водитель Томас, чтобы уточ­нить время сборов на ужин.

— Вы на рыбалку? — спросил он, увидев удочки.

— Ну да, пойдем, попробуем…

— А на что ловить будете? Узнав про хлеб и кузнечиков, Томас засмеялся:

— Ну, это вы в России на хлеб ловить будете, здесь рыбе живая наживка нужна.

— А где же ее взять-то?

Томас вышел с нами на улицу. Оглянувшись по сторо­нам, он отправился к торчавшему из земли недалеко от нашего домика красному глиняному конусу.

— Точно, — пробормотал Жора, — это же термитник… Томас подошел к термитнику и внимательно его осмо­трел. Потом он отошел на шаг и изо всех сил пнул подошвой по верхушке. Верхушка термитника откололась и упала вниз. На сломе обнажилась мелкозернистая глиняная структура с идущим вглубь ходом посередине. Томас достал из карма­на платок, засунул уголок платка в рот и пожевал его. Затем он скрутил платок в жгут и опустил намокший от слюны угол в термитник.

— Минутку подождать придется, — сказал он. Мы закурили. Через пару минут Томас вытащил платок.

— Есть куда положить? — спросил он. Я присмотрелся. На платке, крепко вцепившись в ткань кривыми челюстями, висела пара десятков белых пузатых термитов. Я первый раз видел их живьем. Мягкое белесое тельце венчала относительно небольшая блестящая корич­невая голова с такого же цвета здоровенными острыми жвалами.

Жора достал из пакета стеклянную банку с завинчи­вающейся крышкой, в которую мы собирались ловить кузнечиков. Томас положил платок в банку и аккуратно завинтил крышку.

— Пусть на платке будут, так удобнее их брать — сказал он. — Платок вечером отдадите.

Мы с Жорой стояли на песчаной косе. Часы показывали около пяти вечера, солнце было еще высоко, но уже не так нещадно палило. Стоял мертвый штиль, на глади озера не было ни малейшей морщинки. Иногда там и сям на воде по­являлись круги: мелкая рыбешка гонялась за садившими­ся на воду мошками; в небе описывала круги пара уже при­вычных глазу пернатых хищников… Наши поплавки засты­ли в трех метрах от нас, как приклеенные к зеркалу озера.

Жора посмотрел на небо.

— М-да, — протянул он, — этим ребятам сегодня тоже с рыбой не везет.

Мы рыбачили уже час. Ни у нас не было ни единой поклевки, ни орлы ни разу не спикировали к воде… Мы перепробовали и термитов, и хлеб, и мелких кузнечиков. Все было бесполезно.

— Слушай, Жор , — сказал я, — может, здесь просто мелко для нормальной рыбы? Смотри, ведь глубина полметра всего.

— Так мы дальше просто не забросим, — резонно воз­разил Жора. — Можно, конечно, пойти попробовать напра­во, к скале — может, там поглубже.

В этот момент слева от нас, со стороны тростников с бе­гемотами, раздался характерный всплеск. Метрах в пятна­дцати от нас по воде расходились круги от чего-то круп­ного, только что нырнувшего в воду. Мы насторожились. За проведенный нами под солнцем час это был первый признак присутствия рядом какой-то крупной добычи. Мы вытащили снасти из воды и приготовились перебросить их подальше, в сторону проплывающей рыбы.

Тем временем метрах в пяти от предыдущего всплеска на поверхности вдруг совершенно бесшумно появился ка­кой-то предмет.

— А это еще что за тревожный чемоданчик? — удивил­ся Жора. Предмет и вправду больше всего напоминал имев­шийся у каждого офицера и знакомый мне с детства тревож­ный чемоданчик: сантиметров 60 в длину, прямоугольный, светло-коричневого цвета… Чемоданчик чуть проплыл ми­мо нас и вдруг резко ушел в воду, с точно таким же вспле­ском, который раньше привлек наше внимание.

Мы переглянулись. В это время «чемоданчик» выныр­нул снова, да не один. Метрах в двух от него из-под воды, тоже практически бесшумно всплыла огромная спина, с одной стороны которой над водой выступала верхняя часть массивной длинной головы с мощными надбровны­ми дугами, под которыми были видны маленькие и весьма недружелюбные глазки, и выпуклыми ноздрями… Бегемот сделал глубокий вдох и погрузился одновременно с ны­ряющим очередной раз «чемоданчиком».

Мы проводили их взглядом. «Чемоданчик» еще пару раз появлялся на поверхности по направлению к скале, куда мы хотели переместиться. Потом метрах в сорока от нас, практически у самой скалы, из воды показалась огромная туша бегемота. Он вышел на отмель и повер­нулся в сторону озера. Прямо перед ним вынырнул «че­моданчик». Бегемот сделал какое-то бодающее движение головой в сторону берега, и стало ясно, что он пытается выкатить «чемоданчик» на мелкое место. Когда нахлы­нувшая от этого движения волна спала, мы увидели пе­ред бегемотом его миниатюрную копию. Детеныш стоял в профиль, по колено в воде, ярко освещенный солнцем, и мы хорошо видели, что коричневый цвет его спины к бокам и животу терял свою насыщенность и посте­пенно переходил в бежево-розовый. Теперь было видно, что мы недооценили его размеры: он был не меньше ме­тра в длину и сантиметров 60 ростом, и весил, наверное, килограммов за сто. То же , что мы приняли за чемодан­чик, было его головой.

— Нет, — сказал я Жоре, — это ни разу не тревожный чемоданчик, это просто «Великая Германия» какая-то…

«Великой Германией» в семьях военных назывались огромные чемоданы с поперечными деревянными реб­рами жесткости, с которыми наши офицеры в 50-х — 60-х годах приезжали на службу в ГДР — в Группу советских войск в Германии. Мой отец был направлен туда первый раз, когда мне было три года, и мама рассказывала, что первую неделю после приезда, пока семья занималась обустройством на новом месте, я прекрасно спал в таком чемодане…

Тем временем мамаша вытолкала свое чадо на берег и начала головой катать его по песку. Малыш сопротив­лялся, извивался всем телом (насколько, конечно, мешок, допустим, картошки способен извиваться), но мать была непреклонна. Повозив его таким манером минут пять, она спихнула его в воду.

— Что она с ним делает? — удивился Жора.

— По-моему, моет, — сказал я. — Суббота, банный день.

— А по песку зачем возит?

— Мочалки нет, — ответил я. — Мочалки нет, а паразиты есть, вот и соскребает.

А настойчивая мамаша снова вытолкала отпрыска на берег и повторила процедуру. После того, как он очередной раз ополоснулся от песка, она не стала больше его мучить, а залегла на отмели отдохнуть. Бегемотенок какое-то вре­мя шлялся по берегу, но ничего съедобного и интересно­го там, видимо, не нашел, поэтому вскоре присоединил­ся к матери. Еще минут через пять мать встала, утробно вздохнула, и парочка скрылась в воде.

Потом мы еще пару раз видели всплывающего бегемотенка на пути обратно к стаду. Мать на поверхности не показывалась — наверное, убедилась, что ребенку ничего не угрожает, а воздуха на то, чтобы покрыть под водой ка­кие-то сто метров, ей хватало с избытком.

На следующее утро, в воскресенье, мы встали порань­ше. Нам предстоял последний отрезок дороги домой, а на следующий день уже надо было выходить на работу, поэто­му было решено не тянуть с отъездом.

Через десять минут ресторан должны были открывать на завтрак, и мы вышли на улицу.

— Что за хрень? — не сдержался Миша. Перед доми­ком, где еще вечером радовал глаз переливающийся все­ми красками радуги цветник, была только перекопанная почва, там и сям валялись обломки деревянной ограды.

Мы огляделись. Перед другими домиками была та­кая же безрадостная картина. А круглую клумбу перед главным корпусом вместо еще вчерашнего буйства цветов украшала огромная куча свежего навоза, иезуитски разме­щенная точно по центру клумбы.

— Бегемоты, — сказал администратор, оформляя нам перед завтраком расчетные документы. — Бегемотам очень нравится есть гладиолусы. Пришли ночью, поели и ушли. У нас такое уже было несколько лет назад, мы подумали, что это случайность, и решили в этом году снова посадить. Но, видимо, придется менять на что-то другое…

Апокалипсис в четыре руки

Я уже говорил, что очень люблю животных. Среди моих пи­томцев, счет которым открыла выигранная мной в шести­летнем возрасте на спор у родной тетки среднеазиатская черепаха, числятся хомяки и морские свинки, птицы и ля­гушки, ужи и ящерицы, рыбки и водяные черепахи, кош­ки и, конечно, собаки, к которым у меня особое отношение.

Короче, я много экспериментировал с домашними питомцами, и, должен сказать, не могу утверждать, что кто-то из живших у меня зверей, птиц или земноводных вызвал у меня отрицательные эмоции. Просто я все время хотел нового опыта, новых ощущений, поэтому даже собак заводил разных пород, не повторяясь.

И, конечно, как у большинства любителей животных, не раз проскальзывала мысль: вот бы завести обезьяну! Осо­бенно настойчиво это желание разгоралось после прочте­ния книг типа «Таинственного острова», где прирученный героями романа орангутанг Юп становится полноправным членом их команды, со своими правами и обязанностями…

Регулярные переезды, на которые была обречена се­мья военного, не способствовали воплощению этой мечты. Да и, прямо скажем, доступность обезьян для приобрете­ния в качестве домашнего питомца в те времена стреми­лась к нулю.

Поэтому командировка в Африку как нельзя лучше сти­мулировала уже подрастерянный за прошедшее с детства время интерес к приматам…

В начале командировки в Уганду мне не пришлось тес­но иметь дело с обезьянами, хотя их в этой стране хватает, от обычной зеленой мартышки до крайне редкой горной гориллы. С учетом того, что жить и работать мне пришлось

не в крупном городе, а в глубинке, вблизи национальных парков и природных заповедников, я часто слышал, что там-то обезьяны разорили плантацию, а где-то еще за­брались в дом и набезобразничали. Единственной очной встречей с приматами можно было считать случай, когда мы стали свидетелями пересечения шоссе стаей бабуинов.

Но осенью 1975 года гримасы политических процессов, происходивших в Африке, заставили нашу группу прове­сти больше двух месяцев в столице страны, Кампале, где мне, как ни странно, и пришлось впервые близко познако­миться с обезьяной в роли домашнего питомца.

Началось все с того, что в один из моих приездов в сто­лицу за письмами с Родины (по средам в Энтеббе садил­ся рейс Аэрофлота Москва–Дар-эс-Салам) мои знакомые предложили задержаться в столице на вечер: этим рейсом из Москвы прибыл новый переводчик, поселили их с же­ной в нашей гостинице, вечером будет «прописываться». Задержаться я мог без проблем: в столицу я всегда ездил с нашим водителем Томасом, на этот день мы со специа­листами не планировали ничего, что требовало бы моего присутствия в группе. Поэтому главным условием бы­ло, чтобы я вернулся к началу следующего рабочего дня. А остановиться в гостинице я всегда мог: министерство обороны Уганды имело постоянную бронь нескольких но­меров как раз для таких случаев.

Я позвонил своим в Масинди, объяснил ситуацию и по­обещал появиться не позже часа ночи. Ехать до Масинди из Кампалы было около трех часов, так что до десяти ве­чера я был совершенно свободен, как Пятачок. В 7 часов мы собрались в номере вновь прибывшего коллеги. Ребята, Женя и Юля, оба были москвичами и свежеиспеченными выпускниками института имени Мориса Тореза, который высоко котировался среди языковых вузов СССР.

Где-то через час, когда все уже перезнакомились и об­менялись первыми впечатлениями, мы с Женей вышли на балкон покурить.

— Слушай, — сказал Женя, — что-то мне твое лицо зна­комо… Ты не у нас учился?

— Нет, — ответил я, — я из ВИИЯ… Женя задумался. Потом лицо его просветлело:

— Вспомнил! Юля , — крикнул он жене, сидевшей в ком­нате, -выйди сюда!

Юля вышла на балкон.

— Ты помнишь, мы в марте сидели в «Саянах» на Щел­ковской, обсуждали, как свадьбу будем играть? — спросил у нее Женя.

— Ну, помню, — ответила Юля , — а что?

— А помнишь, за соседним столиком сидела компания курсантов, и у них денег не хватало расплатиться, и один часы оставил официанту в залог?

— Да, припоминаю…

— Мы с ребятами как раз мой отъезд сюда отмечали, — сказал я. — А часы — вот они, я потом пришел, рассчитался и забрал их. У меня тетка на Щелковской живет, я к ней и сходил за деньгами.

После такого неожиданного знакомства мы с ребятами сдружились, и я часто у них бывал, приезжая в столицу по делам. Потом я подхватил малярию, потом пару раз был за­нят в среду, а вместо меня за письмами ездил один из моих спецов, и мы с ребятами где-то с месяц не виделись. А по­том случились те самые политические пертурбации, в ре­зультате которых мы прибыли в Кампалу и на неопреде­ленное время поселились в отеле «Кампала Интернэшнл». В первый же вечер я созвонился с Женей и Юлей. Они обра­довались, мы договорились встретиться у них после ужина.

Когда я вошел к ним в номер, мне показалось, что там как-то странно пахнет. Вышедшая в прихожую Юля чмок­нула меня в щеку и торжественно произнесла:

— Александр, позволь тебе представить, — и сделала широкий жест в сторону комнаты.

Стоявший у входа в комнату Женя распахнул дверь. Номера «Кампалы Интернэшнл» не отличались гигант­скими размерами. В комнате у ребят помещались только двуспальная кровать и платяной шкаф. Напротив кровати по всей длине стены к ней была прикреплена неширокая столешница из искусственного камня, а над столешницей на стене висели два больших зеркала с подсветкой. На крышке подсветки дальнего от меня зеркала с долькой апельсина в руке сидела небольшая мартышка и подозри­тельно на меня смотрела.

— Знакомься, — сказала Юля . — Это Джордж.

Джордж, видимо, убедившись, что я не собираюсь пря­мо сию минуту отнимать у него апельсин, повернулся ко мне задом, свесив хвост, и принялся есть.

За то время, что ребята рассказывали мне, как они ре­шили завести обезьяну, чтобы Юля не скучала, пока Женя на работе, и как они искали Джорджа по рынкам и через объявления в газете, мартышка успела покончить с апель­сином и съесть половину банана. И теперь она сидела на подсветке с отсутствующим видом, периодически почесы­ваясь и дергая хвостом, который свисал слишком близко к плафону настольной лампы.

— А как же вам разрешили его держать в гостинице? — спросил я.

— А мы и не спрашивали, — сказал Женя. — По прави­лам контракта с министерством обороны, те, кто живет в отеле на постоянной основе, как мы, сами убираются в номерах и покупают мыло и шампунь. Поэтому в номер никто не заходит. А смену постельного белья и полотенец нам оставляют у дверей на тележке… Так что в отеле никто не знает о том, что у нас есть Джордж.

В это время Джордж, который успел перебраться под потолок на карниз тяжелых бархатных гардин, заметил на зеркале большого жирного ночного мотылька. Радостно пискнув, он одним прыжком оказался на столе под зерка­лом и в следующий момент уже снова сидел на плафоне подсветки, крепко сжимая в лапке добычу.

Мы с Женей вышли на балкон перекурить, причем Юля тщательно закрыла за нами дверь в комнату и задернула гардины. Покурив, мы постучали, чтобы Юля нам открыла.

— Одну минуту, — услышали мы ее голос. Через полми­нуты она открыла дверь. Она была в резиновых перчатках, а в комнате стоял резкий запах моющего средства, фла­кон которого я заметил на столе. Джордж уже снова сидел на карнизе и, судя по всему, был готов отойти ко сну: он сидел неподвижно, прикрыв глаза и крепко зацепившись хвостом за карниз.

— Ты чего на ночь глядя решила уборкой заняться? — спросил я.

Юля взглянула на Женю и чуть замешкалась с ответом:

— Ты понимаешь, есть одна небольшая проблема. Нас еще человек, который продал нам Джорджа, предупредил, чтобы мы всегда его кормили в таком месте, которое мож­но легко помыть. Дело в том, что обезьяны, когда они… ну, писают там, или…

— Гадят, — подсказал я. Я уже начал понимать, в чем дело.

— Ну да, гадят — так вот, они это делают ни в коем слу­чае не на земле — там они в этот момент беззащитные — а откуда-нибудь сверху. Ну, мы и решили, что в ванной его все время держать невозможно, а в комнате только два ме­ста: карниз и подсветка над зеркалом. Карниз отпадает: я не могу каждый день стирать гардины. А зеркало и стол я быстро протерла с моющим средством — и порядок!

Теперь я понял природу необычного запаха, который я почувствовал при входе.

Джордж не очень задержался у Жени с Юлей. Все про­изошло на Рождество. Уже за полтора месяца было извест­но, что администрация отеля организует с подачи мини­стерства иностранных дел для членов столичного дипкорпуса большой рождественский вечер с угощением, танцами и конкурсами. Местом проведения вечера планировалась территория вокруг бассейна, причем на острове посреди бас­сейна должна была играть модная столичная группа. Поми­мо необходимости получения входных билетов, участникам мероприятия предлагалось озаботиться нарядами: для дам обязательным было наличие вечернего платья, для кавале­ров — как минимум костюма с галстуком-бабочкой.

Как я понимаю, у Юли с Женей были достаточно не­простые родители, поскольку, не имея ровно никакого отношения к дипкорпусу, ребята среди первых получили вожделенные пригласительные. А через три недели Юле через летчиков Аэрофлота с очередным рейсом передали вечернее платье, сшитое в одном закрытом московском ателье специально для этого случая.

Рождественским вечером за полчаса до начала долго­жданного мероприятия Юля возвращалась к себе в номер из салона, где делала праздничный маникюр. Когда она вошла в комнату, она обнаружила свое вечернее платье, которое было заранее вывешено на плечиках на дверцу платяного шкафа, лежащим скомканным на столе под зер­калом. Но помимо того, что почему-то именно в этот вечер Джордж решил навести порядок с носильными вещами, его, как назло, посетило также несварение желудка, поэто­му помятость стала не самым критическим испытанием для Юлиного платья.

Понятно, что Рождество дипкорпус отмечал без Юли и Жени.

На следующий день Джордж был возвращен прежне­му владельцу без требования каких-либо компенсаций, а в присутствии Юли с того дня и до самого окончания моей командировки нельзя было даже упоминать об обезьянах в принципе, так как это грозило очередным ее нервным срывом.

Другой эпизод с участием четвероруких связан с на­шим приятелем, Юрой Керницким, который работал вра­чом в госпитале ЮНЕСКО в городе Гулу, километрах в ста пятидесяти к северу от Масинди.

Как-то раз мы с ребятами в воскресенье приехали к Юре «поболтать за рюмкой чаю». Выяснилось, что за месяц до этого он отправил свою жену рожать домой, во Львов. Юрка пожаловался нам на полное отсутствие об­щения после отъезда супруги. У него самого до окончания командировки оставалось еще два месяца.

— Не поверите, мужики, — рассказывал Юра, подперев щеку рукой. — У меня тут в соседях появился индус-гинеколог. Холостой, еще не старый мужик. Я думаю, дай я хоть его приглашу — посидим, выпьем, потрепемся… Ну, вы же знаете, какие гинекологи прикольные!..

Мы переглянулись. Близкого знакомства с гинеколога­ми никто из нас по вполне объективным причинам не во­дил. Однако Юрку было жалко, поэтому мы согласно промы­чали что-то в смысле «ну, конечно», «да кто же не знает…».

— Так этот гад, — продолжал Юра, — притащил с собой несколько самых, на его взгляд, интересных анамнезов и три часа конопатил мне мозги особенностями внема­точной беременности у негритянок!..

— Слушай, Юр, — сказал Витя, — может, тебе завести кого-нибудь, попугая там или еще кого?

Юра задумался.

— А правда, мужики, вы ведь там недалеко от леса жи­вете. Может, достанете мне обезьянку? Давно хотел заве­сти, а вот сейчас прямо вилы, как надо!

Вот в результате этого разговора нам через неделю и вручили годовалую мартышку. Мы принесли ее домой в коробке. Дело было во вторник, соответственно, раньше субботы отвезти ее Юре мы не могли.

Нас предупредили, что мартышка только что поймана, поэтому с поводка ее отпускать ни в коем случае нельзя. Соб­ственно, после того, как мы открыли дома коробку, такой во­прос даже не возникал. Первое, что сделала эта маленькая тварь, когда я снял крышку с коробки, это вцепилась мне маленькими острыми зубками в палец и попыталась его от­крутить. Когда Витя попробовал ее оторвать от меня, он был обильно полит мочой с ног до головы. В конце концов нам удалось, не свернув ей шею в грязном брезентовом ошей­нике, достать ее из коробки и привязать на цепочку под ра­ковиной в постирочной рядом с кухней. Каждый раз, ко­гда кто-то из нас заглядывал в постирочную, она прыгала на своей цепочке, гнусно шипела и плевалась. Кормежку ей протягивали на металлическом совке с длинной ручкой. Во­ду в ковше, который ей поставили, приходилось менять три раза в день, так как чистой она оставалась только в первые пять минут. Я уже не говорю о том, что после первого же дня пребывания нашего постояльца постирочная стала источать такие запахи, какими не мог похвастаться даже наш курсант­ский сортир конструкции

«выгребная яма» в летних лагерях.

Короче, мы не стали ждать субботы, а командировали меня к Юре Керницкому в Гулу сразу по окончании заня­тий в пятницу в 11.00. Уже в 13.00 я позвонил Юрке в каби­нет с проходной госпиталя, а в 13.15 вручил ему коробку, предупредил, чтобы он открывал ее в перчатках и сразу привязывал цепочку, и, схватив презентованную им в бла­годарность полуторалитровую бутылку виски, сослался на неотложные дела и смылся назад в Масинди.

Приехав домой, я застал своих товарищей угрюмо до­мывающими постирочную. И только обильный ужин с де­густацией подаренного виски смог немного вернуть нас к жизни.

История с Юркиной мартышкой на этом не закончи­лась. Через два месяца мы все вместе оказались в Кампале по делам и столкнулись в гостинице с Юрой, который должен был в этот день улетать в Москву. У нас была пара часов свободного времени, поэтому мы решили отвезти его в аэропорт и проводить.

Мы сидели в аэропорту и ждали объявления о посадке. Самолет Аэрофлота уже прилетел из Дар-эс-Салама, у вы­хода на посадку стоял представитель Аэрофлота в аэропор­ту. Вещей у Юры с собой практически не было: чемодан он сдал при регистрации на рейс. На коленях он держал только круглую шляпную коробку из толстого картона, перевязанную веревкой и с несколькими отверстиями, провернутыми карандашом в крышке.

— Как она там, — спросил я, кивнув на коробку.

— Кто , Машка? Да лучше всех , — ответил Юра. — Во-пер­вых, мы с ней подружились, и она стала очень спокойной, особенно когда я рядом. Во-вторых, я ей вкатил дозу сно­творного, будет дрыхнуть до самой Москвы. Мы теперь с ней семья: куда я, туда и она…

В это время прозвучало объявление о начале посадки пассажиров, вылетающих рейсом Аэрофлота. Мы встали, чтобы проводить Юру к выходу. В тот же момент коробка у него на коленях начала подпрыгивать, а в следующую се­кунду от мощного толчка изнутри половина крышки выгну­лась наружу, и в воздухе мелькнул комок серо-коричневой шерсти. Нещадно гремя цепочкой, Машка помчалась куда глаза глядят между ног вскрикивающих и подпрыгиваю­щих авиапассажиров и провожающих.

В следующие пять минут аэропорт Энтеббе пережил почти такой же апокалипсис, каким для него через не­сколько месяцев стала спецоперация израильтян по осво­бождению заложников. Четверо мужиков, изрыгая страш­ные проклятия на непонятном для большинства присут­ствующих языке, носились по залу вылета, периодически падая на колени и хватая руками воздух, а между ними металась маленькая обезьяна в кожаном ошейнике с при­цепленной к нему длинной металлической цепочкой. При ее приближении мужчины пытались загородиться чемода­нами и портфелями, а женщины с визгом вскакивали на ближайшие сиденья.

Наконец Юрке удалось наступить всем весом на цепоч­ку и схватить сразу потерявшую мобильность Машку. Она на удивление тут же успокоилась и покорно дала запих­нуть себя в коробку, которую Юра для верности перевязал в дополнение к веревке кожаным ремнем, вытащенным из собственных брюк. Затем он пожал нам руки и, держа в одной руке загранпаспорт, а в другой коробку с Машкой, чеканным шагом пошел к сидевшему у выхода погранич­нику, около которого стоял потерявший дар речи от всего увиденного сотрудник Аэрофлота.

Когда мы, молча, возвращались на машине в Кампалу, Володя вдруг произнес, не обращаясь ни к кому конкретно: — А ведь у него жена месяц назад родила… Мы с Витей попытались осмыслить сказанное, но, по­хоже, все физические и душевные ресурсы были истра­чены на погоню за Машкой, поэтому мы никак не отреа­гировали…

Я ЕДУ В ТЮРЬМУ

Мы уже месяц жили с Виктором и Володей в гарнизоне. Они полностью включились в работу — вели занятия с местными водителями, обучая их устройству и особен­ностям эксплуатации недавно закупленных угандийцами автомобилей ГАЗ-66. Бытовые вопросы были тоже нами решены: составили график поочередной уборки дома и двора, определили, кто когда стирается (стиральной машины у нас не было, поэтому стирались в ванной по очереди), составили график дежурства по кухне, согласно которому каждый из нас кормил группу в течение недели. Наша с мужиками диета не отличалась особым разно­образием. Большое количество говядины, которой нас лю­безно снабжало полковое начальство, позволяло не эконо­мить на супах и котлетах. Жарить же это мясо было невоз­можно: абсолютно подошвенная жесткость любых мясных блюд, приготовленных не из фарша или не варившихся всю ночь, явно свидетельствовала о почтенном возрасте исход­ного владельца этих мышц. В плане гарниров мы имели гораздо большую свободу выбора: можно было пожарить бананы или корни касавы (она же маниок), отварить рис или макароны… Иногда мы использовали сделанный на по­лученной от нашего индийского друга закваске домашний кефир для приготовления оладий… В общем, на мишленовские звезды не замахивались, но и не бедствовали.

Однако был один нюанс, здорово портивший всю отно­сительную безоблачность нашего гастрономического бы­тия: отсутствие на местном рынке обычной картошки. Был, конечно, батат, но ни у Виктора с Володей, ни у меня его сладковатый вкус особого восторга не вызывал. А какой же русский человек может долгое время обойтись без картош­ки? Вареной, с сольцой и подсолнечным маслицем… Или жареной на сковородке, с вкуснейшей корочкой…

Короче, в один прекрасный день мне была поставлена задача узнать, где можно разжиться картофелем. Моя по­мощь как переводчика в этот день была не нужна — Виктор с Володей проводили практические занятия по вождению, поэтому я отвез их к гаражу, а сам поехал искать пути ре­шения поставленной мне задачи. Консультация с женами живших вблизи нашего дома офицеров ничего не дала: в их рационе такого продукта не было. Не смог мне по­мочь и начальник полкового магазина Джордж, который сказал, что он видел-то ее один раз в жизни, и то в виде пюре в одном из ресторанов Кампалы. Расстроенный такой непредвиденной недоступностью казалось бы обыденно­го продукта, я зашел в офицерский клуб попить холодной колы. В баре клуба, кроме бармена, сидел только начальник

артиллерии полка майор Омар Орума, живший со своими двумя женами в соседнем с нами доме.

— Почему такой озабоченный, лейтенант? — спросил меня Орума.

Должен сказать, что ввиду особой чувствительности угандийцев к вопросам субординации мы не могли им признаться, что в роли обучающих их уважаемых специа­листов выступают даже не офицеры, а два прапорщика и курсант третьего курса. Поэтому было принято решение Виктора, как самого из нас возрастного и к тому же стар­шего группы, именовать капитаном, Володю, который был помоложе, — старшим лейтенантом. Ну, а я был известен в полку как лейтенант Александр еще со времени работы с десантниками Мишей и Жорой.

Я взял ледяную колу, сел рядом с майором и положил перед ним открытую пачку сигарет.

— Проблема, Омар, — сказал я. — Не могу ни у кого узнать, где можно взять обычную картошку.

Орума потянулся за сигаретой.

— Тебе надо в тюрьму, — сказал он, прикуривая. Зная веселый характер Орумы, я решил, что он так шутит.

— За что, майор? За какие грехи? Но Омар был абсолютно серьезен.

— Это единственное место в округе, где тебе, возмож­но, смогут помочь, — сказал он. И рассказал мне, что рядом с соседним городком Хоймой расположена тюрьма для совершивших нетяжелые преступления, где заключенные работают на государственной сельскохозяйственной ферме: выращивают арахис и другие культуры, разводят свиней и т. д.

— Я не уверен, созрел ли у них картофель, но вполне возможно, что он у них уже есть, — завершил он свое по­вествование.

— Ну, хорошо, — сказал я, — вот я приехал, и что, они не­знакомому человеку продадут картошку? Я даже не знаю, к кому там обратиться…

— Есть у меня там знакомый, — хитро посмотрел на меня Орума. — Офицер по кадрам. Кабинет на первом эта­же. Я позвоню, скажу, чтобы тебе помогли. Только поезжай в будни, в выходные там никого из начальства не бывает.

И вот через три дня после разговора с Орумой, в пят­ницу, я еду по направлению к Хойме. Пятницу мы выбрали потому, что занятия в полку из-за большой пятничной мо­литвы мусульман заканчивались уже в 11.00, а, значит, до конца официального рабочего дня оставалось достаточно времени, чтобы успеть добраться до Хоймы и решить во­прос с картошкой (если она, конечно, там есть). Неширокая лента асфальта вьется между кирпичного цвета холмами, покрытыми зарослями акации и какого-то кустарника. Кирпичный цвет — это цвет местного краснозема, очень распространенного в Африке типа почвы, обусловленный повышенным содержанием в почве оксидов железа. Именно краснозем в период дождей служил причиной, по которой я, когда жил в городе, был вынужден по не­скольку дней сидеть в своем гостиничном номере, так как любой более или менее приличный дождь (а в период до­ждей они, как правило, весьма впечатляющие) превращал проселочную дорогу, соединявшую полковой гарнизон с городом, в непреодолимую реку красной жидкой грязи, где увязали даже армейские грузовики… По этой же при­чине все операции сухопутных войск в Африке, предусма­тривающие использование любого наземного транспорта или самоходного вооружения, имеют строго сезонный принцип планирования — против природы не попрешь…

Но одно дело сезон дождей, а сейчас я еду с открыты­ми окнами и наслаждаюсь чудесной погодой: время к по­лудню, еще не очень жарко, из кустов доносится щебет птиц… На голубом небе, абсолютно черный против слепя­щего солнца, выписывает огромные восьмерки какой-то крупный хищник — орел или коршун. На склоне холма у по­ворота дороги я замечаю над кроной одного из деревьев характерные рожки, четко видные на фоне голубого неба. Я проезжаю еще полсотни метров и между деревьями вижу метрах в сорока от дороги группу жирафов, объедающих листву. Я притормаживаю, чтобы рассмотреть их повни­мательнее. Огромные, ростом под пять метров, угловатые фигуры облюбовали каждая свое дерево и, неторопливо переступая длиннющими ногами, методично обраба­тывают кроны. Солнце стоит почти в зените, и его лучи подчеркивают геометрический рисунок на рыжих боках и шеях. Они явно меня видят, тем более, что на той части склона, что расположен между ними и дорогой, деревьев почти совсем нет, а кустарник не может закрыть им обзор. Но, видимо, привыкшие к периодически проезжающим машинам, они не обращают на меня никакого внимания.

Я не сдержался и, выезжая с обочины на дорогу, посиг­налил. То, что случилось дальше, я до сих пор вспоминаю, как один из самых впечатляющих и живописных момен­тов, свидетелем которых я был. Все стадо, а жирафов было где-то семь-восемь, мгновенно, как по команде, поверну­лось в том же направлении, в котором ехал я, и, сорвавшись с места, поскакало параллельно дороге. Я ехал, стараясь держать ту же скорость, с которой они бежали, и через открытое окно любовался ими. Ей-богу, ничего красивее я в жизни не видел! Они не бежали, нет, они грациозно плыли вдоль дороги, как будто в замедленной съемке или в мультфильме; я не видел их копыт, но готов был по­клясться, что они не касаются земли! Их длинные шеи, увенчанные непропорционально маленькими головами, мерно покачивались, лишь усиливая впечатление мультяшности происходящего. Я взглянул на спидометр: стрел­ка колебалась где-то в районе 40 км/час…

Так мы ехали и бежали минуты три-четыре. А потом жирафы, как будто повинуясь очередной скрытой от меня команде, одновременно остановились. Я посмотрел в зеркало заднего вида. Жирафы дружно развернулись и неторопливо

пошли в обратном направлении. Я мысленно поблагодарил их за развлечение, но меня до сих пор мучает одна мысль: а кто, собственно, из нас получил больше удовольствия? Не было это похоже на бегство от опасности, совсем не было…

Через двадцать минут после встречи с жирафами я уже подъезжал к Хойме. Следуя указаниям Орумы, я свернул на проселок. Почти сразу слева и справа потянулись участки возделанной земли, а через пару километров я увидел знак «Въезд воспрещен» и почти сразу остановился перед шлаг­баумом у маленького беленого домика — КПП тюрьмы. Вле­во и вправо от КПП тянулся ряд невысоких кольев, на кото­рых болталась порядком поржавевшая колючая проволока.

— Я к лейтенанту Тенене, — сказал я вышедшему из до­мика охраннику в потрепанной военной форме и вырезан­ных из старой автопокрышки сандалиях. На плече у него болталась потертая, еще довоенная английская винтовка «Ли-Энфильд».

Охранник кивнул и, так и не промолвив ни слова, под­нял шлагбаум.

Я въехал на территорию тюрьмы, вышел из микробуса и с интересом осмотрелся. Прямо передо мной было двухэтажное здание тюремной администрации (мне его описал Омар), чуть поодаль в ряд стояло несколько од­ноэтажных бараков — место размещения заключенных. По другую сторону от здания администрации стоял навес, под которым ржавел старый трактор и еще какая-то примитивная сельскохозяйственная техника, а за ним нахо­дилось небольшое строение — видимо, ремонтная мастер­ская, судя по разбросанным перед ней частям механизмов и старым покрышкам. Прямо перед гаражом было нечто вроде небольшого, метров 30 на 30, плаца, засыпанного ровным слоем какой-то субстанции серо-песочного цвета. По плацу бродили двое в лохмотьях, с деревянными граб­лями на длинной ручке, и периодически эту субстанцию ворошили. Вполне естественным фоном ко всему этому хозяйству служил отчетливый запах, по которому можно было безошибочно определить, что свинарник находится не далее чем в 100–150 метрах.

Я вошел в здание администрации. Пройдя половину коридора на первом этаже, я увидел дверь с табличкой «Лейтенант Э. Тенене», постучал и вошел. В небольшом кабинете стояли две канцелярские стойки, на одной из которых полки были заняты пухлыми папками весьма официального вида, а на второй теснилось огромное коли­чество всяческой художественной и не очень литературы в цветастых мягких обложках. За столом у единственного окна сидела и внимательно на меня смотрела очень полная молодая негритянка.

— Прошу прощения, мисс, я ищу лейтенанта Тенене, — вежливо обратился к ней я.

— Лейтенант Тенене к вашим услугам, — улыбнулась негритянка. — Элис Тенене, офицер по кадрам.

Только теперь я обратил внимание на аккуратно подо­гнанную форму с лейтенантскими погонами.

Я был несколько ошарашен. Не то, чтобы на угандийской государственной службе совсем не было женщин — нет, они были, их даже в армии хватало. Но это были телефонистки, медсестры, повара. Секретарши, в конце концов… Но что­бы офицер-кадровик, да еще в тюрьме…

Лейтенант Элис Тенене явно наслаждалась произве­денным впечатлением. Ей было лет 26–27, у нее были очень приятные, правильные черты лица и спокойный, умный взгляд. Но сейчас в глазах явно прыгали веселые чертики: то, что я смущен, было слишком очевидно.

Уже через полчаса разговора за чашкой кофе я знал, что я не первый, кто впадает в ступор при первом зна­комстве с Элис. Она закончила университет в Каире с ди­пломом психолога (благо, уровень благосостояния семьи позволил), а по возвращении в Уганду поступила на службу сначала в полицию, а затем перевелась сюда на свободную должность офицера по кадрам.

— Конечно, папины связи помогли, — говорила она, подливая мне кофе. — Ты не представляешь, какие глаза были у начальника тюрьмы, когда я приехала с назначе­нием, подписанным министром внутренних дел!

Но, если поначалу начальник тюрьмы проявлял опре­деленный скепсис в отношении Элис, через пару месяцев он полностью поменял свое мнение.

— Ты понимаешь, здесь же постоянного персонала всего ничего, только трое офицеров плюс десяток нижних чинов и гражданских, поэтому чисто кадровой работы совсем немного. Ну, я и взяла на себя еще обязанности тюремного психолога — народ здесь не опасный, сидят, в основном, за всякую мелочь: мелкое воровство, неза­конное ношение военной формы и прочая ерунда. Много сельских жителей, которые в кои-то веки попали в город и что-то там нарушили по незнанию… Многие попали в неволю впервые, для них это стресс. У других какие-то проблемы личного характера, с которыми они, находясь здесь, справиться не могут… Поэтому я установила для них два приемных дня в неделю, беседую, пытаюсь ра­зобраться, помочь, чем могу… А они народ благодарный, стараются работать получше, вести себя, как следует, чтобы меня не подводить — знаешь, как уровень дисци­плины сразу подрос!..

Английский у Элис был отличный: богатая лексика, безупречная грамматика… Сказывалось университетское образование, о чем я ей и сказал.

— Ты видишь все эти книги? — спросила Элис, указы­вая на забитые художественной литературой полки. — Это моя библиотека. Постоянно читаю, чтобы английский не засыхал. Потому что среди заключенных мало кто хорошо говорит по-английски, приходится общаться на суахили, местных языках… А книг не хватает: выезжаю в столицу редко, а больше взять негде.

Я пообещал Элис, что теперь буду обязательно приез­жать с книгами для нее, благо у меня усилиями нашего индийского друга и знакомых полковых офицеров уже собралось приличное их количество.

Элис взглянула на часы.

— Слушай, совсем забыла, ты же по делу приехал! Мне Омар говорил, тебе картошка нужна. Она еще не очень крупная, но я велела для тебя килограммов двадцать на­копать. Позже приедешь, еще возьмешь.

Я начал благодарить Элис, но она меня остановила.

— Ты же покупаешь, не бесплатно берешь. Пошли по­смотрим, может, тебе еще что-то приглянется…

Она поднялась из-за стола и повела меня на улицу. Я обратил внимание на то, что, несмотря на полноту, дви­гается она легко, свободно.

Мы вышли на территорию. На плацу двое арестантов продолжали ворошить неизвестную мне субстанцию.

— Вот, — сказала Элис, — арахис нужен? Как раз про­сушили.

Я пригляделся. Ну, конечно, это же арахис! Просто я его в таких количествах никогда не видел…

Час спустя я сидел в машине и держал путь домой. В ба­гажном отделении лежал большой мешок арахиса и стоял ящик молодой картошки. На заднем диване микробуса на куске брезента вальяжно развалился свежевыпотрошенный и уже опаленный подсвинок килограммов на двадцать пять. Все это богатство обошлось мне в настолько не критичную для нашего бюджета сумму, что я решил по приезду обязательно угостить выпивкой майора Оруму, а для Элис найти каких-нибудь приличных конфет или шоколада.

После этого я приезжал в тюрьму регулярно, раз в две-три недели. В первую же среду, приехав в столицу за письмами, я взял у знакомых из посольства приобре­тенную по моей просьбе коробку шоколадных конфет для Элис. Я привозил ей книги, которые мы с ней обсуждали за кофе, пока подчиненные Элис готовили заказанные мной продукты.

Потом Элис вдруг пропала. В тюрьме меня уже знали и все сделали без ее указаний, а на мой вопрос, куда она исчезла, заместитель начальника тюрьмы сказал:

— Так ведь она в отпуске, Алекс! Будет через месяц.

А через месяц меня ждал новый сюрприз. Позвонил Омар Орума, передал, что Элис просила в ближайшую субботу по возможности подъехать в тюрьму к 10 утра — есть важное дело. Я приехал без четверти десять и увидел Элис в белоснежном платье с лентами и прочими рюша­ми. Выглядела она совершенно счастливой, но я заметил, что в платье она себя чувствует явно более скованной, чем в военной форме.

— Алекс, спасибо, что приехал! У меня к тебе очень важное дело!

— Рад тебя видеть, Элис! А что же ты не предупредила, что в отпуск уходишь?

Элис потупила глаза:

— Схватки неожиданно начались, раньше, чем я дума­ла, вот и не успела.

— Какие схватки? — удивился я.

— А ты что, так и не заметил, что я беременна? — Элис закатилась звонким смехом. — Тоже мне друг! Меня в Хойму прямо из кабинета отвезли… Поэтому я и в отпуск ушла, родила и ушла на месяц.

— Поздравляю! — сказал я и чмокнул ее в щеку. — Кто? Мальчик, девочка?

— Мальчишка! Я поэтому тебя сегодня и пригласила. Сегодня его крестят, а ты будешь крестным отцом.

Насколько я помнил, крестный отец должен быть кре­щен сам, но я не стал расстраивать Элис и рассказывать о своей глубоко атеистической семье.

Элис по-своему поняла мое минутное замешательство.

— Ты не волнуйся, там будет священник, он тебе все подскажет, что делать.

— Хорошо, а назовешь-то как? Элис на секунду задержалась с ответом.

— Ты понимаешь, у него двойное имя. Дело в том, что отец — мусульманин и хочет, чтобы сына звали Салем. А я христианка, и мне очень нравится имя Максвелл… Кре­стить будем как Максвелла, а полное имя будет Максвелл Салем. Максвелл Салем Орума.

«Bang, bang, Maxwell’s silver hammer Came down upon his head…» ^*

Битлы в моей голове не успели допеть припев. Дверь открылась, в кабинет зашел майор Омар Орума.

— Привет, вы готовы? Там священник уже интересу­ется, когда начнем.

Элис выскочила из кабинета, крикнув через плечо:

— Омар, проводи Алекса к церкви! Я не нашел ничего лучшего, как задать совершенно идиотский вопрос:

— Так вы не просто знакомы?

— Конечно, нет, — улыбаясь, ответил Орума. — Мы два года как женаты. Элис — моя третья жена.

Он проводил меня к церкви и передал с рук на руки пожилому священнику, отцу Томасу. Потом была церемо­ния в присутствии всех заключенных-христиан, в ходе которой отец Томас читал соответствующие места из Биб­лии на суахили, а я дублировал его на английском, потом был обряд непосредственно крещения, причем помимо месячного Максвелла крестили еще двоих пожилых за­ключенных, потом родственники малыша и священник, а также крестный отец и крестная мать (одна из подружек Элис) участвовали в торжественной трапезе, устроенной на природе под специально построенным навесом, потом все вместе, включая мирно спящего Максвелла, провожали меня назад в Масинди…

Теперь, когда я думаю о командировке в Уганду, я по­нимаю, что едва ли не самыми светлыми воспоминания­ми являются эти мои приезды в тюрьму, общение с милой умницей Элис, участие в крещении ее с Омаром сына… Наверное, потому, что, несмотря на тюремный антураж, меня в эти моменты окружали хорошие, простые люди, с которыми было легко и понятно. И я на всю жизнь на­учился ценить такие отношения теплоты и искренности.

Интересно, как сложилась судьба Максвелла Салема?.. Как ты там, крестник?!..

СТРАСТИ ПО ТРИОНИКСУ

На границе Уганды и Демократической Республики Конго (в те времена Заира) есть два крупных озера — озеро Эдвард и озеро Альберт. На угандийском берегу озера Альберт на­ходится городок Бутьяба-Порт, по названию окружающей его местности, куда мы со своими подопечными приез­жали для проведения боевых стрельб. Организовать там подобие стрелкового полигона нам разрешили потому, что, несмотря на близость озера, то есть источника воды, местность там крайне редко заселенная, и найти участок пять на пять километров, где бы не было какого-либо жи­лья и вообще присутствия людей, было достаточно просто. Вокруг простиралась типичная саванна: равнина, по­росшая выгоревшей на солнце травой, с разбросанными там и сям пятнами кустарника и растущими поодиночке кривыми акациями. Кое-где на фоне пожелтевшей тра­вы виднелись темно-зеленые заостренные листья како­го-то суккулента, напоминающего агаву. Мы установили несколько мишеней с таким расчетом, чтобы стрельба велась в направлении озера. Во-первых, чтобы исключить случайное попадание в кого-нибудь или во что-нибудь позади мишеней (23-миллиметровые снаряды прошивали мишени из ржавого кровельного железа насквозь, практи­чески не теряя скорости), а во-вторых, трава ближе к озе­ру была не такой сухой, как в отдалении от него, поэтому меньше была опасность случайного возгорания.

Мы с десантниками Мишей и Жорой несколько раз вы­езжали туда на стрельбы. В перерывах наши подопечные уходили в саванну на охоту (антилоп всех видов и каба­нов-бородавочников вокруг было очень много, но стрель­ба отгоняла их на три-четыре километра от озера), мы же ехали в Бутьяба-Порт к озеру рыбачить. Озеро кишело травоядной тиляпией и еще какой-то хищной рыбой, ко­торую мы по очевидным причинам называли зубаткой, понимая при этом, что к морской зубатке она не имеет ни малейшего отношения. Недалеко от берега, накренившись в сторону озера, уже лет двадцать к тому времени сидел на мели паром, который в свое время связывал угандийский и заирский берега озера Альберт. С его борта было удобно забрасывать удочку в стаи тиляпии, объедавшей водорос­ли, которыми заросла подводная часть судна.

Вообще, я любил ездить в Бутьяба. Часть 120-киломе­трового пути проходила через лес — выступ национального парка Мерчисон-Фолз. Слева и справа от дороги на протяже­нии 30–40 километров, как колонны в колоссальном храме, высились бежево-серого цвета стволы, смыкавшиеся крона­ми в арочный потолок, что, вместе с приглушенным лист­вой светом, еще более усиливало впечатление пребывания

в каком-то нереальных размеров соборе. Много позже, ко­гда я оказался в испанской Кордобе, в знаменитой Меските с ее тысячью колонн, меня, при всей восхищенности увиден­ным, не покидало ощущение дежавю… И вдруг я вспомнил эти стволы цвета песчаника, эти арки из ветвей над голо­вой; и даже звуковой фон леса, складывающийся из шороха листьев под ногами, переклички птиц в гуще листвы, жуж­жания и стрекота насекомых, был похож на шаркание со­тен подошв и негромкие переговоры туристов в Меските… Ну, а вишенкой на торте было представление, которое периодически разыгрывалось перед нами где-то в середи­не лесного участка дороги. Причем, только в том случае, ес­ли мы ехали к этому участку на одной машине, а не колон­ной; представление, судя по всему, было предназначено избранным, а не толпе… Вы едете через лес по вполне при­личной асфальтированной дороге. И вдруг метрах в 60–70 перед вами на дорогу выходит здоровенный бабуин, по­ворачивается к вам лицом (именно лицом, так как их ми­мика — это гипертрофированная, как у актеров китайских фильмов 70-х, мимика человека) и, грозно нахмурившись, опирается на чуть согнутые в локтях руки, всем видом по­казывая, что не двинется ни на сантиметр. «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим…» По мере приближения машины взор его становится все бо­лее свирепым, а руки чуть больше сгибаются, пока он не принимает позу бегуна на старте. Чуть портят впечатление коротковатые ноги, из-за которых не получается должным образом принять классическую стартовую позицию, но это бойца не смущает… Это вожак стаи. Он дожидается, пока машина не остановится, а затем чуть выпрямляется. По этому сигналу за его спиной буквально из ниоткуда вдруг начинают появляться и пересекать шоссе самки с подрост­ками, за ними идут будущие мамы и уже состоявшиеся мамаши с крепко вцепившимися в их шерсть малышами ясельного и детсадовского возраста. Замыкают шествие молодые самцы. И пока самый последний член сообщества не перейдет на другую сторону, вожак стоит, как обелиск, не сводя взгляда с потенциального противника, сиречь с вас… Честно говоря, при виде оскалившегося бабуина с клыками размером чуть не с указательный палец меньше всего хочется как-то нарушать границы его владений или другим образом выказывать неуважение…

Но вот замыкающая процессию обезьяна скрылась в ку­стах по ту сторону дороги, и вожак с видом сожаления, что не удалось подраться, поворачивается в сторону, куда ушла стая. Последнее угрожающее движение головой в сторону машины, последний громкий «фырк» в ваш адрес («ваше счастье, что я сегодня добрый…»), и вожак, не торопясь, вразвалочку («кто бы вас боялся, гопота двуногая…») ухо­дит в лес вслед за стаей. Занавес. Аплодисменты. Правда, актеры выход на поклон игнорируют…

Заканчивается лес, и дорога до самого озера идет уже среди саванны. Слева и справа то и дело видны отдельные группки антилоп и косуль, иногда над травой поднимает­ся недоверчивая физиономия бородавочника с его харак­терными устрашающего вида клыками, торчащими и из нижней, и из верхней челюсти. Они невероятно осторож­ны и никогда не подпускают к себе ближе 100–150 метров. Крупных хищников, которые наверняка там были, мы не встречали ни разу, однако, когда пару раз нам прихо­дилось ночевать на полигоне, по периметру места ночлега выставлялось охранение, а дежурные по лагерю всю ночь поддерживали горевший по центру костер. Впрочем, мы, под предлогом засилья комаров, все равно ложились спать в нашем микробусе…

После окончания срока командировки Миши и Жоры прошло какое-то время, прежде чем я снова попал на озеро Альберт. Планируя в очередную пятницу времяпрепрово­ждение на выходные, мы с Виктором и Володей вдруг по­няли, что перспектива очередного карточного марафона нас не заводит, субботнего выступления ансамбля нацио­нального танца во дворе гостиницы «Отель Масинди» не будет ввиду отъезда танцоров на гастроли, а почистить и пожарить привезенный накануне мешок арахиса мы можем и в воскресенье… Душа просила чего-то нового и безалкогольного…

— Слушайте, мужики, а давайте съездим на рыбалку, — предложил я. — Помните, я вам про озеро Альберт расска­зывал?

— Ну, так вы же туда на стрельбы ездили, — сказал Ви­тя. — А нас, интересно, под каким соусом отпустят…

Но я уже загорелся. Надо было добиться разрешения отъехать из гарнизона у главного военного советника в на­шем посольстве в Кампале и получить добро на исполь­зование микробуса и водителя за пределами гарнизона у командования полка. С посольскими было договориться несложно: когда мы застряли в столице, они не раз при­ходили к нам в отель принять душ, поскольку у них, как и в большинстве районов Кампалы, днем бывали перебои с водой, а отель «Кампала Интернешнл» входил в число объектов государственного значения (единственный на всю столицу отель с действующим бассейном, регулярно посещаемым даже самим Верховным Главнокомандую­щим!), а посему имел иммунитет от перебоев с водоснаб­жением и от отключения энергии… Витя позвонил в Кампалу и минуты через полторы, не прекращая разговора, поднял за спиной большой палец: добро было получено.

Когда Виктор положил трубку, я набрал номер замести­теля командира полка. С тем у меня сложились доверитель­ные отношения после того, как один из офицеров полка в период моего проживания в «Отеле Масинди» перебрал горячительного и устроил скандал в баре отеля. Ввиду осо­бого положения армии в период президентства Иди Амина гражданские откровенно боялись связываться с военны­ми, поэтому, к вящему негодованию бармена, начали не заметно исчезать из бара. Я, видя, что следующей фазой веселья с большой степенью вероятности будет дебош с битьем посуды и гражданских лиц, сумел увести вояку в свой номер, где и добил двумя порциями виски (попро­бовал бы он отказаться выпить за Его Высокопревосходи­тельство, Президента и Верховного Главнокомандующего Вооруженными силами Республики Уганда, действующего председателя Организации Африканского Единства и т. д., и т. п., а также за стальные мускулы угандийской армии, которые крепнут день ото дня…). Через пять минут после второго тоста, когда славный представитель офицерско­го корпуса смежил усталые очи, свернувшись калачиком в кресле, я вернулся в бар, где был единственный в отеле телефон… Зная крутой нрав командира полка подполков­ника Кисуле, я позвонил его заместителю майору Оямбо и попросил, чтобы меня пропустили на территорию полка за рулем машины перепившего капитана. С трудом загру­зив бесчувственное тело на заднее сиденье его старенького «Пежо», я повез гуляку в полк. В тот момент, когда я у его дома передавал ключи от машины и ее содержимое двум его женам, рядом остановилась машина Оямбо. Он довез меня до отеля, выяснив по пути обстоятельства происшед­шего, и, прощаясь, попросил не распространяться об этом инциденте, дабы не подрывать авторитета армии.

— О каком инциденте вы говорите, сэр? — спросил я. — Что-то произошло, о чем я ничего не знаю?

Оямбо внимательно посмотрел на меня:

— Нет, сэр, конечно, нет. Ничего такого, о чем стои­ло бы упоминать…

Он улыбнулся, пожал мне руку на прощание и, дождав­шись, когда я открою дверь в номер, нажал на педаль газа. После этого между нами установились самые благожела­тельные отношения, которые не смогли испортить даже последовавшие в дальнейшем политические трения между нашими странами.

Разговор с Оямбо занял у меня секунд тридцать. Узнав, что я хотел бы показать советским специалистам еще не­знакомые им красоты Уганды («Вы же знаете, майор, как я люблю Африку!»), он только сказал:

— Перед отъездом заскочите в офицерский клуб, я прикажу, чтобы вам пива с собой дали…

И вот солнечным субботним утром мы едем на рыбал­ку. Наш водитель, Томас, что-то весело насвистывает: ему обещан дополнительный выходной в понедельник — до работы мы и сами доедем. В проходе между рядами си­дений стоит ящик холодного пива, на заднем ряду лежат снасти, я сижу рядом с Томасом, мужики расположились на переднем ряду и с интересом смотрят по сторонам: мы много ездим в окрестностях Масинди, тренируя водите­лей, но выбираться в путешествия по стране, как это бы­ло с Мишей и Жорой, не получается: после конфликта по поводу Анголы угандийское руководство не отказалось от услуг советских военных специалистов, но такого фавора со стороны министерства обороны, как раньше, уже нет…

Мы проезжаем лесной участок дороги приблизительно в то же время, что когда-то с десантниками, и становимся свидетелями процессии бабуинов. Потом мы едем через саванну, и Виктор с Володей оживленно обсуждают попа­дающихся в поле зрения косуль и антилоп. Наконец, маши­на сворачивает к озеру и какое-то время едет вдоль него, вспугивая бесчисленные стаи венценосных журавлей, изо­браженных даже на гербе Уганды. Украшенные шикарным желтым плюмажем, журавли пестрым полотнищем взмы­вают в воздух, отлетают на пару десятков метров в сторону, садятся на мелководье и продолжают вышагивать по воде, внимательно всматриваясь под ноги в поисках добычи.

Наконец мы доезжаем до старого причала, недалеко от которого стоит притопленный паром, разгружаемся, берем снасти, по бутылке пива и идем к парому. К его ближне­му борту можно подойти по гряде камней, с борта свисает поржавевший, но еще крепкий металлический трап. Мы наскребаем с нижней, подводной части корпуса ярко-зе­леной нитчатой тины для наживки и забираемся на паром.

Мы устраиваемся на противоположном борту, накре­ненном в сторону озера. Прямо под нами обросший зеле­нью борт парома уходит на глубину порядка трех метров. Вдоль него буквально кишит тиляпия, жадно объедающая тинообразные водоросли с корпуса судна. Мы забрасываем удочки прямо в середину пасущейся стаи и ждем поклевки. Время около 10 утра, солнце уже достаточно высоко, но еще нет изнуряющей жары. В воде отражается безоблачное яр­ко-синее небо, над головами летают чайки и еще какие-то водоплавающие птицы. Они охотятся, в тишине периоди­чески раздается звук плюхающейся в воду тушки, а через несколько секунд птица выныривает и, если ей повезло, улетает с добычей в сторону зарослей тростника, к гнез­ду, а в случае промаха снова взмывает в небо и начинает наматывать там круги, внимательно всматриваясь в воду. Проходит полчаса, час — ни одной поклевки. Мне ста­новится скучно, и я решаю посмотреть, что там наверху, в капитанской рубке — я там никогда не был. Заново забро­сив удочку, я прошу мужиков за ней присмотреть, а сам по ржавой лестнице поднимаюсь на самый верх надстройки. Рубка пустая, все стекла выбиты, посредине торчит основа­ние штурвала, самого штурвала нет. В углу помещения по­чему-то валяется разломанный стул, от которого остались лишь сидение и три ноги. Смотреть не на что, я поворачи­ваюсь выходить, и тут замечаю что-то странное. За рубкой находятся дымовая труба парома и пара вентиляционных труб, уходящих вглубь судна, по одной с каждой стороны дымовой трубы. Мне становится странно, что я четко вижу верхнюю часть труб, а вот от основания и на пару метров вверх их очертания размыты, как будто на акварельную картинку капнули воды. Я подхожу ближе и понимаю, что все три трубы и промежутки между ними покрыты несколькими слоями паутины. А внутри паутины через более-менее равные промежутки сидят мохнатые пауки размером со спичечный коробок каждый… Я вернулся в рубку, отломал ножку от остатков стула и запустил ее ме­жду трубами. Прорвав первые два или три слоя паутины, ножка повисла, качаясь где-то в метре от дымовой трубы, а к ней со всех сторон заинтересованно поползли хозяева этой многослойной ловушки.

Я спустился вниз. По-прежнему не клевало.

— Ну и черт с ней, с рыбой — сказали Витя с Володей. — Мы к машине, лучше пива попьем и пофотографируем.

А я решил, что если рыба не клюет, потому что весь па­ром оброс ее едой, надо попробовать половить там, где еды меньше. Только где ловить? С берега не получится: удоч­ка слишком короткая, не забросить на глубину. Заходить в воду не рекомендуется: нас предупреждали, что почти все реки и водоемы Уганды заражены шистосомами — па­разитами, проникающими под кожу человека и поселяю­щимися во внутренних органах.

— Мужики, я пойду половлю с причала, — сказал я, взял остатки тины-наживки, пару кусков хлеба и пошел к причалу.

— Угу , — откликнулись мужики и убыли с пивом и фо­тоаппаратами в саванну. Проснувшийся Томас вылез из микробуса и пошел с ними.

В свое время метров на тридцать от берега уходил ши­рокий, капитальный причал. Теперь же из воды торчали только круглые металлические сваи с приваренными к вер­шине дырчатыми квадратиками сантиметров тридцать на тридцать, к которым когда-то крепились доски настила. Когда единственный паром засел на мели и его не смогли оттуда снять, острая необходимость в причале исчезла. Но никуда не делся дефицит деловой древесины. В саванне дерево, пригодное для хозяйства, остро востребовано, по­скольку кроме кривой акации с перекрученной по спирали ни на что не годной древесиной там ничего больше не ра­стет. Поэтому любое подобие прямой доски или фанерного щита, которые можно как-то использовать, ценятся на вес золота. Именно это обстоятельство решило судьбу обесце­нившегося причала: доски настила вместе с крепившими их болтами и гайками исчезли в мгновение ока.

Я осторожно пробрался по сваям метров на двадцать от берега, пока не решил, что глубина, наконец, достаточная. Удочку я оставил на берегу, так как подумал, что управ­ляться с ней, сидя на крошечном квадратике сваи, будет неудобно. Поэтому я взял с собой только леску, снабженную поплавком, грузилом и норвежским тройником серьезного щучьего размера (ну, не мелочь же ловить, в самом деле! Да и водоросли крепить на тройник удобнее…). Еще я взял кукан на толстой бельевой веревке, куда предполагалось насаживать пойманную рыбу и пускать ее в воду, привязав кукан к свае.

Привязав кукан и кое-как устроившись на жестком квадратике сваи, я насадил на тройник моток водорослей и закинул свою снасть. Сидеть было неудобно, но я решил, что полчаса я вытерплю, а если за это время не клюнет — значит, сегодня вообще клева нет… Прошло минут десять. Поплавок стоял в воде, как приклеенный к поверхно­сти. Был полный штиль, и поплавок не только движений вверх-вниз не совершал, но даже в стороны не наклонял­ся. У меня затекли ноги, я встал размяться. Никогда не думал, что квадратный фут (а именно таким был чертов английский размер крепежных квадратов на сваях) — это так мало!.. Первая же попытка переступить с одной за­текшей ноги на другую чуть не привела к вынужденному купанию. Я решил снова сесть и заменить наживку: тина себя не оправдала. Я сел, достал из воды снасть и, очистив тройник от водорослей, наживил по хорошо размятому хлебному шарику на каждое острие тройника.

Первый же заброс с хлебом принес результат. Поплавок не успел стабилизироваться после заброса, как под углом резко ушел под воду. Я лихорадочно дернул намотанную на палец леску и почувствовал на том конце снасти какое-то шевеление. Выбрав леску, я достал из воды небольшую, с ла­донь, рыбешку типа плотвы, но с бледно-серыми полоска­ми по бокам. Добыча была незавидной, и я решил исполь­зовать ее как живца: а вдруг зубатка возьмет? Насадив ры­бешку на тройник, я снова забросил снасть и стал ждать…

Прошло минут пять, когда поплавок опять вздрогнул и без каких-либо раздумий нырнул под воду. Я чуть подо­ждал (пусть крепче зацепится!) и подсек. Леска врезалась мне в палец и не поддалась ни на сантиметр. Я попытался подергать вправо, влево — безрезультатно. Неужели зацеп? Оставлять тройник было жалко, он у меня был единствен­ный, другого взять негде. А лезть в воду, чтобы отцеплять крючок, хотелось еще меньше: рисунки паразитов и фото­графии пораженных ими органов из справочника по тро­пическим заболеваниям крепко сидели в мозгу. Я решил, что пора применить силу. Смотал леску с пальца, она чуть ослабла, но вытащить ее я по-прежнему не мог. Намотал леску на запястье. Леска была хорошая, немецкая, почти полмиллиметра в диаметре.

В следующий момент леска напряглась и начала та­щить меня в озеро. Я обхватил ногами сваю и попытался откинуться назад. По ощущениям на том конце лески си­дел средних размеров бегемот, так как мне с трудом уда­валось держать руку чуть согнутой в локте; о том, чтобы тащить леску в свою сторону, я уже и не думал… Самым паршивым было то, что я не мог размотать намотанную на руку леску. Видимо, она где-то перехлестнулась, и снять ее с уже распухшего и на глазах синеющего запястья я не мог. Положение было незавидное: ничего режущего у меня с собой не было, значит, в ближайшее время меня стянут в воду и утопят. Орать, звать на помощь? Бесполезно, му­жики далеко в саванне, Томас ушел с ними, вблизи никого нет. Только силы потеряю…

Вот, кстати, интересный момент: страх пришел не то­гда, когда я понял, что не могу отцепиться от лески, а когда сообразил, что я совершенно один. То есть в поговорке «На миру и смерть красна» заложен совершенно прозрач­ный смысл…

Я уже решил перетирать леску о край крепежного ква­драта, на котором сидел, когда ее натяжение вдруг резко ослабло. Не веря своему счастью и боясь пропустить удоб­ный момент, я начал лихорадочно выбирать снасть из воды. Вот показался поплавок, а вот и пустой тройник… Секундочку, а где тройник-то? На конце лески болтались три абсолютно прямые проволочки, спаянные вместе в верхней части и с острыми жалами в нижней.

В тот момент, когда я пытался сообразить, что произо­шло с тройником, где-то недалеко от моей сваи раздался плеск воды. Я поднял глаза. Метрах в пяти на поверхности неподвижно болталась огромная, сантиметров восемьде­сят в длину черепаха. Ее чешуйчатая голова была напо­ловину спрятана под панцирем, так что я видел только длинный хоботок носа со смешным, почти поросячьим пятачком на конце и маленькие черно-золотые глазки, которые (клянусь!) злобно смотрели прямо на меня. Че­репаха пару раз приоткрыла пасть, сделала несколько же­вательных движений, как будто ей что-то в пасти мешало, и вдруг беззвучно ушла под воду. Я инстинктивно поджал ноги, хотя до поверхности воды было метра полтора.

Я шел к машине, баюкая посиневшую руку, в которой был зажат распрямленный в струну тройник. Я должен был показать это мужикам. В машине я залез в рюкзак со снедью, нашел там столовый нож и осторожно перепилил в двух местах леску на запястье. Оказалось, один из витков насмерть зацепился за узел петли, которая была завязана на конце лески.

Единственным логичным объяснением всей этой тра­гикомедии могло быть только то, что черепаха (а этот вид, распространенный по всей Восточной Африке, относится к хищным) схватила моего живца. Поскольку челюсти чере­пах представляют собой мощные роговые пластины, трой­ник не смог их проколоть, но явно черепахе мешал. С дру­гой стороны, открывать пасть она тоже не хотела, чтобы не потерять рыбешку. Она, скорее всего, закопалась в песок на дне, как они часто делают, охотясь, а я, пытаясь вытащить этот живой якорь, разогнул тройник, который она удержи­вала в пасти. Когда же ей, наконец, удалось проглотить схва­ченную рыбу, она попыталась сменить место засады, по пу­ти с удовольствием выплюнув постылую железку.

Про привязанный к свае и успешно забытый кукан я вспомнил только дома.

Эти черепахи под названием амида (или трионикс) водятся и у нас на Дальнем Востоке. Они отличаются мягким кожистым панцирем, длиннющей змееобразной шеей, смешным носом-хоботком, который они, не всплы­вая, выставляют из воды, чтобы подышать, и совершенно бульдожьей хваткой острых роговых челюстей. Крупная дальневосточная амида может отхватить неосторожному человеку палец, а ее африканская родня — руку.

Через несколько недель я поквитался с черепашьим племенем. Мы снова собрались на рыбалку, и, собираясь подняться по трапу на паром, я вдруг обнаружил на ниж­ней ступеньке, находившейся вровень с поверхностью во­ды, крошечную, со спичечный коробок, копию той твари, которая чуть не отрезала мне леской руку. Черепашонок принимал солнечные ванны с закрытыми глазами, и мне не составило труда его схватить и посадить в пластиковую коробку из-под поплавков.

Когда мы приехали домой, я вытащил из холодильника нижний пластиковый ящик для овощей и фруктов, налил туда воды, насыпал на дно промытого песка, положил по­середине большую корягу и стал пересаживать моего плен­ника в этот импровизированный террариум. Я, однако, не учел того, что фактор внезапности был мной к этому мо­менту утрачен, о чем мне незамедлительно и напомнили. Я взял черепашонка, как обычно брал черепах, за бока пан­циря, так, чтобы он не мог сбросить мои пальцы лапами. Маленькая бестия просто проигнорировала мои предосто­рожности. Она вытянула свою змеиную шею практически на длину панциря и без какого-либо труда вцепилась мне в большой палец. У меня было такое ощущение, что меня схватили за палец плоскогубцами. С большим трудом ото­драв от пальца этого малолетнего башибузука, я посадил его в террариум. Маленький негодяй тут же нырнул на дно и закопался в песок, оставив торчащим из песка только свой хоботок с пятачком.

Когда я летел из командировки обратно в Москву, я был однозначно самым популярным пассажиром на борту. Со мной в ручной клади летели заспиртованная голова черной мамбы в стеклянном флаконе, засушенный жук-носорог величиной с пачку «Явы» и живой черепашонок в пласт­массовом портсигаре, посмотреть на которых пришли по очереди все стюардессы кабинного экипажа и весь лет­ный экипаж Ту-154, включая пожилого радиста, который, взглянув на черепаху, мечтательно протянул:

— А вот, помню, в Шанхае меня черепаховым супом угостили… вкуснятина!..

ПРИКЛЮЧЕНИЯ СИНЕГО КОСТЮМА

Начало декабря 1975 года. Я сидел в своем гостиничном номере и писал письмо домой, когда зазвонил телефон. Звонил знакомый из посольства, сообщил, что мне и мо­им коллегам есть письма. Была среда, это был единствен­ный день, по которым летал рейс Москва — Дар-эс-Салам с посадкой в Энтеббе и привозил нам письма из дома. На обратном пути в Москву в четверг он забирал ответ­ную почту. Я сказал, что подойду через час, быстро закон­чил свое письмо и пошел к Виктору с Володей забрать их письма на отправку. На улице было не слишком жарко, да и в посольство было принято появляться в официаль­ном прикиде, поэтому я надел костюм.

Костюм у меня был хороший: немецкий, из только не­давно появившегося тогда полиэстера, имитирующего на­туральную шерсть, благородного синего цвета — в общем, красота, а не костюм. С учетом того, что легкая («легонь­кая», как в одном известном фильме) промышленность СССР не отличалась быстрой реакцией на изыски мировой моды, большинство представителей нашей военной пуб­лики за рубежом можно было узнать издалека и с первого взгляда. Выглядели они, как близнецы, ибо носили то, чем загранкадры бесплатно снабжало 10-е Главное управле­ние Министерства обороны: белые нейлоновые рубашки, черные туфли и немаркого темно-серого цвета костюмы, имевшие одну общую для них всех характеристику: за все время зарубежных командировок я не встретил ни одно­го человека, на котором бы они сидели хотя бы в первом приближении к «ничего, бывает хуже»… Я же поступал в институт сразу после возвращения нашей семьи из ГДР, где служил отец, поэтому с одеждой у меня проблем не было… А с учетом того, что костюм покупался с некоторым запасом (при поступлении в вуз я весил аж целых 56 кг), к третьему курсу, с которого я уехал в командировку, я как раз в него врос.

К этому дню мы сидели в Кампале уже третью неделю. Работы не было, мы, переводчики, целыми днями ходили в бассейн при отеле, сидели в номерах друг у друга и из­редка выбирались в город в кино, если вдруг появлялось что-нибудь стоящее… Специалисты, с которыми мы дол­жны были работать, тоже бездельничали, но ввиду незна­ния языков ограничивались бассейном и игрой в карты.

Все это началось в середине ноября. Вечером одной но­ябрьской пятницы мы с Витей и Володей сидели за очеред­ной партией «королевского кинга», когда я вспомнил, что должен позвонить в аппарат главного военного советника и доложить об отсутствии происшествий в группе. Не то чтобы мне полагалось это по статусу (старшим группы был Виктор), но для того, чтобы пробиться на межгород, нуж­но было повоевать с сотрудницами местного телефонного коммутатора, а для этого нужен был английский язык. По­сему эта задача была с радостью перепоручена мне (тем более, что в случае нерадостного настроения товарища полковника всю порцию начальственного неудовлетворе­ния чем-нибудь получал непосредственно звонивший)… Я набрал номер телефонной станции и попросил соеди­нить меня с Кампалой. Через несколько секунд оживлен­ного разговора между сотрудниками станции на одном из неизвестных мне местных языков мне было на хорошем английском вежливо объяснено, что связи со столицей нет и не предвидится до утра. Это не выглядело чем-то не­обычным, такие вещи случались и раньше… Мы решили продолжить игру, а перезвонить утром. Но через несколько минут нам позвонил мистер Санчад — индус, живший не­далеко от нас и периодически снабжавший нас кефирной закваской и, при необходимости, мерзкими индийскими сигаретками в спичку толщиной, что, впрочем, не мешало нам их курить до открытия полкового магазина утром… Это был невысокого росточка довольно полный дядька лет сорока пяти — абсолютная копия вредного раджи из мульт­фильма «Золотая антилопа», но достаточно добродушный и доброжелательный. Кстати, весьма плотоядно погля­дывавший на мой костюм, когда нам пришлось присут­ствовать вместе на каких-то официальных мероприятиях в полку, и даже пару раз туманно интересовавшийся, какая сумма денег могла бы меня заинтересовать, если вдруг (!) костюм мне надоест («Алекс, послушайте пожилого чело­века, в жизни иногда может надоесть что угодно… Да и мо­да меняется, а вы человек молодой, вам нужно следить за модой…»). «Алекс, я могу попить с вами чаю?» — спросил Санчад. «Конечно, не вопрос, приезжайте,» — уныло ска­зал я. Мы тоже хорошо относились к индусу, но вести с ним долгую, обстоятельную беседу в десять вечера, когда не до­играна партия в кинга…

Через несколько минут у калитки остановилась маши­на, и в гостиную, отдуваясь, вошел Санчад.

— Я на пять минут, — сказал он. — Вы новости сегодня слушали?

— Нет. А что случилось?

Он посмотрел на нас, как на школьников, не выучив­ших урок.

— Вас выгоняют, — сказал он коротко.

И стал рассказывать, что он слышал. Из Анголы выки­нули португальцев, лидер местных марксистов Аугустиньо Нето попросил помощи против других претендентов на власть, которых поддержали войсками Заир и ЮАР, и Куба ввела в Анголу своих военных. Поскольку по общему мне­нию Куба ничего не делает без санкции СССР, президент Уганды Иди Амин, бывший на тот момент председателем Организации Африканского Единства, выступил с гневной речью, суть которой вкратце сводилась к тому, что никто не имеет права влезать во внутренние дела Африки, и он требует от Леонида Брежнева лично объяснить ему, Иди Амину Дада, какого черта кубинцы и русские делают в Ан­голе. Если таковое объяснение не последует в ближайшие 48 часов, он как главнокомандующий угандийской армии отдаст приказ своим военно-воздушным силам лететь в Анголу и стереть с лица земли все пришлые извне войска, чтобы неповадно было… Если учесть, что все ВВС Уганды на тот момент состояли из десятка МиГ 21, летать на кото­рых умел только один, да и тот наемный пилот-палестинец, и нескольких чехословацких учебных Л-29, уже тогда уста­ревших и неспособных нести какую-либо боевую нагрузку, а также принять во внимание удаленность предполагаемо­го района бомбардировки от Уганды, угрозы угандийского лидера выглядели не просто карикатурными, а откровенно дебильными. Но руководители СССР почесали в затылке и приостановили все процессы в области политических, экономических и, что главное, военных отношений с Рес­публикой Уганда не через 48, а через 16 часов после объ­явления Амином ультиматума. Что, в свою очередь, ста­вило под вопрос саму необходимость нашего пребывания в стране.

Мы посмотрели друг на друга. Проблема отсутствия связи с нашим представительством в столице заиграла новыми красками. Мы рассказали Санчаду о неудачной попытке дозвониться до начальства. Он покивал головой:

— Конечно, а вы как думали. Первым делом вас отре­зали от связи, чтобы самим решать, как с вами поступить.

Ну, я с вашего позволения поеду — больше все равно ничем не могу помочь.

И уехал.

«Гостиница,» — промелькнуло у меня в голове. «Гостиница, где я жил, — там есть телефон!». Теперь все зависело от того, сообразили ли они дать команду не выпускать нас из гарнизона.

Я сел в наш микробус. КПП, как такового, на въез­де в полк не было, был шлагбаум и дежурный солдатик. Я подъехал к шлагбауму.

— Сигарет нет, хочу купить в городе, — сказал я подо­шедшему солдату. Тот кивнул головой. В городе с недавних пор открылся магазин с живущими прямо в нем хозяева­ми, где можно было в любое время разжиться сигаретами.

Я подъехал к «Отелю Масинди». На ресепшене дежу­рил мой старый знакомый Альберт — очень славный седой угандиец лет шестидесяти пяти; мы с ним неоднократно коротали вечера за его воспоминаниями о колониальных временах, когда в отеле останавливались люди калибра Хэмингуэя, который по некоторым источникам реабили­тировался там после полученных на сафари травм, оставив о себе неизгладимое впечатление у бармена отеля.

— Альберт, можешь помочь? У нас телефон сломался.

— Конечно, что надо?

— Набери, пожалуйста, Кампалу и номер, который я скажу.

Через пару минут я услышал радостный голос главного советника:

— Ну, слава богу, я до вас весь день пытаюсь дозво­ниться! Завтра срочно сюда. Со всеми пожитками. Осталь­ное — когда приедете.

Потом была ночь сборов, потом утром к нам приехал заместитель командира полка и официально объявил, что нам необходимо ехать в Кампалу, потом приехали офице­ры полка и молча помогли нам вытащить наш небогатый скарб и разместить его в машине. Атмосфера была тягост­ная. Но замкомполка на прощание крепко пожал нам всем руки и негромко сказал:

— В любое время, джентльмены. В любое время. Мы поняли. На душе стало теплее. Потом была суета после приезда в столицу. Нас всех разместили в отеле «Кампала Интернешнл», единствен­ной в столице гостиницы с работающим бассейном, куда иногда приезжал поплескаться сам Верховный Главноко­мандующий, кавалер Креста Виктории и Ордена за заслу­ги в службе, фельдмаршал, президент Республики Уганда Иди Амин Дада в сопровождении ближайшего окружения. Нас строго предупредили о запрете покидать территорию отеля, кроме как для посещения посольства. Затем в те­чение двух дней пришлось помогать в посольстве с упа­ковкой офисной техники и оборудования и сжиганием ненужных документов. Попутно выяснилось, что такой быстрый ответ советского руководства на предъявленный

Амином ультиматум поставил того в тупик, ибо мгновенно обесценил все его угрозы: без помощи советских техников самолеты не то что летать — выкатиться со стоянки не мог­ли. Да и возможность использования большого количества другой техники советского производства, включая бро­нетанковую, без помощи специалистов оставалась чисто гипотетической. А неурегулированные территориальные претензии со стороны Танзании никто не отменял. Короче, вопрос об экстрадиции советских военных специалистов подвис в воздухе. А указанные специалисты (тех, у кого до конца командировки оставалось меньше месяца, успе­ли отправить домой) зависли в лучшем столичном отеле на полном пансионе. Время шло, новых претензий к нам не выдвигалось, народ тихо дурел от безделья, поэтому посольство даже сняло запрет на выход в город («главное, чтобы в сопровождении переводчика!»)…

Вот в результате всех этих перипетий я и шел по Кампале солнечным декабрьским днем из посольства, с пачкой писем мне и моим друзьям в портфеле. Проходя мимо од­ного из немногих работающих кинотеатров, я увидел афи­шу фильма, о котором мы с ребятами слышали, — «Меня зовут Троица» с Теренсом Хиллом и Бадом Спенсером. Фильм вышел еще пятью годами ранее, но в СССР его не показывали, а отзывы у видевших его были самые что ни на есть… Если я быстро предупрежу друзей, мы можем успеть на пятичасовой сеанс.

Времени было около трех дня, обычно в это время на­ши были в бассейне отеля. Рядом с входом на территорию бассейна ошивалась пара каких-то мутных типов в черных костюмах, таких вокруг отеля было множество: обычно они приставали к живущим в отеле европейцам с предложе­ниями самых разнообразных проектов или откровенных афер, сулящих баснословные прибыли. Поскольку разго­вор, как правило, заканчивался категорическим отказом от сотрудничества, в ход шли предложения самых изощрен­ных увеселений на вечер с участием многочисленных се­стер и других ближайших родственниц прожектеров. Если и этот аргумент не вызывал интереса, раздавались призы­вы к человеколюбию с последующей просьбой выделить несколько шиллингов на лечение самого прожектера или тех самых родственниц, которые еще пять минут назад числились среди потенциальных участников обещанных райских наслаждений.

Не обращая внимания на шарлатанов, я прошел на тер­риторию бассейна, отделенную от отеля высокой кирпичной стеной на уровне третьего этажа. Обычно там сидело несколь­ко десятков довольно крупных хищных птиц типа коршунов, которые зорко следили за тем, насколько хорошо накрыты крышками тарелки у решивших перекусить возле бассейна. И если у кого-либо, несущего тарелку от кафе к своему лежаку, из-под картонной крышки высовывалась хотя бы косточка от куриной ножки, наказание за неосторожность следовало незамедлительно: с неба на него неожиданно обрушивался черный вихрь, через мгновение ока под громкое хлопанье крыльев уносящий в цепких когтистых лапах вожделенную добычу в кроны окружающих бассейн деревьев и пальм под жалобные вопли ограбленного растяпы.

Но к моему удивлению на сей раз на стене не было коршунов. Там, построенный в шеренгу, стоял весь пер­сонал отеля, от управляющего до последнего поваренка, с белоснежными куртками кухонных работников, разбав­ляющими черные пиджаки административного персонала и официантов. Они стояли не шевелясь и молча смотре­ли вниз. Я так оторопел от увиденного, что остановился, как вкопанный, прямо рядом с трехметровой вышкой для прыжков в воду. В этот момент что-то массивное пролетело мимо меня и рухнуло в воду, обдав меня брызгами с голо­вы до ног. Я резко повернулся. Из-под воды в двух метрах от меня показалась до боли знакомая физиономия Вер­ховного Главнокомандующего, кавалера многочисленных орденов, фельдмаршала и президента и т. д. и т. п. Перед каждым сеансом в кинотеатрах это лицо появлялось на экране под государственный гимн Уганды, и мне столько раз приходилось по этому случаю вставать, что ошибиться я не мог. А чуть поодаль в бассейне ворочался и что-то ве­село кричал президенту чуть менее объемный начальник Генерального штаба, которого я знал лично, и это лишь подтверждало реальность происходящего.

Что-то мне подсказывало, что острой необходимости в моем присутствии в данный момент не было, поэтому я развернулся и вышел с территории бассейна. По тому, как вдруг оцепенели типы в черных пиджаках, я понял, что это ни разу не обычные шарлатаны-прожектеры-сутенеры, а самая что ни на есть служба безопасности. А меня в дан­ном случае спасло только характерное для всего правления Иди Амина отсутствие профессионализма, а то лежал бы я уже как минимум мордой в тротуарную плитку или еще похуже…

Я промок насквозь, поэтому решил сначала переодеть­ся, а уж потом искать друзей на предмет похода в кино. Придя в номер, я снял костюм. Развешивая его для просуш­ки, я обратил внимание на россыпь светлых пятнышек на спине и одном из лацканов пиджака. Я принюхался. Ну, ко­нечно… Видимо, неожиданно узнав о том, что должен при­ехать президент, персонал отеля решил подхлорировать воду, а хлорка не полностью растворилась. И мой дивный синий костюм стал выглядеть так, как будто мне в спи­ну всадили заряд соли, которая почему-то вся осталась на поверхности ткани. Выложив весь свой запас русской и английской обесцененной лексики, я постепенно успо­коился и пришел к выводу, что легко отделался. А в кино я все равно в джинсах собирался идти.

Незадолго до новогодних праздников Иди Амин и со­ветское руководство пришли к окончательному разреше­нию конфликта, и нас отправили назад по местам работы. Офицеры полка встретили нас радостно, помогли снова обустроиться и пригласили на вечеринку в офицерский клуб по поводу нашего возвращения. На вечеринке был и наш индийский друг.

— Александр, — спросил он, — а почему вы не в костю­ме? Случай-то торжественный…

Я в цветах и красках описал ему происшествие в бас­сейне. Санчад хохотал во все горло, приседал, бил себя ко­роткими лапками по пухлым бедрам…

— Ну вот, я же говорил вам, что придет время, когда вам с костюмом придется расстаться, — сквозь слезы прохихикал он. — Это знак свыше!..

Я понял намек.

— Вы правы, Санчад, — сказал я. — Позвольте мне пода­рить его вам, если вас не смущают некоторые колористи­ческие вольности…

— Не смущают, — улыбнулся индус. — Спасибо!

Когда мне настала пора уезжать, Санчад пришел про­щаться со мной в синем костюме. Я внимательно посмо­трел на пиджак, но следов хлорки не нашел.

— Вы его перекрасили что ли, Санчад? — спросил я. Индус улыбнулся:

— У вас же нет детей, Алекс, так?

— Пока нет, — с огласился я, не понимая, к чему он клонит.

— А у меня в соседнем городе есть маленькие пле­мянники. Я им в полковом магазине фломастеры купил, рисовать. Хороший набор. Очень много оттенков… И фломастеры несмываемые. И потом, я оставил одно пятнышко на лацкане — вот оно, значком прикрыто.

— Зачем? — удивился я. Индус оглянулся, встал на цыпочки и прошептал мне

в ухо:

— Алекс, когда-нибудь Иди Амина не будет. Вот то­гда я покажу это пятнышко и расскажу, что я тоже от него пострадал!

Я посмотрел на хитрую физиономию Санчада. Мне показалось, что он так шутит. Хотя…

ЧЕМ ПАХНЕТ НОВЫЙ ГОД

И ведь что интересно: со временем, пытаясь что-то вспо­мнить, что-то важное, значимое, вдруг осознаешь: зача­стую не картинки лезут в голову, не звуки, а что-то совсем, казалось бы, с функцией запоминания не имеющее ника­кой связи!..

У меня с детства был очень хороший нюх. Ну, не как у Мухтара, конечно, но родные всегда поражались, когда я с утра отказывался пить молоко, которое «не так пахло», а через полчаса уговоров мама пыталась сварить на этом молоке какао, которое я всегда любил, и молоко свора­чивалось.

Не стал бы относить это на счет исключительной чут­кости моего обоняния (кстати, многолетний опыт курения и выпивания крепких напитков не сильно способствует сохранению этой способности), но, где бы я ни был, с ка­кой бы целью я туда ни приехал, для меня всегда визитной карточкой конкретного места остается его запах в момент знакомства. Когда первый раз появляешься где-то, куда очень хотел попасть, запах всегда спрашивает: «Это точно то место, куда ты стремился? Ты не ошибся?». И ты вню­хиваешься, пытаешься разобраться с составляющими за-

паха, тебе не хочется его разочаровывать… Еще больше не хочется разочаровывать себя, конечно, но у вас с запахом уже установилась какая-то внутренняя связь…

Никогда не забуду первые впечатления, когда я сошел с трапа самолета в аэропорту Энтеббе. Я был просто оглу­шен, ошеломлен буйством тропических ароматов, без ка­ких-либо усилий заглушавших неизбежный для аэропорта запашок авиационного керосина. Этот мощный аромати­ческий аккорд раз и навсегда влюбил меня в Африку.

У меня есть несколько знаковых мест, которые имеют свой запах. Стоит мне в Москве, например, попасть в Ле­фортово и хотя бы краем глаза увидеть старинную кирпич­ную кладку Красных казарм, как в мозгу тут же воспроиз­водится тяжелый влажный дух с примесями запахов свеже-чищенных лука и картофеля, нотками дешевого моющего средства и могучей доминантой периодически выноси­мого, но не теряющего своей ароматической интенсив­ности бака с отбросами. Военный институт иностранных языков, наряд по кухне (кто служил — тот знает)… А самая гламурная открытка с видами средиземноморских курор­тов и моря мгновенно пробуждает ощущение сильного запаха водорослей, выброшенных за ночь на берег и еще не убранных пляжными службами.

Ровно так же отсутствие какого бы то ни было запа­ха создает у меня ощущение тревоги и неуютности ме­ста… Несколько лет назад мне пришлось участвовать в одной конференции, местом проведения которой был потрясающий комплекс в Абу-Даби, построенный прямо в пустыне, километрах в 60–70 от побережья. Проезжаешь на машине по прямой, как стрела, двухполосной дороге полста километров по пустыне, сворачиваешь на проселок, через какое-то время огибаешь очередной бархан, и вне­запно перед тобой вырастает что-то из «Тысячи и одной ночи»: за крепостными стенами высится необыкновенной красоты дворец, окруженный арыками с проточной водой и с индивидуальными бассейнами при каждом апарта­менте. На территорию комплекса автомобили не впускают (экология!): у ворот тебя встречают сотрудники отеля на электромобилях и перевозят тебя и твои пожитки внутрь, в сказку. Но, выйдя из машины, чтобы пересесть на элек­тромобиль, я поймал себя на том, что окружающий воздух совершенно лишен каких-либо запахов. Такое впечатле­ние, что жесткое аравийское солнце выпарило из воздуха все, что не относится к изначальной химической формуле нашей атмосферы. И отсутствие всего-навсего одного это­го компонента сразу смазало общее впечатление от всей этой роскоши, особо подчеркнутой фоном из громадных барханов до самого горизонта…

Но запах не всегда привязан только географически. Иногда он имеет ярко выраженную темпоральную осно­ву. То есть завязан на времена, которые знаменуют собой какие-то значительные изменения в жизни пусть даже от­дельно взятого меня, либо просто на какой-то праздник… Так, Новый год в России — это, естественно, классический запах елки и мандаринов. Предрождественская же Герма­ния для меня всегда ассоциируется с ароматами глинт­вейна и имбирных пряников, которые продаются на тор­говых пешеходных улицах через каждые 50 метров. А вот для первого Нового года в Африке судьба подобрала мне несколько неожиданную ароматическую составляющую…

Уганда — страна многих народностей, языков и рели­гий. В те времена население страны включало прибли­зительно 40% христиан, 20–25% мусульман и остальных, исповедовавших другие, зачастую весьма занимательные верования. Особенностью любого африканца является полное непонимание того, как можно что-то делать, ко­гда другой такой же отдыхает. А посему всей страной от­мечались и христианские, и мусульманские праздники. Даже рабочая неделя при двух официальных выходных в субботу и воскресенье заканчивалась в 11 утра в пят­ницу, когда мусульмане уходили на большую пятничную молитву, а христиане и все прочие радостно использовали этот повод, чтобы тоже закончить работу и больше к ней не возвращаться до понедельника.

Рождество, как и в Европе, было главным праздником в году. Но, во-первых, мы с Виктором и Володей в силу советского воспитания в принципе были людьми без яр­ко выраженных религиозных предпочтений, во-вторых, местное Рождество отмечалось по григорианскому кален­дарю, с 24 на 25 декабря, что шло вразрез даже с нашим куцым пониманием православных канонов. Поэтому мы готовились встречать старый добрый Новый год.

Приходилось торопиться. Мы вернулись в гарнизон из невольно затянувшейся отсидки в столице всего за пять дней до праздника. Но в полку продолжались рождественские ка­никулы, поэтому занятий с подопечными у нас до 2 янва­ря не предвиделось, и мы могли целиком сосредоточиться на подготовке к встрече Нового года. Прорабатывалось ме­ню, составлялся список продуктов, которые должны были быть закуплены на рынке и в полковом магазине. Виктор, основной кулинар нашей мелкой, но сплоченной ячейки со­ветского общества, что-то шептал себе под нос, закатывал глаза и негромко матерился по поводу «это ж где я должен взять сушеную клюкву» и «как эти бабы все это в голове дер­жат»… Несколько озабоченный душевным состоянием стар­шего группы, я попытался спросить, все ли у него в поряд­ке, и нарвался на гневную тираду о том, что хрен нам, а не десерт на Новый год, потому что единственный рецепт, ко­торый он помнил полностью, предусматривал такие незна­комые местным поставщикам изыски, как сушеная клюква и курага, а больше он ничего вспомнить не может, так что на десерт будет хрен на блюде и от дохлого осла уши…

Я живо представил себе Витю, торжественно подающе­го к новогоднему столу блюдо с парой ослиных ушей, густо приправленных хреном, но решил, что смеяться в данной ситуации будет не самым бесконфликтным решением. Желая как-то поддержать товарища, я предложил:

— Слушай, мы же в Африке, в конце концов. Давай я смо­таюсь на рынок, куплю пару ананасов, зальем шампанским, и будет нам самый что ни на есть буржуинский десерт!

Витя задумался. Потом он вздохнул:

— Идея, конечно, ничего себе, но начнем с того, что выпивку мы с Володей уже купили. И шампанского там нет.

— А газировка какая-нибудь, тоник, например?

— Да не было там в магазине ничего, кроме «Смирновки» и джина…Все, небось, на Рождество выпили…

Это было похоже на правду: местные вояки не очень жаловали крепкие спиртные напитки, зато пиво и гази­ровка разлетались в момент.

Витя молча смотрел куда-то сквозь меня. У него явно начинала оформляться какая-то мысль. Я тоже молчал, чтобы не спугнуть…

— Слушай, — сказал он, — я же для десерта взял два ки­ло сахара. Ты не знаешь, тут дрожжи продаются?

Я пожал плечами:

— Надо спросить у Джорджа. Джорджем звали заведующего магазином сержанта —

огромного, иссиня черного, с кулаками размером с волей­больный мяч, но при этом очень веселого мужика, который к нам относился с большой симпатией.

— А что ты печь собрался? Витя посмотрел на меня с жалостью.

— Ты же хотел ананасов в шампанском? У нас еще три дня. Будет тебе шампанское.

Гони за ананасами и заскочи к Джорджу, пока не за­крыл, возьми дрожжей, если есть.

— А сколько их брать? Витя задумался.

— Так… Сахара у нас два кило… А сколько тут дрожжей в пачке, я не знаю… Скажи ему, на пять… нет, шесть буха­нок хлеба, он должен знать, сколько на это надо. И, слушай, возьми еще пару килограмм сахара…

Через полчаса я уже отъезжал от рынка с четырьмя огромными ананасами на заднем сиденье микробуса. Во­обще, ни до, ни после Уганды я никогда больше не видел таких ананасов, как там: здоровенные поросята, по 3–4 кг каждый… И стоили копейки… Может быть, потому, что их не выращивали специально, а обсаживали ими поля по пе­риметру, чтобы скотина посевы не потоптала и не съела. Жесткие колючие листья ананасов весьма успешно справ­лялись с такой охранной функцией, а созревающие плоды были приятным бонусом к защите посевов.

Я зашел в магазин.

— Абаригани, Джордж! Абари йа нюмбани? Абари йа биби? Абари яку? (Здравствуй, Джордж! Как дом? Как же­на? Как ты сам?)

Формулы вежливости на языке суахили предусматри­вают выяснение самых мелких подробностей благоден­ствия приветствуемого или, наоборот, посетивших его невзгод. Без этого не начинается разговор даже между самыми близкими друзьями, знающими друг о друге все до мелочей.

— Асанти сана, буана Алекс, мими нини фаини! (Спа­сибо большое, господин Алекс, все хорошо!)

Джордж осторожно трясет мою руку, потом мы пере­хватываем друг друга за большие пальцы, затем возвра­щаемся к привычному рукопожатию. Это рукопожатие хорошо знакомых людей, друзей. Когда меня заместитель командира полка представлял Джорджу впервые, тот осто­рожно взял мою руку в свою непотребных размеров ла­пищу, которую почтительно поддерживал второй рукой. Женщины при этом вообще на одно колено становятся…

Мы переходим на английский ( мой суахили просыпает­ся для активной беседы только после пары джин-тоников).

— Джордж, дрожжи есть?

— Сейчас, где-то здесь были… Джордж идет в угол магазина и возвращается с кучей

пакетиков. Я с удивлением смотрю на пакетики. В моем понимании он должен был принести влажные кирпичики или еще что-то в этом роде… Но прежде, чем задать вопрос (и, как я понимаю, опозориться), я догадался прочитать надпись на пакетике: DRY YEAST, сухие дрожжи, то бишь. Ну откуда мне, представителю великой космической дер­жавы, было знать, что практически весь мир уже давно пользуется не живыми, а сухими дрожжами — у нас-то они стали продаваться гораздо позже описываемых событий.

Я возвращаюсь домой, выгружаю ананасы и купленный дополнительно сахар и вручаю Вите шесть пакетиков дрож­жей. На лице у него такое же выражение «что это за хрень?», какое, по всей вероятности, было у меня в магазине.

— Это сухие дрожжи, Вить, — говорю я с видом легкого превосходства.

— А сколько их сыпать-то? — интересуется Виктор. А я-то и не спросил, забыл…

— Ладно, — говорит Виктор, — разберемся. Будем считать, что они такие же, как и обычные. Других все равно нет…

Дальше я по указанию Виктора нарезал ананасы куби­ками, сложил их в кастрюлю, а в большое оцинкованное ведро, которое было мне вручено со словами «Не перепу­тай, Кутузов», покидал все очистки от ананасов, кроме са­мой шапочки с листьями. Виктор заглянул в ведро, почесал в затылке, достал из холодильника нарезанные ананасы и выложил половину кубиков в ведро.

— Чтобы шампанское наваристее было, — сказал он и поставил ведро под кран. Налив ведро почти до краев, он переставил его на плиту и включил самую большую конфорку.

— Что-то я не слышал, чтобы в провинции Шампань ананасы выращивали, — съязвил я. Даже при моем полном отсутствии опыта варения или потребления браги я уже начал догадываться, к чему все идет.

— Не шуми, — сказал Виктор. — Варили из яблок, сва­рим и из ананасов.

Он стоял, помешивая в ведре половником и периоди­чески добавляя туда сахарный песок. Когда вода в ведре начала булькать, он убрал нагрев конфорки до минимума и сказал:

— Ну вот, теперь пусть пару часиков поварится, а к ве­черу остынет, можно будет и в посуду заливать…

А в какую посуду?

При слове «посуда» Володя кивнул головой, вышел из дома и через минуту вернулся с двадцатилитровой кани­строй из толстого пластика.

— Сейчас я ее помою… Она новая, но все-таки… Эти канистры шли в комплекте с английскими военны­ми грузовиками, недавно полученными угандийцами. Как оказалось, запасливый Володя припрятал пару штук под брезентом в гараже, где стояла наша машина. Это, кстати, была совершенно оправданная предосторожность, так как, например, половина аккумуляторов с новых машин уже перекочевала на старые вместо полностью убитых родных. А родные убивались очень просто: зажигалки были дефи­цитом, поэтому, если механику или водителю хотелось за­курить, он просто кидал первую попавшуюся проволочку на клеммы аккумулятора, ждал, пока она раскалится до­красна, и прикуривал от нее. Проволочка после прикуривания, как правило, так и оставалась на аккумуляторе, пока на перегорала, что, безусловно, не способствовало долгой и счастливой жизни автомобильных батарей.

Пока компот из ананасов варился и остывал, мы при­нялись за украшение дома. Из писчей бумаги вырезались снежинки и клеились на окна зубной пастой. Той же зуб­ной пастой расписывались зеркала. Сверху все это щедро посыпалось золотистым и серебристым конфетти, наре­занным мной из оберток от шоколада. А пара колод карт, уже отживших свое после ежевечерних баталий, пошла на вырезание флажков для замечательно длинных, через всю комнату, гирлянд.

Где-то к одиннадцати вечера приготовления были за­кончены. Витя попробовал температуру ананасовой заго­товки для «шампанского».

— Готово, заливаем.

В канистру вставили большую пластиковую ворон­ку, в нее положили свернутую в несколько слоев марлю и начали при помощи ковшика переливать содержимое ведра в канистру. Получилось почти три четверти кани­стры — литров двенадцать-тринадцать. Виктор надорвал три пакетика дрожжей и высыпал содержимое в канистру. Помешав в канистре ручкой половника, Витя торжествен­но извлек из кармана резиновую электротехническую пер­чатку и, надев ее на горлышко канистры, крепко примотал изолентой. Канистру установили в раковине постирочной комнаты, граничившей с кухней, и отправились спать.

На следующее утро все по очереди заглянули в постирочную. Перчатка на канистре висела расслабленно, как парус в мертвый штиль. Витя озабоченно приложил ухо к канистре:

— Неактивно как-то. Ладно, подождем…

Осматривая за завтраком украшенную вчера гостиную, мы почувствовали какую-то недосказанность в ее убран­стве. Чего-то не хватало…

— А мне жена в последнем письме написала, что уже подарки мальчишкам приготовила… Обычно я Дедом Мо­розом наряжался, приносил; в этом году под елку поло­жит, — вдруг произнес Володя.

Вот оно! Елка! Вот чего не хватает для полноты празд­ничных ощущений! Только где ее взять на экваторе? Кру­гом акации да бананы…

Делать дома особо было нечего, и мы решили сходить в офицерский клуб попить пива. В клубе никого, кроме ди­ректора клуба и по совместительству бармена, не было. Мы сели на диванчик перед низким столиком, попросили пива… Я спросил у директора-бармена, не встречал ли он где-нибудь поблизости такого деревца, с иголками вместо листь­ев. Он долго не мог понять, о чем идет речь, потом его лицо просветлело, он вышел из комнаты и через минуту вернулся.

— Такое нужно? — спросил он, ставя на стол кадку с метровой высоты елочкой. Мы обомлели! Красивая, ровная елочка стояла перед нами, растопырив пушистые лапы. Я протянул руку. Иголки были плотно прижаты друг к другу, но даже так было понятно, что они мягкие. Ветки деревца были расположены ровными ярусами — слишком ровными для настоящей елки. Да и ствол был гладкий, зе­леный, местами покрытый остроугольными чешуйками.

— Мужики, это не елка, — сказал я. — Это араукария. Только откуда она здесь, она же в Южной Америке растет?

Мужикам, впервые в жизни услышавшим слово «арау­кария», было абсолютно по барабану:

— Да наплевать сто тысяч раз, как она называется! Ел­ка она елка и есть. Украсим, нарядим — классно будет!!

Директор клуба рассказал, что пока мы были в отлуч­ке, он ездил в Министерство обороны и увидел там эти деревца. Очень захотел такие в клуб, и ему по знакомству выделили два деревца из партии, привезенной для укра­шения государственных учреждений чуть ли не по лично­му распоряжению президента Иди Амина.

Он без труда согласился дать нам одно деревце напрокат на недельку с условием, что мы отнесемся к растению со всей возможной бережностью. Проблема елки была решена.

Вечером мы снова заглянули к канистре. Перчатка чуть увеличилась в объеме, но Виктор встревоженно приложил ухо к боку канистры и сказал:

— Медленно процесс идет, лениво… Может, дрожжей мало?

Ночью я встал попить. Налив в кружку воды из стояв­шей в холодильнике бутылки, я решил заглянуть к нашей подопечной и зашел в постирочную. Перчатка раздулась и немного съехала с горлышка канистры, часть изоленты отмоталась и висела в воздухе. Судя по запаху, процесс брожения шел, но мне не давало покоя встревоженное вы­ражение Вити, когда он говорил о возможном недостатке дрожжей. Я стащил перчатку с горлышка, взял оставшиеся дрожжи и всыпал в канистру.

Наступило 31 декабря. Мы встали, умылись, позавтра­кали. Во время завтрака все то и дело поглядывали в сторо­ну двери, ведущей из кухни в постирочную, но слово

«браж­ка» так и не прозвучало. Только после того, как была помыта последняя чашка, Витя обвел нас взглядом и сказал:

— Ну что, пойдем, посмотрим? Он не сказал, куда пойдем и на что посмотрим, но мы все одновременно тронулись в сторону постирочной. Я шел первым и открыл дверь.

— Что за фигня?!! — одновременно вырвалось у Вити с Володей.

В раковине стояло нечто, напоминающее огромный глобус, стояло и мелко подрагивало… Только по ребрам жесткости на тех местах, которые когда-то были боками, можно было понять, что это наша канистра.

— Какой умник закрыл ее крышкой?! — взревел Витя. — На хрена было в нее лезть?!

И тут я все понял. Я ночью снял перчатку, всыпал дрож­жи и на автомате, спросонья, завинтил на канистре ее род­ную крышку, которая болталась на цепочке, прикреплен­ной к горловине!

Не сводя глаз с канистры, я скороговоркой объяснил всю ситуацию мужикам. Они восприняли мой рассказ на удивление спокойно, только у Вити появился какой-то иезуитский оттенок в голосе, когда он сказал:

— Володь, надо сбросить давление, открути крышку.

— Ты что, — завопил Вовка, — она же сейчас рванет! У меня дети! Сашка напорол, пусть он и открывает!

— Ну что ж, Саша, значит, тебе открывать, — еще более иезуитским тоном сказал Витя, и они с Володей отступили за приоткрытую дверь.

Я боком, стараясь не поворачиваться лицом к этой подпрыгивающей пластиковой бомбе, подкрался к ра­ковине и взялся за крышку. Крышка не поворачивалась, судя по всему, ее крепко прижало к резьбе внутренним давлением в канистре. Я поднажал, круглая канистра при­легла на бок, крышка неохотно провернулась на пол-обо­рота… В следующий момент мою руку вместе с крышкой отбросило от горловины могучей струей остропахнущей браги. Струя из покосившейся канистры с жутким сви­стом и шипением пролетела у меня над головой прямо в дверной проем, и, отразившись от потолка, вонючим ливнем пролилась на Витю с Володей, которые в этот мо­мент выглянули из-за двери посмотреть, как у меня идут дела… Тональность и лексическое наполнение незамед­лительно последовавших комментариев моих коллег от­четливо свидетельствовали о том, что ни одна капля не пролетела мимо…

Не могу сказать, что на меня совсем ничего не попа­ло, но по сравнению с моими товарищами я был «весь в белом»…

Следующие несколько часов прошли в наведении по­рядка в постирочной и кухне (мытье пола, стен и потол­ка — ваш покорный слуга) и приведении в божеский вид моих пострадавших коллег (душевые процедуры и стирка пропитанной брагой одежды, источавшей совершенно неприличную вонь — соответственно, мои сотоварищи). Последним помылся я. Но даже после всех этих усилий в доме еще долго висел тяжелый запах несостоявшегося «шампанского», с которым у меня до сих пор ассоцииру­ется Новый 1976 год…

Душевные раны были залечены уже во время обеда старым проверенным русским способом. После третьей рюмки было единогласно решено, что все произошедшее — к лучшему, ибо еще неизвестно, что бы у нас получилось ввиду явного нарушения пропорций и технологии. А по окончании обеда, когда мы пошли покурить во двор, щед­ро украшенный нашим свежепостиранным гардеробом, Вовка оглянулся на гостиную, где на журнальном столи­ке красовалась украшенная самодельными гирляндами и конфетами елочка-араукария, и сказал:

— А давайте в двенадцать часов сфотографируемся у елочки — пусть видят, что мы и в Африке не под пальмой Новый год встречали!

ДЕНЬ НЕТРИВИАЛЬНЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ

Приключения начались в этот день уже с раннего утра.

На работу мы выехали на полчаса раньше обычного: нужно было перегнать учебные ГАЗ-66 к складу артил­лерийской техники, где хранились зенитные установки, необходимые нам для занятий по подготовке к маршу и практическому буксированию. По пути в гараж мы дол­жны были проехать половину гарнизона, и за очередным поворотом вдруг увидели стоявшие на обочине машину военной полиции и служебные автомобили командира полка подполковника Кисуле и его заместителя майора Оямбо, беседовавших в отдалении с двумя офицерами во­енной полиции. Мы остановились и вышли из машины. Увидев нас, Кисуле козырнул издалека и что-то сказал сво­ему заму. Оямбо кивнул и направился к нам.

— Что-то случилось, джентльмены? — поздоровавшись со всеми за руку, спросил он.

— Да нет, просто увидели вас с командиром, решили поздороваться.

Оямбо кивнул головой.

— А вот у нас как раз случилось… Склад стрелковых боеприпасов ночью обрушился.

Я посмотрел в сторону Кисуле и полицейских. За ними действительно, покосившись на левый бок и потеряв со­лидную часть тростниковой кровли, виднелся прямоуголь­ник склада. Я пригляделся. С его правой стороны видне­лись деревянные опоры, на которых на полтора метра был приподнят склад, чтобы уберечь патроны от потоков воды в сезон дождей. Слева же их не было, и строение левым краем упиралось в землю.

— А как это произошло? — спросили мы.

— Чертовы термиты, — ответил Оямбо. — Они сожра­ли опоры изнутри, вот те и подломились. Да и не только опоры — там и пол подъеден, и стены… Теперь новый надо строить…

Он махнул рукой, попрощался и пошел обратно к бе­седующим.

Приехав в гараж, мы отпустили Томаса с микробусом, поставили аккумуляторы, хранившиеся под замком в Во­лодиной каптерке, на три машины и за несколько минут до начала занятий подъехали к артскладу.

Артсклад представлял собой длинный деревянный ба­рак метров сорока, с двумя распашными воротами с тор­цов здания. Наши установки хранились в правой части склада. Там же были складированы запасные покрышки к их колесам и ящики ЗИП. Как раз правые ворота были открыты, а перед ними толпились пришедшие на заня­тия водители и расчеты зенитных установок. Там же было несколько офицеров и заведующий полковым магазином сержант Джордж. Судя по оживленным разговорам и то­му, как они заглядывали внутрь склада, там происходило что-то интересное.

Мы едва успели выйти из машин, как толпа колыхну­лась и расступилась, освободив проход. Из склада появи­лись солдаты, человек пять, тащившие что-то длинное… Я сначала решил, что это пожарный шланг. Но солдаты шли как-то тяжело, как будто несли не шланг, а бревно…

Я окликнул Джорджа. Тот оглянулся, на лице его сияла белоснежная улыбка.

— Что стряслось, Джордж, — спросил я, — ты чего такой довольный?

— Буана Алекс, сегодня хороший день, — пробасил Джордж. — Сегодня в сержантской столовой будет очень вкусный ужин!..

И, видимо, увидев по моему лицу, что я ничего не по­нял, ткнул пальцем в приближающихся к нам солдат и их ношу. Я пригляделся. Солдаты несли не шланг и не бревно. Они с трудом тащили огромного толстого питона. В нем было метров пять с половиной, и, судя по тому, как надры­вались люди, с трудом обхватывавшие его среднюю часть, он накануне плотно поужинал. Голова его свисала почти до земли, с нее на утоптанный краснозем двора капала кровь… За солдатами шел знакомый мне по офицерскому клубу капитан из тыловиков и крутил в руках здоровенный блестящий револьвер. Проходя мимо нас, он, улыбаясь, кивнул на змею и гордо потряс револьвером:

— Один выстрел. Один выстрел — и все!.. Солдаты дотащили питона до стоявшего поблизости лендровера, но он никак не помещался на заднее сиденье.

— Не одолжите грузовик на пять минут? — обратился к нам капитан. Мы выделили ему одного водителя, солда­ты, пыхтя, закинули питона в кузов ГАЗ-66 и залезли туда сами. Грузовик тронулся в сторону сержантской столовой, капитан на лендровере поехал за ним.

Пока мы ждали возвращения грузовика, Джордж рас­сказал нам, что час назад начальник склада пришел от­крыть помещение для проведения наших занятий и об­наружил там питона, который, очевидно, после сытного ужина каким-то образом пробрался в склад и свернулся на штабеле запасных покрышек, чтобы в тишине и безопас­ности спокойно переварить свою добычу. Возможно, он давно облюбовал это место, так как склад не открывали уже месяца полтора, с тех пор, как уехали артиллерийские специалисты Миша с Жорой, у которых закончилась ко­мандировка. Перепуганный начальник склада позвонил дежурному по полку, которым как раз оказался встречен­ный нами капитан-тыловик, и доложил о происшествии. У дежурного в этот момент с докладом находился Джордж. Он-то и подал мысль о том, чтобы внести разнообра­зие в меню сержантов. В полку были две столовые: для рядового состава и сержантская, офицеры питались дома или в клубе. Сержанты же в угандийской армии занима­ли должности младшего командного состава, аналогично с положением сержантов в британской или американской армиях, и питались отдельно от подчиненных. Капитан дал команду прислать на склад солдат, а сам взял Джор­джа и тоже приехал, вооруженный тем самым огромным револьвером, из которого он и застрелил змею.

— То есть вы что — есть его собираетесь? — с ужасом спросил брезгливый Володя.

— Еще как, — засмеялся Джордж, — это же отличная еда ! Мясо змеи на вкус — как самый нежный цыпленок!

Виктор покачал головой, а Володино лицо приобрело уже знакомый мне зеленоватый оттенок.

— Кстати, — торжественно произнес Джордж, — могу ли я вас пригласить разделить со мной ужин? Я скажу начальнику столовой, чтобы нам с вами накрыли стол в его кабинете…

Я перевел приглашение моим товарищам. Они про­молчали, но, оценив выражение их лиц, я повернулся к Джорджу:

— Спасибо, Джордж! Только пусть накрывают на нас двоих. У джентльменов сегодня вечером неотложные дела дома.

Вообще, в Уганде много питонов. По крайней мере, в те времена по обочинам шоссе то и дело попадались лично­сти, торговавшие питоньими шкурами. Не все из них бы­ли, конечно, хорошо выделаны, но это компенсировалось смешной ценой: шкура четырехметрового питона стоила порядка ста шиллингов, что тогда равнялось приблизи­тельно двенадцати долларам по официальному курсу и пя­ти долларам по неофициальному. Наш знакомый врач Юра Керницкий в первый же год командировки купил четыре таких шкуры, отвез их домой и вернулся из отпуска в сног­сшибательной куртке из питоньей кожи. Она обошлась ему вместе с работой по пошиву в 120 долларов. Лет через тридцать я оказался в командировке в Соединенных Шта­тах и в одном весьма непростом бутике Лас-Вегаса увидел очень похожую куртку. Она стоила 8500 долларов…

Но недаром говорят: «Хочешь рассмешить Бога, рас­скажи ему свои планы на вечер»… Мне так и не удалось в тот вечер попробовать питонятины. Около половины пя­того вечера, когда мы уже завершили занятия и, отправив водителей ставить грузовики в гараж, ждали приезда То­маса, около артсклада остановилась машина заместителя командира полка.

— Джентльмены, — обратился к нам Оямбо, — вы очень заняты сегодня вечером?

— Да нет, вроде, — сказали мы. О договоренности по­ужинать с Джорджем я благоразумно промолчал.

— Тогда я имею честь передать вам приглашение от моего хорошего друга быть почетными гостями на празд­нике, который он сегодня вечером устраивает.

— А что за праздник? — поинтересовался Виктор.

— Праздник в честь окончания моим другом строи­тельства дома для его семьи. Он строил его два года. Теперь дом готов, и он сможет собрать там всю свою семью. Он меня очень просил, чтобы вы приехали…

Мы с мужиками посмотрели друг на друга. Витя с Во­лодей были согласны, дело было за мной.

— Мы без тебя не поедем, — сказал Виктор. — Что мы там без языка будем делать, даже неприлично: ни поздра­вить, ни тост поднять…

Честно говоря, мне самому было интересно попасть на такое мероприятие… Ладно, придется извиниться перед Джорджем — он должен понять, что приглашением от за­местителя командира полка манкировать нельзя…

— Во сколько мы поедем и на чем? — спросил я. — Мы же дорогу не знаем.

— Будьте готовы к половине седьмого, — сказал Оямбо. — Я за вами заеду.

По дороге домой мы заскочили в магазин, я извинил­ся перед Джорджем за то, что не смогу с ним поужинать, и объяснил ситуацию.

— Я знаю про этот праздник, — сказал Джордж. — Это лейтенант из полиции, он женат на дочери одного местно­го бизнесмена, который сейчас живет в Кампале. Дела у те­стя идут очень хорошо: что-то там для армии поставляет; он-то и финансировал все это строительство. Там должно быть интересно — я слышал, они нашу полковую группу заказали и фольклорный ансамбль на праздник.

Я был достаточно хорошо знаком и с полковыми музы­кантами, и с фольклорным ансамблем со времен прожи­вания в «Отеле Масинди». Полковая музыкальная группа каждую субботу после 5 часов вечера играла во дворе «Оте­ля Масинди», куда весь город собирался попить пива и по­плясать. А раз в месяц компанию им составлял местный фольклорный ансамбль — человек 20 женщин и десяток мужчин в красочных традиционных нарядах, выступавших с песнями и танцами под аккомпанемент национальных инструментов. Меня еще при первом знакомстве поразил уровень их выступления, но позже я узнал, что они часто гастролируют по Африке и даже в Европу несколько раз ездили, так что они практически профессионалы…

В половине седьмого мы сидели в машине майора Оямбо. Тот был в цивильном костюме-тройке, и даже с часами на цепочке в жилетном кармане. Мы тоже по совету майора надели костюмы и галстуки («Вы почетные гости, старику будет приятно, если вы будете выглядеть солидно»). Виктор и Володя, получившие перед командировкой гражданскую одежду, как и все советские военные специалисты, в «Де­сятке» — 10-м Главном управлении Министерства оборо­ны — были одеты в одинаковые темно-серые костюмы мо­сковской фабрики «Большевичка» и белые синтетические рубашки с черными галстуками. У меня в памяти тут же всплыл мультфильм «Вовка в тридевятом царстве», где бы­ли такие персонажи — «двое из ларца — одинаковы с лица».

Если учесть, что лица малознакомых белых для большин­ства африканцев на первый взгляд выглядели неотличи­мо друг от друга (как, собственно, и африканские лица для белых), различить моих товарищей можно было только по росту и комплекции: Вовка был чуть выше и стройнее плотного Виктора. Я в очередной раз мысленно порадовал­ся, что приехал не в казенном, а в своем костюме…

Мы отъехали от расположения полка совсем немно­го — километра три-четыре, свернули с шоссе на проселок и, обогнув какую-то деревушку, остановились на краю большого пустыря, с левой от нас стороны ограниченного участками распаханной земли, обсаженными ананасами, а с правой — небольшой плантацией бананов, отделявшей пустырь от деревни. С нашей стороны пустырь окайм­ляла проселочная дорога, а на противоположном его краю стояла невысокая деревянная конструкция, напо­минавшая те трибуны, которые у нас в России на скорую руку сооружали (да и сейчас сооружают) перед большими праздниками в провинциальных городках. За трибунами виднелось приземистое прямоугольное строение свет­ло-бежевого оттенка. По углам пустыря стояли четыре столба, к которым от строения тянулись по земле про­вода; на столбах, несмотря на то, что солнце еще не село, уже горели лампы. Возле деревянной трибуны суетились люди — видимо, полковые музыканты: они устанавли­вали огромные колонки.

Из-за трибуны вышел человек, увидел нас и привет­ственно замахал рукой. Оямбо завел машину, и мы поехали в его сторону. Следуя жестам встречавшего, мы обогнули справа трибуну и остановились перед домом. К машине, улыбаясь, подошел невысокий полный африканец лет тридцати.

— Добрый день, добро пожаловать! — говорил он, цере­монно тряся нам руки. — Лейтенант полиции Джон Мукаса, очень рад вас видеть!..

Я представился сам, представил Виктора с Володей. Мукаса обвел рукой окрестности:

— Вот это моя родная деревня. Мой тесть тоже здесь родился, он, правда, давно уже живет в Кампале, но очень любит сюда приезжать…

Он сделал пригласительный жест в направлении дома:

— Милости прошу в дом, выпьем немного, пока там все готовят к празднику.

Одноэтажный дом был длинным, метров двадцать по фасаду, с двустворчатыми входными дверями по центру и рядами узких и невысоких окон, расходившимися влево и вправо от входа. От входных дверей к сооруженной пе­ред домом трибуне был сделан широкий, метров пяти, деревянный помост, по которому туда-сюда сновали женщины, выносившие на подносах к трибуне какие-то закуски. Дом стоял на краю небольшого возвышения, по­этому под упиравшимся в верхнюю часть трибуны помо­стом было пространство около полутора метров высотой.

Я заглянул туда, пространство под помостом было забито ящиками с пивом.

— Хороший запас пива, — с уважением сказал я.

— Это не запас, это все на праздник, — с энтузиазмом произнес Мукаса. — Двести двадцать ящиков. Плюс вино, плюс крепкое…

— А сколько же будет людей? — спросил я.

— Да человек 50–60.

— Куда же столько пива! — поразился я.

— Так еще будет вся деревня, где мы с тестем родились, да еще музыканты…

Мы вошли внутрь. Сразу за дверью была довольно просторная гостиная, из которой коридоры вели в левое и правое крылья дома. Все стены как внутри, так и сна­ружи дома были покрыты песочного цвета штукатуркой. Под окрашенным белой краской потолком на проводах висело несколько лампочек. Единственными предметами мебели в комнате были стоявшие по центру помещения массивное кожаное кресло бордового цвета и новехонь­кий журнальный столик, заставленный бокалами и бу­тылками.

В кресле сидел пожилой африканец в длинном на­циональном одеянии, вокруг него стояли еще несколько мужчин. Африканец поднялся из кресла и сделал шаг на­встречу нам.

— Отец моей жены господин Джеймс Мутулене, — представил нам его Мукаса. — Господа русские специалисты капитан Виктор, старший лейтенант Владимир, лей­тенант Александр.

— Рад вас видеть, джентльмены, на нашем празднике. Большая честь для меня иметь среди гостей господина за­местителя командира полка (он наклонил голову в сторону Оямбо) и господ иностранных специалистов, помогающих нашей стране и нашей славной армии! Я тоже всегда рад оказать посильную помощь нашим военным, а друзья май­ора Оямбо — это и мои самые близкие друзья!

Я взглянул на майора. На лице у того было несколько сардоническое выражение, которое, впрочем, тут же сме­нилось нейтральной улыбкой, когда он заметил, что я на него смотрю.

Подоплека приглашения нас на праздник приобрела некоторую прозрачность. Скорее всего, руководством полка затевается какое-то мероприятие, а у господина тестя имеется в нем определенная заинтересованность, отсюда такие реверансы в адрес совершенно незнакомых ему людей.

— Прошу, джентльмены, угощайтесь, — Мутулене сделал широкий жест в сторону журнального столика. Мы по­дошли ближе. На столике стояло несколько бутылок «Remy Martin VSOP», две из них были открыты. (Что характерно, я никогда не видел в Уганде в открытой продаже француз­ских коньяков. Даже в баре центрального столичного отеля наливали бренди.)

Мукаса разлил коньяк по бокалам, и Виктор решил, что сейчас самое время поздравить хозяев. Он подал мне знак, приподнял бокал, а я, широко улыбаясь, намеренно при­поднятым тоном негромко сказал по-русски:

— Только без анекдотов — придушу подушкой… Витя понял. Его страсть к месту и не к месту вставлять в разговор подходящие на его взгляд анекдоты была бы не такой смертельно надоедливой для переводчика, если бы их тематика не ограничивалась личностью легендарного ком­дива Чапаева. То есть анекдотов он знал великое множе­ство, однако из всей массы только «чапаевские» могли хоть как-то использоваться в приличном обществе. Но, как на­зло, именно они изобиловали российскими и исторически­ми реалиями, абсолютно не подлежащими переводу ни на один язык мира. Ну, вот как, скажите мне, перевести ино­странному офицеру шутку, построенную на многозначно­сти русского слова «белый»: например, белый офицер и бе­лый гриб? По-английски этот гриб ни разу не « белый»… Или «беляк» в смысле военнослужащий Белой армии и заяц-бе­ляк? Особенно это актуально в Африке, где зайцу вряд ли по­требовалось бы приспосабливать цвет шкуры к цвету сне­га ввиду полного отсутствия последнего. А что делать, если по-русски команда звучит «По коням!», на чем и построен анекдот про бойца, не выполнившего эту команду («пото­му что у него, товарищ комдив, не конь, а кобыла»), когда по-английски та же команда звучит как «Mount!», в смысле «В седло!», и не имеет никакой привязки к половой принадлежности лошади? Я уже несколько раз сталкивался с этим переводческим проклятием… Спасало знание нескольких английских анекдотов, которыми с успехом заменялись Витины шутки, и то только до тех пор, пока он не пытался объ­яснить собеседнику, почему конкретно этот анекдот подхо­дит к теме разговора — неминуемо всплывала нестыковка рассказанного Витей с тем, над чем смеялся собеседник…

В этот раз Витя меня пожалел и произнес довольно связный тост за радушных хозяев и за то, как рады гости, что у хозяев есть, наконец, крыша над головой. Доволь­ный тем, что обошлось без анекдотов, я перевел тост, и все выпили, правда, я заметил, что Оямбо как-то странно на меня посмотрел. Затем Мукаса предложил вынести кресло и стол на помост, на свежий воздух, и все хозяева занялись реализацией этого проекта. Я воспользовался паузой и по­дошел к Оямбо:

— Извините, майор, я что-то не так сказал?

— Да нет, Александр, все было нормально. Просто на­счет крыши над головой, тем более «наконец»… У госпо­дина Мутулене два десятка домов по всей Уганде, включая три в Кампале…

— Но Виктор-то имел в виду Мукасу, — сказал я, — это же его дом, не так ли?

— Алекс, вы же понимаете, что за все платит тесть, и все прекрасно знают, кто здесь реальный хозяин. Да ерунда, не берите в голову…

Я немного помялся, прежде чем задать следующий вопрос.

— Майор, мы, конечно, очень благодарны за то, что нас пригласили… Но почему именно нас? Мы же до сих пор не были знакомы ни с Мукасой, ни тем более с его тестем…

Оямбо тоже не сразу ответил.

— Мне было сказано, что я могу привести своих дру­зей. Я позвал вас. Я ответил на ваш вопрос?

Я промолчал, и тогда Оямбо, оглянувшись, сказал:

— Здесь среди гостей самые уважаемые и богатые лю­ди провинции. Всех их Мутулене знает уже давным-давно и пригласил лично. Мы приятели с Мукасой, его тестя же я вижу второй раз в жизни. А первый раз в жизни я видел его перед обедом в своем кабинете.

У меня, видимо, был настолько ошарашенный вид, что Оямбо улыбнулся:

— Вы же видели утром завалившийся склад. Так вот мне поручили его восстановить, а лучше построить новый. А господин Мутулене занимается, помимо прочего, строи­тельством. Я позвонил Мукасе, через полчаса господин Мутулене сидел у меня в кабинете. Через два месяца новый склад будет готов.

Майор отсалютовал мне бокалом и вышел на улицу, где уже начали прибывать остальные приглашенные.

Ну, вот пазл и сложился… Но почему, все-таки, он при­гласил нас, а не кого-то из своих друзей-офицеров, кото­рых у него пруд пруди?

— Да именно потому и нас, что друзей пруд пруди, — сказал опытный Витька, когда я поделился с ним нашим с Оямбо разговором. — Всех не приведешь, а если приве­дешь не всех — остальные обидятся. А нас всего трое. И хо­зяевам не накладно, и нам приятно, и от друзей никаких обид… С какой стороны ни посмотри — сплошной навар!..

Тем временем народу на улице все прибывало. На три­буне почти все места на лавках были уже заняты гостями побогаче. Перед трибуной осталось метров пятнадцать свободного пространства, а дальше на пустыре прямо на земле или на принесенных с собой циновках сидело все население ближайшей деревни — родины Мутулене и Мукасы. Сельчан, включая немощных старцев и грудных детей, было человек двести. Среди них там и сям стояли плетеные корзины с какой-то снедью, между сидящими сновали подростки, разносившие пиво. Я обратил внима­ние, что все до единого открывали бутылки зубами, даже маленькие дети, для которых стояло несколько ящиков лимонада и «Фанты». Впрочем, я видел и одну молодуху с пивом в руке, которая одновременно кормила малыша месяцев девяти-десяти грудью, а когда он через некоторое время после кормления снова запищал, она, не переста­вая оживленно разговаривать с соседкой, сунула ему в рот свою бутылку пива…

— Пора! — сказал господин Мутулене. Он взял под руки нас с Оямбо, его супруга взяла под руки Виктора с Володей, и мы пошли к трибуне. Посередине самой верхней лавки были оставлены свободные места, к которым чета Мутулене нас и направила. Справа от хозяина посадили Оямбо, слева сели мы втроем, еще левее нас села супруга хо­зяина, Мириам. Перед нами на приделанной к спинке пе­реднего ряда полке стояли бокалы, пара бутылок коньяку и несколько бутылок пива. Перед Мириам стояла бутылка немецкого белого вина. Я заметил, что всех остальных напитками обслуживали две девушки, и только нам была представлена полная свобода действий… Джон Мукаса остался стоять на помосте, как я понял, для общего руко­водства праздником.

Как только мы уселись, из динамиков раздались звуки тамтама. Рваный синкопированный ритм завораживал и в то же время вызывал такое желание двигаться, что я чувствовал непроизвольное сокращение мышц спины. Я посмотрел на окружающих и понял, что я не одинок: сидевшие ниже нас точно также подергивали лопатками в такт барабанному бою, а руки разряженных в пух и прах дам уже начинали плавные движения, без которых невоз­можно себе представить танцующего африканца.

Тем временем на правой границе свободной площадки перед трибуной уже выстроился десяток мужчин с тамта­мами и самыми различными народными инструментами. Корпусами струнных служили высушенные тыквы, к кото­рым были приделаны грифы с натянутыми струнами-жи­лами. Из духовых были тростниковая флейта и какой-то деревянный инструмент вроде кларнета с раструбом из рога винторогой антилопы. Была и мбира — язычковый инструмент, состоявший из тыквенного резонатора, на котором были в два ряда закреплены плоские металличе­ские пластинки различной длины. Когда музыкант дергал их большими пальцами, они издавали немного дребезжа­щие, но очень чистые по тональности звуки. Уже после воз­вращения из Африки я узнал, что мбира известна в Европе под названием «калимба»…

Музыканты с тамтамами занесли руки над своими ин­струментами. Они подхватили ритм, раздававшийся из динамиков, и оператор постепенно убрал запись. Теперь в воздухе висел немного менее басовитый, суховатый, но значительно более насыщенный за счет количества ин­струментов бой тамтамов. Откуда-то слева из-за трибуны раздался резкий, немного переливающийся звук свистка, и на площадку, ведомые пожилым сухощавым распоряди­телем в наряде, украшенном шкурой леопарда, и в выцвет­ших военных шортах, выбежали участницы фольклорного ансамбля. Их было около двадцати, на них были длинные, плотно запахнутые вокруг бедер отрезы цветастой ткани, яркие платки, завязанные на груди на манер топов, головы венчали разноцветные тюрбаны. Все, включая пожилого танцора, были босиком.

Распорядитель коротко свистнул в обычный судей­ский свисток, и закружился на месте в центре площадки, неистово отбивая ритм босыми пятками. В руках у него

выписывал круги и восьмерки в воздухе обшитый шкурой зебры жезл с длинной кистью из конских волос на конце. Танцовщицы взвизгнули и начали распределяться во­круг него по площадке таким образом, что за распоря­дителем образовались две линии танцующих. Короткий свисток — и все замолкло. Тамтамы несколько изменили темп и ритм, и к ним теперь присоединились остальные инструменты.

Откуда-то из середины строя остановившихся тан­цовщиц вдруг раздался высокий чистый голос, после пер­вой же фразы песню подхватил весь ансамбль. Джеймс Мутулене поднялся с места.

— Саша, чего это он встал, — шепотом спросил меня Виктор. — Может, нам тоже надо?

Я вопросительно посмотрел на Оямбо.

— Это приветственная песня в честь хозяев, — сказал тот. — Сначала славят хозяина, потом хозяйку, потом дом и все прочее домашнее хозяйство…

Через какое-то время поднялась и Мириам — видимо, очередь дошла до прославления хозяйки.

А хор продолжал петь, периодически показывая рас­крытую ладонь, повернутую к нам, как будто протягивая нам что-то.

— Нам не надо будет встать? — спросил я.

— Не торопитесь, я скажу, — успокоил нас Оямбо.

Тем временем хор замолк, а музыканты стали посте­пенно прибавлять в темпе и громкости звучания… В какой-то момент распорядитель очередной раз дунул в сви­сток, и, выдавая ногами какую-то бешеную смесь чечетки и ирландского

«ривердэнс», повел первую шеренгу танцов­щиц к трибуне. Они остановились в метре перед первым рядом скамеек и, на секунду замерев, взорвались в танце, подобного которому я не видел никогда. Они крутились на месте, одновременно подпрыгивая и отбивая ритм бо­сыми ногами, они взмахивали руками и наклонялись, ни на секунду не прерывая вращения… В какой-то момент они одновременно сбросили прикрывавшие грудь платки; лучи фонарей отражались от влажной кожи бешено вра­щающихся тел…

По очередному свистку танцовщицы замерли. Остав­шаяся на месте вторая шеренга затянула песню, и распо­рядитель поднялся на помост. Он подошел к нам со спины и остановился за майором. Оямбо поднялся и, поворачи­ваясь, чтобы выйти с трибуны, сказал мне:

— Вот теперь пора — это танец почетных гостей… Распорядитель дождался, пока Оямбо спустится с три­буны. Танцовщицы хлопнули в ладоши, покачивая голо­вами в тюрбанах, обошли вокруг него и замкнули круг, продолжая ритмично хлопать и покачивать бедрами. За­тем я увидел зебровый жезл над своей головой. Я встал и повернулся, чтобы выйти с трибуны. Проходя мимо моих товарищей, я встретился глазами с Володей. У того было совершенно загнанное выражение лица.

— Как себя ощущаешь, Володь? — спросил я, памятуя о том, что наш товарищ не слишком устойчив к алкоголю.

— Я не умею танцевать, — прошептал тот трагически. — И они же… голые!..

— Молчи, дурень! — отреагировал Витя. — Это полити­ческий момент!

Что-то мне подсказывало, однако, что политический аспект момента волновал Виктора в наименьшей степени. У многих из танцевавших девушек были весьма аппетит­ные формы…

Когда мы все по очереди спустились с трибуны и были взяты в кольцо весело улыбавшимися танцовщицами, пес­ня прервалась, но громче забили тамтамы, звонче запела мбира, и девушки вокруг нас понеслись в пляс. Не зная, что делать, я пытался бросить взгляд на Оямбо, но почти сразу девушки, усиленные подошедшим подкреплением в лице товарок из второй шеренги, нас разобрали: каждый ока­зался в окружении пяти танцовщиц, которые, постоянно двигаясь по кругу, заслоняли от меня моих сотоварищей по почетному гостеванию. Я понял, что делать нечего, и попы­тался копировать движения танцовщицы, находившейся в тот момент напротив меня. Практически сразу я понял, что для того, чтобы это не было смешно хотя бы в первом приближении, необходимо родиться африканкой. Иначе просто невозможно скоординировать и синхронизировать все эти движения бедер, головы, ног и рук. Как ни странно, увидев, что мои попытки вызывают у девушек приступы

гомерического хохота (что абсолютно не мешало им вы­делывать самые головоломные па), я успокоился и дал волю мышечной памяти. Это было верным решением. Я танцевал так, как еще относительно недавно делал это на школьных дискотеках (впрочем, тогда это называлось «вечером танцев»), и понял, что, не пытаясь повторить незнакомые движения, я стал попадать в ритм… Улыбки танцовщиц стали гораздо более благожелательными, и мы радостно дотанцевали до конца номера. Поднимаясь на трибуну, я увидел подходящих к ней Виктора и Володю. Виктор показал мне большой палец. Понимая, что меня он не мог видеть, и, соответственно, это не оценка моих тан­цевальных способностей, я решил, что он выражает общее удовлетворение происходящим. Лицо Володи тоже уже не несло выражение священного ужаса, и я успокоился.

Потом еще были танцы и песни, но нас к действу уже не привлекали. Потом фольклорный ансамбль закончил выступление, и все его участники, включая музыкантов, устроились сбоку от трибуны за несколькими пласти­ковыми столиками и принялись пить пиво. Их сменили музыканты полковой группы, которые к тому времени разместились на помосте между домом и трибуной. Они играли уже знакомый мне к тому времени африканский вариант поп-музыки, при первых аккордах которой гости вскочили со скамеек, и площадка перед трибуной мгно­венно превратилась в гигантский танцпол. Деревенские в танцах не участвовали, но живо поддерживали танцую­щих и одобрительно кричали и свистели при особо изы­сканных па.

Время шло к полуночи, выпито было уже много, да и встали мы в тот день рано… Поэтому, когда майор Оямбо спросил, поедем ли мы в полк или останемся еще повесе­литься (а он пришлет за нами дежурную машину), было единогласно решено ехать домой. Мы сердечно попроща­лись с хозяевами, пожали руку пожилому распорядителю ансамбля, помахали рукой хихикающим танцовщицам и сели в машину.

Подъезжая к гарнизону, мы увидели над ним зарево и услышали беспорядочную стрельбу.

— Что там происходит? — чуть не протрезвел Виктор. — Нападение?

— Нет, — спокойно ответил Оямбо. — Это жгут старый склад по моему распоряжению. Это быстрее и дешевле, чем разбирать. Кроме того, он весь изъеден термитами, так что заодно продезинфицируем почву.

— А стрельба?

— Там при его падении рассыпалось несколько ящиков патронов. Что-то упало на землю, что-то застряло между досок.

Повернувшись ко мне, он добавил, понизив голос:

— Ну, а что-то расстреляли на охоте, — и уже громче, — не собирать же их для отчета… Пусть рвутся.

— Верно, — протянул Виктор, когда я ему перевел. — А как еще списать…

У меня было такое впечатление, что он как-то по-дру­гому посмотрел на угандийского майора, как-то по-род­ственному, что ли…

Через несколько дней я зачем-то был в штабе полка и в коридоре столкнулся с Оямбо.

— Алекс, очень хорошо, что я вас встретил. Зайдем ко мне, я вам кое-что отдам.

В кабинете он вручил мне пакет:

— Это вам и вашим товарищам от хозяев праздника. Дома после работы мы с мужиками вскрыли пакет.

Там было два десятка черно-белых фотографий празд­ника очень приличного качества, несмотря на позднее время съемки. Среди снимков, на которых мы были, как правило, запечатлены втроем, было три, где мы фигури­ровали поодиночке. Каждый из них изображал одного из нас, отплясывающего танец почетных гостей. Снято было, видимо, с помоста или с трибуны: ракурс чуть сверху вниз. Фотографировал явно профессионал и явно на хорошую аппаратуру, так как и мы, и окружавшие нас полуобнажен­ные девушки вышли во всех мельчайших деталях.

Вовка тут же схватил фотографию с танцующим собой и порвал ее на мелкие кусочки.

— Ты чего это? — поразился Витя.

— А представляешь, я домой приеду после команди­ровки, а жена это найдет? Это все, кранты! Даже слушать ничего не станет…

— Ну, нам бы оставил…

— Еще чего, — подозрительно сказал Вова. — Вдруг вы меня шантажировать ей будете…

Когда Вовка пошел умываться перед сном, Витя ото­звал меня к себе в комнату и спросил:

— Слушай, как ты думаешь, а можно попросить сделать копию того фото, которое он разорвал?

— Вообще-то, неудобно из-за этого зама комполка дергать… А зачем тебе?

Витя плотоядно ухмыльнулся:

— Хочу посмотреть на рожу этого клоуна, когда мы приземлимся в Москве, а я ему это фото вручу…

О МУРАВЬЯХ, ИРЛАНДЦАХ И ПЛОХОЙ ПОГОДЕ

Я уже писал, что люблю животных. Практически всех. Ну, за редким исключением… Просто, не со всеми животными приятно общаться накоротке. Возьмите, например, скун­са… Или вот, завела моя дочка как-то лемура лори: такое пушистое существо с огромными жалостливыми глаза­ми… Прелесть!.. Но зверек оказался самцом, и через пару недель я резко сменил мнение о скунсах… Те хоть оборо­няются при помощи нестерпимой вони, когда их выну­ждают это делать. А для лори регулярное опрыскивание собственной клетки и всего остального в радиусе метра вокруг нее было просто образом жизни… С учетом того, что по зловонности его моча может запросто посоревно­ваться с выделениями скунса, через две недели я стал ло­вить на себе укоризненный взгляд нашего кота. На лице у него было написано: «О’кей, я стал метить в квартире, и вы меня кастрировали. Ну, и когда вы ЭТУ прелесть к ве­теринару отнесете?». Через месяц не выдержала и дочка, и лори вместе с клеткой уехал в Питер на машине нового, пока еще счастливого владельца.

173

Федя, куджа апа!..

Гораздо более избирательно я отношусь к насекомым. Конечно, есть бабочки и мотыльки… Есть кузнечики и бо­гомолы, причем многообразие форм последних просто поражает! В Африке у меня жили и богомол-сухой лист, и богомол-веточка, и богомол-кусок древесной коры — все они отличались феноменальной схожестью с вышепере­численными предметами и непомерным аппетитом…

Но ведь наряду с безвредными существуют и комары, осы, шершни и прочие кусачие представители мира насе­комых, к которым я питаю такие же непростые чувства, как и большинство нормальных людей (правда, есть еще ученые-энтомологи, но они не в счет…).

А вот муравьи одновременно совмещают в себе как качества, достойные всяческого уважения (трудяги, пре­красные архитекторы, неустанные борцы за чистоту лесов и пр.), так и надоедливые привычки навещать кухни в квар­тирах и устраивать свои общежития в садах и огородах.

В Африке муравьев много. Самых разных. Есть и мел­кие домовые, и огромные, живущие под землей… Есть рыжие бродячие муравьи, живущие в лесах… В передаче «В мире животных» как-то показывали, как пустеет лес на пути колонны рыжих муравьев. Ни один благоразумный зверь не будет связываться с этой кусачей ордой. А куса­ются муравьи знатно. У нас во дворе было много земляных муравьев, которые ползали поодиночке и периодически скрывались в аккуратных круглых норках, которыми пе-174

О муравьях, ирландцах и плохой погоде

стрела утоптанная земля. Как-то раз в выходной мы с Во­лодей играли в настольный теннис, стол для которого стоял в гараже нашего дома. Время шло к вечеру, было не очень жарко, и я играл в джинсах. В какой-то момент я сделал шаг и громко зашипел от неожиданной жгучей боли в коленке. Следующие несколько минут облепившие забор ребятишки из соседней с нами деревни, которые наблюдали за нашей игрой, с интересом и живыми комментариями лицезрели, как «буана мдого» («молодой господин»), прыгая на одной ноге и яростно ругаясь, пытается стащить с себя штаны…

Когда удалось снять штанину с пострадавшей ноги, я увидел, что мне в колено вцепился здоровенный чер­ный муравей. Причем его челюсти настолько глубоко прокусили кожу, что из-под него уже вытекала тоненькая струйка крови. Я попытался его оторвать, но быстро по­нял, что его-то я оторву, а вот его голову — только с куском собственной коленки… Пока Володя бегал за ножницами и пинцетом, я сидел на крыльце и вымученно улыбался негритятам, пытаясь на пальцах объяснить, что со мной случилось. Они радостно улыбались в ответ.

Когда Володя принес ножницы и пинцет, я аккуратно отрезал муравья от его застрявших в моей коже челюстей, а потом вытащил оставшиеся части муравьиного оружия пинцетом. Удовольствие было, мягко говоря, еще то, тем более, что мой обидчик обильно полил место укуса му­равьиной кислотой, что, естественно, выводило ощущения на совершенно другой уровень…

175

Федя, куджа апа!..

На другой день я был по делам в городе и заскочил в «Отель Масинди» выпить пива и поболтать с барменом Питером. Я рассказал ему о случае с муравьем, на что он заметил:

— Ну, Алекс, это неприятно, но не самое страшное, что может случиться с участием муравьев.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Вы же живете в том доме, где жили Джордж (десант­ник Жора) с женой, так?

— Ну, так, — согласился я.

— Мне рассказывал переводчик, который работал с ними до тебя, что под этим домом живет колония му­равьев. И где-то раз в полгода вся колония перебирается на другое место, причем проходит через дом. А еще через полгода — возвращается обратно тем же путем.

— А что в этом страшного-то? — спросил я. Питер нахмурился:

— Они идут несколько часов. И не дай бог им как-то помешать: они расползутся по всему дому и будут ползать до следующего дня… Вы не сможете вернуться в дом, пока они не уйдут…

Вечером я хотел за ужином рассказать моим товарищам о предупреждении Питера. Но, пока мы готовили ужин, всплыла проблема, которая заставила меня забыть об этом. В гарнизоне отключили подачу воды. Видимо, что-то слу­чилось на водопроводе, связывавшем гарнизон с городом.

176

О муравьях, ирландцах и плохой погоде

Получалось, что дожить до завтра, когда водопровод почи­нят, мы можем: у нас всегда стояла пара канистр с водой в запасе. Но мы не могли ни постираться, ни устроить пла­нировавшуюся нами на вечер баню тараканам.

Вообще, тараканы — одни из самых не любимых мной насекомых. Я и дома-то их терпеть не мог, но даже не мог подумать, насколько Африка усилит это чувство. Тараканы в Уганде были отборные: крупные — сантиметра по четы­ре длиной, гладкие, темно-шоколадного цвета и умеющие неплохо летать. Днем их особо не было видно, но вот но­чью… Когда мы с Виктором и Володей поселились в нашем доме, мы первое время никак не могли понять, что за шум раздается из кухни, когда мы вечером расходились спать и тушили свет. Мы вставали, включали свет, но шум мгно­венно прекращался. И только потом кто-то из нас предло­жил пройти на цыпочках на кухню с фонарем и включить его уже у источника шума. Источником оказалось стоявшее под раковиной помойное ведро, в котором было набито столько тараканов, что ведро ходило ходуном. Как только зажегся фонарь, тараканы, как по команде, замерли, а по­том бросились наутек во все стороны. Витька выругался вполголоса, а впечатлительный Володя выскочил из кухни, как ошпаренный.

С того дня мы взяли за правило раз в две недели устраивать тараканам баню. Мы набирали полведра воды и ставили его на плиту. Когда мы слышали, что вода заки­пела, мы крались с фонарем на кухню и, включив фонарь,

177

Федя, куджа апа!..

быстро выливали кипяток на головы замеревшим от све­та тараканам. После этого помойное ведро торжественно выносилось, и отварные тараканы находили последний приют в ближайшем мусорном баке. Такой экзекуции хватало на две недели относительно спокойной жизни, но потом тараканье поголовье восстанавливалось, и все по­вторялось сначала.

Поэтому наличие достаточного количества воды в до­ме для нас было совершенно критично: последний раз мы купали тараканов как раз две недели назад.

— Сань, позвони дежурному, узнай, когда воду дадут, — попросил Виктор.

Я набрал телефон дежурного по полку.

— Это на насосной в городе проблемы, сэр. Завтра все сделают, — сказал дежурный. — Рыжий О’Рэйли уже при­ехал, его видели в баре. Если не переберет — утром почи­нит. Если не рассчитает с выпивкой — вода будет к обеду.

Я хорошо знал Рыжего О’Рэйли. За несколько меся­цев до этого, когда я еще работал с десантниками и жил в «Отеле Масинди», я коротал время в баре, ожидая вечер­ний сеанс. По вторникам и пятницам в помещении ре­сторана отеля устанавливали допотопный проектор и на хорошо прокрахмаленной простыне показывали кино. Фильмы были в основном американские, как правило, вестерны, но иногда попадались и серьезные голливуд­ские ленты. Именно там я впервые увидел «Клеопатру»,

178

О муравьях, ирландцах и плохой погоде

« Десять заповедей» и «Варраву» с Энтони Куином в глав­ной роли — фильм, который произвел на меня самое сильное впечатление…

К тому моменту я уже третий день сидел в отеле, по­скольку начался сезон дождей, и меня с понедельника не могли забрать на работу в гарнизон. До гарнизона было всего четыре километра, но дожди превращали красную почву проселочной дороги в непроходимое месиво, спра­виться с которым не удавалось не только нашему далеко не внедорожному микробусу, но даже грузовым армейским «Бедфордам».

В бар зашла весьма примечательная личность. Этот человек сразу привлек мое внимание не только потому, что он был европейцем, а поскольку времена старика Хэма и прочих белых любителей сафари уже давно прошли, для Масинди это само по себе было событием. Он был рыжим. Не просто рыжим, а Рыжим. И если в бороде его рыжина уже кое-где имела серебристый отблеск, то из-под старой армейской кепки торчали во все стороны пряди такого ядрено-медного цвета, как будто кто-то зачистил от изо­ляции новехонький медный многожильный кабель. На вид ему было лет пятьдесят пять — шестьдесят. Он был одет в видавшие виды армейские шорты и выцветшую, но еще достаточно яркую гавайскую рубашку. Его тяжелые армей­ские ботинки были забрызганы красной грязью…

— Привет, Рэд, — бармен Питер широко улыбнулся во­шедшему. — С чего начнешь сегодня?

179

Федя, куджа апа!..

Мужчина огляделся и увидел меня. Он подошел к мо­ему столику:

— Можно? Я кивнул. Он был среднего роста, даже, пожалуй, чуть

ниже меня, и у него не было правой руки. Правый рукав гавайки был пуст до самого плеча. Рыжий сел и повернулся к Питеру:

— А тебе что, «Гиннесс» завезли?

— Шутишь, — засмеялся Питер. — Я его уже лет пять не видел…

— Ну, а что тогда глупые вопросы задаешь? — грозно сказал рыжий. — Тащи нам два пива, видишь, я не один…

— Спасибо, — сказал я, — не беспокойтесь, я уже пью джин-тоник.

— Т о г д а давай одно пиво и джин-тоник, — снова повер­нулся к Питеру рыжий.

В кино я тогда так и не пошел. Фильм был какой-то проходной, а вот человек со мной за столиком оказался чрезвычайно интересный.

— Гордон О’Рэйли, — отрекомендовался он.

— Алекс, Александр … Извините, а почему Питер вас называет Рэд? — спросил я и вдруг понял.

— Ну, а как еще, — засмеялся О’Рэйли, — я, конечно, дав­но не смотрелся в зеркало, но, по-моему, еще не перецвел… Да меня уже лет тридцать так все называют, я привык…

Потом мы с ним долго сидели, он пил пиво и много рассказывал о себе и о своей жизни. Он был специалистом

180

О муравьях, ирландцах и плохой погоде

по поиску воды и водоснабжению, и сначала они с молодой женой («Через неделю после свадьбы, представляешь?») перед самой войной приехали в Кению. Там в сорок ше­стом году он попал в аварию, в результате которой ли­шился правой руки. А в пятидесятом жена скоропостижно умерла, и он перебрался в Уганду.

— Ну и вот, уже, считай, четверть века болтаюсь по Уганде, ищу воду, устанавливаю и ремонтирую насосы, в общем, при деле…

— А домой не тянет? — спросил я. — Выбирались хоть раз за это время?

— Один раз, — сказал Гордон. — Как раз за год до того, как жена умерла, мы с ней ездили на свадьбу ее младшей сестры. И ты знаешь, на третий день она мне сказала: «По­ехали домой, в Африку…». А как ее не стало, мне и совсем незачем туда ездить. Мне почти шестьдесят, у меня там уже давно никого нет, так чего зря кататься… Мой дом здесь.

По-английски он сказал «I belong here…». Если пере­водить буквально — «Я принадлежу этим местам»; звучит коряво, но удивительно передает суть: я не просто здесь живу, мне здесь хорошо, я как нельзя лучше подхожу этому месту, а оно подходит мне…

И действительно, я обратил внимание, что к Гордону местные относились не просто дружелюбно, а именно как к своему. Несмотря на то, что жил он в городе Джинджа на берегу озера Виктория и в Масинди бывал только наез­дами, его знали практически все, и он знал практически

181

Федя, куджа апа!..

всех. У него, как и у многих ирландцев, было интересное свойство: через пять минут после знакомства создавалось ощущение, что ты знаешь этого человека уже сто лет, про­сто вы давно не виделись…

Потом мне в жизни везло на ирландцев. Со многими из них мне приходилось встречаться по работе, с кем-то пере­секался на отдыхе… Много позже командировки в Уганду я несколько лет проработал в американской консалтин­говой фирме, основателем и руководителем которой был Джозеф Риардон, ирландец по происхождению. Мы с Джо проводили вместе очень много времени и в Москве, и в его доме в Бостоне, много ездили по России и по Америке… И я, и мои домашние запомнили его как чрезвычайно любознательного человека, с широким кругозором, рази­тельно отличавшегося от большинства американцев, с ко­торыми мне пришлось много встречаться в жизни. Джо был ветераном корейской войны, а вернувшись с войны после ранения, закончил Бостонский университет и стал заниматься связями с общественностью и бизнес-консал­тингом. В свое время он даже работал в избирательном штабе одного из кандидатов в вице-президенты США. Много лет провел в Китае, где основал первую негосудар­ственную авиакомпанию и первый специализированный журнал, посвященный авиации и космонавтике. Потом, уже когда я работал в его компании, он внес большой вклад в сотрудничество между космическими отраслями США

182

О муравьях, ирландцах и плохой погоде

и России. До конца жизни он смотрел только два телеви­зионных канала: «History Channel» и «Discovery», и всегда имел свое, независимое мнение по поводу всего, что тво­рилось в мире, зачастую вступая в контры с официальной американской политикой.

Вообще, у меня сложилось впечатление, что несогласие с официальным курсом и наличие собственного мнения — это такая национальная фишка ирландцев. При этом меня всегда поражали их жизнелюбие, несгибаемое упрямство, граничащее с упертостью, и готовность выпить по любому поводу… Видимо, именно потому, что аналогичная ком­бинация нередко встречается и в русском подходе к этой жизни, русские и ирландцы быстро находят общий язык и отлично ладят на уровне отдельно взятых индивидуумов. А про большую политику мы тут не будем, ну ее…

На следующее утро после знакомства с Рыжим О’Рэйли я проснулся от стука в дверь. Стучал дежурный админи­стратор.

— Мистер Александр, вас к телефону. Звонила Наташа, жена одного из моих десантников.

— Саша, у Толика, моего младшего, ночью поднялась температура, боюсь, как бы не малярия… Мише удалось договориться с полковым врачом, он должен подъехать че­рез полчаса. Ты можешь побыть рядом с телефоном, чтобы он тебе по телефону рассказал, что надо делать, а ты рас­скажешь нам?

183

Федя, куджа апа!..

Я сидел в холле и ждал звонка от врача, когда к стойке регистрации подошел О’Рэйли. Узнав, что я там делаю, он сказал:

— Не занимайся ерундой, давай я тебя в полк отвезу. Там прямо у твоих друзей с врачом и поговоришь.

— Как ты меня отвезешь, — удивился я. — Дорога раз­мыта, даже грузовики не проходят…

— Ну, так я же не на грузовике, — улыбнулся Гордон. — Да­вай, у меня как раз есть часок-другой свободного времени.

Я с сомнением покосился на пустой рукав его гавайки, но у ирландца был настолько безмятежно уверенный вид… Мы вышли на площадку перед отелем.

— Г д е твоя машина? — поинтересовался я. О’Рэйли мах­нул рукой куда-то за зеленую ограду, окружавшую отель. Недалеко от въезда на территорию отеля стоял заляпан­ный красной грязью видавший виды «лендровер». Видно, Гордон уже успел с утра куда-то съездить, поскольку грязь была свежая и блестела на солнце.

— Давай, садись, — сказал он, — у нас не так много времени.

Ночной дождь закончился где-то к шести утра, а сле­дующий должен был начаться около десяти, поэтому вре­мени на то, чтобы съездить в полк и вернуться, у нас было не больше двух часов. Перед выходом из отеля я позвонил Мише и предупредил, что попытаюсь добраться до них. Мишка удивился, но я сослался на то, что мы торопимся, и обещал все рассказать позже.

184

О муравьях, ирландцах и плохой погоде

Мы сели в машину и захлопнули скрипучие разбол­танные дверцы. О’Рэйли завел двигатель, и мы рванули с места. Я искоса наблюдал за тем, как он справляется с ру­лежкой. Коробка передач была механическая, поэтому для переключения передач он зажимал руль коленями, а един­ственной левой рукой быстро щелкал кулисой. В какой-то момент он поймал мой взгляд и подмигнул.

— Мне повезло, — крикнул он, стараясь перекричать шум дизеля. — Правую отрезали, а не левую, а то тяжело было бы водить!..

Через несколько минут мы свернули на проселок, ко­торый вел в гарнизон. После утреннего дождя прошло слишком мало времени, да и солнце было еще невысоко, поэтому дорога практически не подсохла. Лендровер про­дирался через грязь по ступицы в кирпично-красной жи­же, двигатель натужно ревел на нижних передачах… Нас то и дело заносило в скользкой грязи, и Гордон отчаянно крутил руль единственной рукой, выравнивая машину. Пару раз мне казалось, что нас просто выкинет с дороги, когда колесо вдруг попадало в скрытую под слоем жидкой грязи выбоину, и машина на какой-то момент перестава­ла реагировать на руль… Я поймал себя на том, что сижу, вцепившись в сиденье и в ручку над дверцей с такой силой, что у меня побелели пальцы… На каком-то особо крутом повороте я не выдержал:

— Гордон, сбрось скорость чуть-чуть, мы сейчас с до­роги вылетим!..

185

Федя, куджа апа!..

— Если я сброшу скорость, — не поворачиваясь ко мне прокричал Гордон, — мы можем встать. А если мы тут вста­нем, тебе меня не вытолкать…

Машину очередной раз занесло, и она с десяток метров проехала, как по льду, боком. Я почувствовал, что вспотел, несмотря на нежаркое утро и легкий ветерок. К счастью, вскоре показался въезд в гарнизон, от которого к штабу и к офицерскому городку шел дырявый, но все-таки ас­фальт… Гордон резко повернул руль, лендровер выскочил на асфальт и чуть не снес полосатый деревянный шлаг­баум. Из караульного помещения, на ходу срывая с себя автоматические винтовки, выскочили два солдата. Один из них, увидев в машине нас, притормозил, а второй с вин­товкой наперевес подскочил к дверце водителя и что-то истошно заорал на суахили.

О’Рэйли нахмурился и грозно смотрел из-под рыжих бро­вей на разошедшегося часового. Как только тот взял пау­зу, чтобы отдышаться, стал говорить Гордон. Он начал с не­громких низких нот, постепенно повышая тон и темп речи. Через несколько секунд он ревел громче, чем солдат до это­го. Я не понимал ни слова, но на солдатика было жалко смо­треть… С каждой фразой разошедшегося ирландца он все больше скукоживался, пока не стал почти на голову ниже… Винтовка уже не смотрела грозно нам в лицо, а бессильно свисала с плеча нашего оппонента стволом вниз. Я перевел взгляд на второго караульного и увидел, что тот привалил­ся спиной к стенке караульной будки и корчился от смеха.

186

О муравьях, ирландцах и плохой погоде

В конце концов О’Рэйли выдал какую-то фразу, после кото­рой наш визави развернулся и мгновенно исчез в караулке. Второй солдат, еще не отдышавшийся от смеха, подо­шел к машине.

— Это было здорово, сэр! — проговорил он сквозь сле­зы. — Я никогда такого не слышал от белого человека…

— Мы к русским специалистам, — сказал Гордон. — Я ве­зу их товарища поговорить с врачом.

Солдат, продолжая тихонько хихикать, поднял шлаг­баум и впустил нас. Мы ехали к жилому городку, колеса оставляли за собой мокрые красные следы…

— Гордон, а на каком языке ты с ним говорил? — спро­сил я. — Это же не суахили, я не понял ни слова.

— А ты разве не заметил, что они с юга, — сказал О’Рэй-ли. — Это луганда — язык южан с берегов Виктории. Я же уже больше двадцати лет в Джиндже живу…

— А все-таки, что ты ему говорил? И почему второй ржал до слез?

— Я ему во всех подробностях рассказывал, что с ним будет делать командир полка, когда узнает, что он не пу­стил русского специалиста. Описал самые мелкие детали…

Когда мы приехали к моим товарищам, Гордон оста­новился за углом и сказал, что подождет меня в машине.

— Там ребенок болеет, матери точно не до гостей… Я зашел в дом. Доктор был уже там. Он осмотрел Миш-кино чадо, достал какую-то микстуру.

187

Федя, куджа апа!..

— Это не малярия, — сказал он. — Пусть полежит денек, давайте эту микстуру — это детское жаропонижающее — и побольше питья. Завтра будет здоров.

Мишка с Жорой вышли меня проводить. Я им уже рас­сказал, что меня привез однорукий ирландец, и они хоте­ли сами посмотреть человека, который смог проехать по такой дороге.

О’Рэйли увидел нас и вылез из машины. Мишка с Жо­рой по очереди потрясли его левую руку.

— Мужик, ты гигант, — восхищенно сказал Жора. А Мишка, немного замявшись, спросил:

— Гордон, сколько я вам должен?

Я перевел. Гордон посмотрел на Михаила, потом взял то­го под руку и подвел к забрызганному грязью по самую кры­шу лендроверу. Он наклонился к дверце, поскреб ее ногтем.

— Нет, тут не видно… — Он обошел машину и поскреб другую дверцу. — Здесь тоже…

Миша стоял в полном недоумении. Он вопросительно посмотрел на меня.

— Мистер О’Рэйли, что вы ищете? — спросил я. Ирландец поднял голову:

— Я ищу, где тут на машине надпись «Такси»… И я ее не нахожу. Поэтому скажи своему другу, что я зарабатываю деньги другими способами…

Я перевел. Мишка покраснел и, повернувшись ко мне, сказал:

— Не уезжайте. Буквально минуту…

188

О муравьях, ирландцах и плохой погоде

Через минуту он вернулся из дома с литровой бутылкой виски в красивой картонной коробке. Он подошел к О’Рэй-ли и сказал:

— За деньги извини, глупость сморозил. Но это ты возьмешь, это от всего сердца.

О’Рэйли улыбнулся:

— Алекс, скажи ему, что я не был бы ирландцем, ес­ли бы стал отказываться от такого подарка.

С бутылкой мы с ним разобрались тем же вечером… А следующим утром он уехал в другое место, где требова­лась его помощь.

И вот рыжий ирландец снова в Масинди, и опять от него в какой-то степени зависит благополучие уже других русских специалистов.

На следующий день вода текла из крана уже с самого утра: то ли неисправность была пустячной, то ли О’Рэйли решил, что удобнее ремонтировать ночью, но в одинна­дцать часов, когда я позвонил в отель, мне сказали, что он уже полчаса как уехал.

Прошло каких-то три недели, как мне пришлось вспо­мнить мой разговор с Питером.

Мы приехали с работы на обед. Виктор с Володей на­крыли на стол и сидели на диване в гостиной, пока я на

189

Федя, куджа апа!..

кухне разогревал суп. Вдруг что-то привлекло мое внима­ние, какое-то движение на полу. Я присмотрелся. По полу кухни в направлении двери, ведущей в гостиную, двигалось несколько муравьев. Это были средних размеров черные муравьи, размером с наших рыжих лесных, но с крупными головами и серьезного размера жвалами. Они бежали ка­ким-то странным зигзагом, периодически меняя направ­ление, а потом возвращаясь на прежний курс. Немного не дойдя до двери в гостиную, они вдруг развернулись и по­бежали в обратном направлении. Через минуту я увидел их на стене, лезущими к кухонному окну. Добравшись до окна, они нырнули в щель под рамой и исчезли.

Мы пообедали и понесли посуду в мойку на кухне. Впе­реди шел Володя. Войдя на кухню, он вдруг остановился, как вкопанный. Шедший за ним Витя наткнулся на него и выругался.

— Тише, — сказал Володя, — смотри! — и показал рукой куда-то вперед. Из-под окна кухни по стене и дальше по полу неспешно текла колонна муравьев. Они шли нетороп­ливо, по три муравья в шеренге, а с обеих сторон колон­ны на равных расстояниях друг от друга, как линейные во время парада, стояли такие же муравьи-солдаты, как те, которых я видел за двадцать минут до этого. Они стояли на четырех задних лапках, подняв передние в воздух, спиной к колонне и направив грозные жвалы наружу, в сторону возможного противника. Я понял: это походное охране­ние. А те, которых я видел раньше, были разведкой.

190

О муравьях, ирландцах и плохой погоде

Виктор явно подумал о том же.

— Ты только посмотри, какие тактически грамотные му­раши, — сказал он и потянулся за стоящей у двери щеткой.

— Витя, не вздумай, — быстро сказал я. — Это то, о чем меня предупреждали. И я рассказал коллегам о нашем с Питером разговоре.

— Послушайте, — вдруг сказал Володя, — вы только по­слушайте, как тихо стало…

Мы только сейчас обратили внимание, что вокруг дей­ствительно царила мертвая тишина. Не было слышно ни обычно стрекочущих в зарослях люфы на стенах дома ци­кад, ни шороха ящериц, ни, кажется, даже пения птиц… Дом вымер.

Среди муравьев в колонне попадались такие, которые что-то несли. Были целые группы, тащившие муравьи­ные яйца. Тащили и всякую ерунду: травинки, какие-то палочки…

Вдруг под окном возле плинтуса из-под мойки выско­чил большой таракан. Он успел сделать всего несколько шагов, как на него со всех сторон навалились муравьи. Ко­лонна на какой-то момент разорвалась, но уже несколько секунд спустя место выбывших на борьбу с тараканом бы­ло заполнено, колонна снова мерно текла черной лентой по кухне, через гостиную и под дверь моей спальни. Я ак­куратно, стараясь не потревожить охрану, прошел вдоль походного строя и открыл дверь в спальню. Колонна ухо­дила под кровать, потом с другой ее стороны появлялась

191

Федя, куджа апа!..

на стене и так же, как на кухне, снова уходила в щель под оконной рамой. Я вышел на улицу. Нескончаемый черный, с металлическим отблеском поток спускался от угла моего окна вниз по стене и пропадал где-то в корнях растущего возле стены банана.

Я вернулся на кухню. Возня под окном прекратилась, а незадачливый таракан, уже разобранный на составные части, путешествовал на спинах неутомимых работяг в их новое обиталище.

— Вот, — сказал Виктор, глядя на проплывающие под нами лапки, крылья и прочие запчасти, — вот поэтому и ти­хо в доме. Чтобы не съели, надо вовремя смыться…

Мы еще полюбовались на бесконечное шествие и уеха­ли на работу.

Когда через три часа мы вернулись домой, колонны уже не было, и только отдельные бойцы походного охранения еще сновали в моей комнате. А к концу ужина исчезли и они.

Кстати, тараканы после прохода муравьиной колонны не беспокоили нас недели две…

ЧТО ТАКОЕ СУВЕНИР

(вместо эпилога)

Утро воскресенья… Я проснулся рано, мне не спится. Солнце только-только взошло, но за окном уже вовсю по­ют птицы и слышно, как в деревне, начинающейся прямо за нашим забором, раздаются мерные звуки деревянного песта: кто-то из хозяек толчет корни кассавы, на завтрак у семьи будут лепешки… Это мое последнее воскресенье в Уганде. В четверг после обеда я улетаю домой, в Мо­скву — моя командировка подошла к концу.

Сегодня до обеда еще надо попасть на рынок — я хочу привезти домой фруктов… У меня только один чемодан, забитый словарями и одеждой, поэтому вчера мы съездили с Виктором и Володей в гараж и за час из двух листов фане­ры и реек (очень пригодилась экспортная тара от недавно полученных запасных тентов для ГАЗ-66) сколотили заме­чательный ящик метровой длины и сантиметров по сорок в ширину и высоту. Сверху к крышке приделали пару ручек из старого армейского ремня, которые у угандийских во­енных сделаны из толстенного крепчайшего брезента. Так что будет место не только для фруктов, но и для сувениров, которых за год с лишним накопилось немало.

193

Федя, куджа апа!..

Вообще, меня иногда удивляет, как время и обстоятель-ст в а меняют смысл слов. Слово « сувенир» произошло от фран­цузского «souvenir», что означает «память». То е с т ь предмет, призванный напоминать о каких-то событиях, переживани­ях, впечатлениях в жизни того, кто этот предмет купил (на­шел, сделал сам — неважно). Но это его личные воспомина­ния, которые он может поделить только с тем, с кем он эти события ( впечатления, переживания) прожил вместе. А в этом случае сувенир напоминает еще и о тех людях, которые были рядом. Так что сувенир — очень личная вещь. У нас же зача­стую можно услышать: «Ой, мне Вася из Японии такие суве­ниры привез!», «А мне еще сувенирчиков надо набрать на­шим на работе»… Это не сувениры. Это подарки. Они этим людям ни о чем не говорят, кроме того, что Вася был в Японии и там такое вот делают… Конечно, им приятно, что о них не забыли и привезли такую безделушку (а может быть — и по­лезную вещь), но у них лично с этим предметом ничего не связано, им нечего вспомнить, посмотрев на него или взяв его в руки… В те времена, когда за границу выехать могли категорически не все, да еще и в стране далеко не все было, привезенная из-за рубежа вещь, пусть копеечная, но модная или отличающаяся от того, что есть у всех, была в большей мере статусной, нежели памятной. И это тоже называли су­вениром, обесценивая таким образом саму суть этого слова.

Но я к сувенирам отношусь трепетно. Для меня они именно памятный знак, репер, опираясь на который я жи­во и во многих подробностях вспоминаю события, людей

194

Что такое сувенир

и впечатления, которые вошли в мою жизнь одновременно с такой вещью, и именно сувениры тех лет во многом по­могают мне писать эту книгу.

К обеду я возвращаюсь с рынка в прекрасном настрое­нии. Я купил четыре отличных крупных ананаса, несколько корней кассавы и крупных зеленых бананов. Наши специа­листы называют их «кормовыми» — чушь, это такие же ба­наны, как и те, которые продаются спелыми, только круп­нее. Они не такие ароматные и сладкие, как более мелкие сорта, зато жареные они просто очень хороши! Единствен­ная проблема — у них очень тяжело отдирается кожура, на­до срезать. А при срезании выделяется белый сок, который на воздухе коричневеет, поэтому к концу готовки руки у по­вара приобретают шоколадный оттенок ( впрочем, в Африке почти все такие)… Та к что приеду — угощу своих домашних жареными бананами…

А десертных бананов я возьму в Кампале перед отъез­дом… Та м есть со рт, который называется « королевский», — бананчики маленькие, толстенькие, с мякотью нежно-ро­зового цвета. Они очень сладкие, но главное — это аромат! Они пахнут так, как будто их опрыскали нежнейшей туа­летной водой… Правда, они не всегда бывают в продаже — сезонный фрукт…

Но настроение у меня приподнятое не из-за поку­пок — это как раз совершенно рядовые продукты. Просто

195

Федя, куджа апа!..

у меня на рынке состоялась очень неожиданная и прият­ная встреча.

В одном из углов рынка обычно толкутся мужья при­шедших на рынок хозяек. Торговаться, покупать продук­ты — это не мужское занятие. Поэтому сильный пол соби­рается в каком-то определенном месте рынка, курит, ба­лагурит, обсуждает последний футбольный матч местных команд… Время от времени к компании подходит забрать мужа закончившая шопинг хозяйка с сумками и пакетами, нередко с гроздью бананов килограммов на пятнадцать на голове. Вообще, африканки отличаются феноменальной способностью носить тяжести на голове. Я неоднократно видел, как мимо проплывает беременная красотка, несу­щая годовалого ребенка в платке, обвязанном вокруг гру­ди, держащая за руку другого, чуть постарше, в свободной от наследников руке у нее канистра воды, на голове уютно устроился мешок муки или корзина фруктов. Она букваль­но плывет, как черный лебедь… Сходство подчеркивается длинной шеей и совершенно королевской осанкой. Но эти походка и осанка — не заслуга гувернеров и придворных учителей. Просто по-другому нельзя — мешок упадет… А на еле идущего позади пьяненького мужа надежды никакой…

Я уже забросил в машину ананасы и бананы и возвра­щался на парковку с пакетом кассавы, когда увидел, что к мужской компании подходит очередная нагруженная, как вьючная лошадь, хранительница очага. Она что-то ска­зала, и один из стоявших спиной ко мне мужчин обернулся.

196

Что такое сувенир

Я его узнал: это был Ричард, сержант, командир расчета из нашего последнего с Мишей и Жорой выпуска артиллери­стов. Он что-то сказал женщине, а потом перевел взгляд на меня, заулыбался и быстрым шагом подошел ко мне:

— Здравствуйте, буана Александр! Очень рад вас ви­деть! — он крепко пожал мне руку и показал в сторону группы мужчин, — Вот, отмечаем мой о т ъ е з д ! Найдете пять минут побыть с нами?

— Да, конечно, — сказал я, и мы подошли к мужчинам.

— Это моя жена, Мария — показал Ричард на женщину с покупками. Та встала на одно колено и церемонно про­тянула руку. Я поздоровался с ней, потом со всеми присут­ствующими. Они стояли полукругом вокруг большого чана, в котором пузырилось что-то бледно-сиреневого цвета.

— Меня переводят в Энтеббе, в охрану аэропорта — сказал Ричард. — Через два дня еду туда, а попозже заберу семью…

— Я тоже завтра уезжаю, — сказал я. — Пора домой…

— Жалко, — сказал Ричард. — К вам все привыкли… Нам нравилось у вас учиться.

— Спасибо, — сказал я, — но я же только переводил. У ч и -ли специалисты.

Ричард нагнулся, рядом с чаном лежало несколько половинок высушенной тыквы, которую в Уганде часто используют вместо половников и чашек. Он взял две по­ловинки, одной зачерпнул из чана, перелил во вторую и протянул мне:

197

Федя, куджа апа!..

— За вашу дорогу домой, буана Алекс, — сказал он. — Вы, наверное, такого еще не пробовали — это домашнее пиво…

Судя по запаху, это было гораздо ближе к браге, к кото­рой у меня после достопамятного Нового года было весьма неоднозначное отношение, но обидеть Ричарда и присут­ствующих его друзей я просто не мог… Я поблагодарил и осторожно отхлебнул из тыквы. Несмотря на достаточно подозрительный цвет и запах, жидкость оказалась вполне съедобной: с ожидаемой кислинкой и сладковато-пряным привкусом, совсем не отдающим алкоголем или сивухой. Я допил «пиво», еще раз поблагодарил Ричарда и начал прощаться со всеми присутствующими, когда мне пришла в голову мысль:

— Ты еще не собираешься домой? — спросил я Ричарда.

— Нет, мы еще немного побудем, — сказал он.

— Я все равно поеду через гарнизон, давай я подвезу твою жену домой… Вон у нее сколько всего, а я на машине.

Я давно не видел, чтобы на меня смотрели с такой искренней благодарностью. Ричард повернулся к жене и что-то радостно затараторил на незнакомом мне язы­ке. Женщина посмотрела на меня, выражение лица ее при этом было недоверчиво удивленным. Она кивнула головой и без единого слова пошла к площадке, где стоя­ла моя машина. Ричард с довольной улыбкой повернулся к друзьям и что-то сказал им, на что они отреагировали дружным смехом.

198

Что такое сувенир

— Спасибо большое, буана Алекс, — сказал Ричард. — Вот теперь нам точно никто не помешает отпраздновать как следует!..

Я остановился около въезда в жилой городок сержантов и помог Марии выгрузить покупки. Она собрала все паке­ты, потом повернулась ко мне.

— Подождите две минуты, пожалуйста, — сказала она на суахили и пошла в городок.

Я удивился, но остался возле машины. Через пару ми­нут она подошла и, снова встав на одно колено, протянула мне что-то завернутое в коричневую оберточную бумагу.

— Что это? — спросил я.

— Ричард говорить, подарок, память — на ломаном английском сказала она и первый раз со времени нашего знакомства улыбнулась. Держа сверток двумя руками, она прикоснулась им к груди и протянула его мне, показывая, что это подарок от всего сердца. Я развернул бумагу. У ме­ня в руках была небольшая мбира, она же калимба — тот самый инструмент, под который мы с друзьями не так давно отплясывали на новоселье. Я положил мбиру в ма­шину. Мария встала с колена, я взял ее руку своими двумя и осторожно потряс:

— Асанти сана, Мария, мазури сана! (Большое спасибо, Мария, очень приятно!)

Сейчас я сидел перед открытым ящиком, в который уже были загружены ананасы, бананы и кассава, и укладывал

199

Федя, куджа апа!..

сувениры. Подаренная Ричардом калимба, завернутая в полотенце, уже лежала между корнями и ананасами. На очереди была мишень для дартс, преподнесенная мне вчера вечером в офицерском клубе на прощальном ужине. Когда заместитель командира полка майор Оямбо вручил ее мне, он поднял тост:

— За цифру 18, Алекс! За волшебное выигрышное число!

Я понял намек. Это произошло тогда, когда мы с мо­ими товарищами переехали из гостиницы в расположе­ние полка и в первый раз пришли в офицерский клуб не в качестве гостей, а как равноправные жители гарнизона. В ходе состоявшейся в связи с этим спонтанной вечерин­ки нас пригласили сыграть в дартс. Никто из нас до это­го стрелки не метал и правил игры не знал. Поэтому нас поставили вторыми номерами к уже опытным игрокам. Я попал напарником к Оямбо, мои друзья — к двум дру­гим офицерам. Игра продолжалась довольно долго. Наши три команды шли наравне, и определить финальную пару никак не удавалось. Наконец, пара, в которой играл Воло­дя, уступила, и оставшиеся две пары сошлись в борьбе за первый приз — ящик пива. Играли из пяти партий, счет был два-два, заканчивалась решающая партия. У нас и наших соперников оставалось приблизительно одинаковое коли­чество очков до закрытия, поэтому все зависело от послед­него бросающего. В нашей команде бросать должен был я. После двух моих бросков у нас оставалось 36 очков. Для

200

Что такое сувенир

закрытия было, соответственно, необходимо последней стрелкой попасть во внешнее окаймление сектора 18, ко­торое означало удвоение этого числа. Я стоял и тщательно прицеливался. Оямбо стоял справа от мишени.

— Алекс, — услышал я, — цельтесь вот сюда. Указатель­ный палец Оямбо уткнулся в точку, которая знаменовала собой нашу победу.

Видимо, я уже устал и подспудно хотел, чтобы это все скорее закончилось, потому что в то же мгновение совер­шенно рефлекторно запустил стрелку. Вокруг воцарилась мертвая тишина… Оямбо стоял, не успев убрать руки, вплотную к его указательному пальцу из мишени торчала моя стрелка, воткнувшаяся на всю глубину четырехсанти­метровой иглы… Я, как и все остальные, с ужасом смотрел на эту картину. Оямбо медленно отвел руку от мишени, поднес палец к лицу, потряс рукой…

— Ни царапины, — сказал он. — Браво, Алекс, ящик наш! Я представил себе на секунду, что было бы, попади

я в палец… Стрелки, которыми мы играли, были довольно увесистыми, с массивным латунным утолщением перед иглой… Минут через пять я справился с противным чув­ство слабости в коленках и присоединился к отмечанию нашего выигрыша.

Я держал подаренную мне мишень. В секторе с цифрой 18 на том месте, где Оямбо тогда держал палец, красовался красный бумажный кружок, приклеенный к мишени…

201

Федя, куджа апа!..

Лук и стрелы… Лук с тетивой из тонкой лианы отделан мехом обезьяны. Стрелы недлинные, легкие, с плоскими наконечниками, явно на птицу или небольшое животное. Это память о визите к пигмеям. Во время нашей с Викто­ром и Володей поездки по гарнизонам, где использова­лась советская автомобильная техника (по большей части ЗиЛ-157 и ЗиЛ-164), мы попали в Форт-Портал — неболь­шой городок между озерами Джордж и Альберт, недалеко от границы с Заиром. На носу была суббота, в которую нам все равно никто ничего по работе не показал бы (выход­ные в Африке соблюдаются свято!). В поездке нас сопрово­ждал майор из транспортного управления Генштаба Уган­ды. Он-то нам и предложил задержаться в Форт-Портале и съездить на экскурсию к пигмеям.

— Только возьмите с собой какую-нибудь ненужную рубашку, — сказал он. — Надо будет подарить вождю, а то ничего не получится.

На следующее утро мы выехали из городка и поехали в сторону виднеющихся недалеко пологих гор, покрытых лесом. Ехали часа полтора, сначала километров тридцать по асфальту, потом свернули на горный проселок, который извилистой лентой стлался по склону горы. В какой-то мо­мент дорога закончилась небольшой площадкой, на кото­рой мы и остановились.

— Отсюда пешком, — сказал майор, — здесь недалеко… Мы прошли еще минут десять по лесной тропе и вдруг

очутились на большой поляне. Склон горы в этом месте

202

Что такое сувенир

образовывал что-то вроде уступа, поэтому поляна метров пятьдесят на пятьдесят была совершенно ровная и гори­зонтальная. Посреди нее стояла большая круглая хижина метров восьми в диаметре, за ней были разбросаны хи­жины поменьше. Из большой хижины навстречу нам вы­шел невысокий, мне по плечо, человек в невообразимой мешанине из военных обносков и гражданской одежды. На голове у него криво сидела рваная соломенная шляпа ядовито-желтого цвета. На ногах были шлепки из автомо­бильной покрышки, в руках он держал толстый посох.

— Во, это еще что за Дед Мороз? — вполголоса пробор­мотал Виктор.

Но сопровождавший нас майор с явным уважением пожал руку этому образцу высокой африканской моды и о чем-то с ним заговорил. Через пару минут «Дед Мороз» кивнул головой, и они с майором направились к нам. Ви­тя достал фотоаппарат. «Дед Мороз» остановился и что-то крикнул резким высоким голосом. Майор замахал руками:

— Уберите пока аппарат, не снимайте. Виктор повесил аппарат на плечо. Майор с туземцем

подошли к нам. Туземец оказался еще не старым мужич­ком с редкой курчавой бороденкой.

— Это вождь деревни, в которой мы с вами находим­ся, — сказал майор. — Он готов показать деревню и местных жителей, но не бесплатно. Фотографировать можно, но каждый снимок — пять шиллингов. Общий снимок жите­лей деревни — 20 шиллингов.

203

Федя, куджа апа!..

— Ладно, тогда ты снимай, — повернулся ко мне Вик­тор. — У тебя камера получше. Потом сделаем снимки каждому.

— Не получится, — сказал я. — У меня слайды, их не раз­множишь.

Витя вздохнул и снял с плеча фотоаппарат. Мы ски­нулись по пятнадцать шиллингов, передали деньги май­ору, тот отдал их вождю. Вождь повернулся к хижинам и что-то крикнул. И вдруг из хижин и из окружавших по­ляну кустов к нам пошли маленькие фигурки. До этого момента я готов был поклясться, что кроме нас и вождя ни на поляне, ни вблизи нее никого не было… Они под­ходили и становились полукругом вокруг нас. Их было человек пятьдесят: старых, молодых, мужчин, женщин… Те, что помоложе, были только в набедренных повязках; пожилым явно что-то перепадало от щедрот вождя, но как-то выборочно: некоторые из них могли похвастаться рубашками и майками далеко не первой свежести, но все-таки относительно целыми. Другие же были драпи­рованы в жуткие лохмотья, не подававшие ни малейшего намека на то, чем они могли являться изначально. Но штанов не было ни на ком, кроме вождя. Да и росточком подданные вождю уступали: тот был на полголовы выше самого рослого из них. Я-то со своими скромными метр семьдесят четыре выглядел неприлично огромным, а уж долговязый Володя вообще производил впечатление жи­рафа среди пингвинов…

204

Что такое сувенир

Виктор щелкнул фотоаппаратом. Вождь тут же сжал руку в кулак и разогнул один палец.

— Витя, ты что снял? — спросил Володя.

— Групповой, — ответил Виктор. — Еще пять осталось.

Но в этот момент опытный майор достал из пакета не­распечатанную белую рубашку, которую Витя на всякий пожарный взял с собой в эту поездку, рубашку, полученную им на складе в Москве перед отъездом. Быстро убедив­шись, что нейлон и Африка несовместимы, он так и не рас­печатал две из трех выданных ему. Зато теперь мы имели возможность сделать то, что вряд ли делал кто-либо до нас: вручить вождю не просто предмет одежды, а настоящую обновку! И вождь это оценил. Покрутив в руках прозрач­ный пакет, он что-то сказал майору и благосклонно махнул рукой в нашу сторону.

— Ну вот, теперь порядок, — улыбаясь, сообщил нам майор. — Сейчас они вам и споют, и спляшут, а вы можете фотографировать сколько угодно!

И действительно, по сигналу вождя жители деревни начали притоптывать на месте и затянули песню. Они пели минут пять, непрестанно двигаясь и вместе с этим не сходя с места, а мы лихорадочно щелкали аппарата­ми, меняя ракурсы, стараясь взять покрупнее особо ко­лоритных персонажей… Потом песня оборвалась, и по команде вождя большинство жителей бросилось к своим хижинам только для того, чтобы через несколько секунд снова появиться перед нами с самыми разнообразными

205

Федя, куджа апа!..

предметами на продажу: луки и стрелы, какие-то амулеты и костяные бусы, деревянные гребешки… Языковой барьер как таковой отсутствовал: деньги их мало интересовали, но вот одежда… Они щупали наши рубашки, завистливо смотрели на наши армейские брюки и не сводили глаз с обуви… Я был в легких тряпичных туфлях, а вот Виктор с Володей — в кожаных сандалиях, которые явно вызвали ажиотаж среди босоногих пигмеев. И только вмешатель­ство вождя позволило нам тогда уйти одетыми, обойдясь скромной толикой денег…

На обратном пути я спросил майора:

— Ну, хорошо, а если кто-то из туристов откажется пла­тить за фотографии?

— Вы знаете, — сказал майор, — бывали такие случаи… Только вот жадным приходилось срочно уезжать, да еще на побитых камнями машинах…

— И что, — спросил Виктор, — никто не жаловался?

— А куда вы пойдете жаловаться? Здесь до ближайшей заирской администрации километров тридцать-сорок…

— Подождите, а причем тут заирская администра­ция? — опешил я.

— Та к мы же в Заире, — спокойно ответил майор. — От­сюда до угандийской границы еще километров двадцать…

Эти двадцать километров мы ехали молча, периоди­чески вглядываясь в заднее стекло микробуса, каждую минуту ожидая увидеть мчащихся за нами заирских по­граничников и готовясь объясняться с властями недруже-206

Что такое сувенир

ственной нам в то время страны, по какому такому праву мы нарушили границу суверенного государства.

…Лук и стрелы перекочевали к калимбе и мишени в ящик. На очереди еще были маленький тамтам, обшитый коровьей шкурой, копье с мощным кованым наконечником и настольная лампа в виде зебровой ноги с натуральным копытом и обшитая натуральной же зебровой шкурой. Все это полосатое великолепие стояло на деревянной подстав­ке в форме африканского континента, обклеенной кожей питона. Сам бы я никогда в жизни не купил подобный сувенир, но это был подарок от начальника Генерального Штаба Уганды, который лично вручил каждому из нас по такой ноге по окончании нашей миссии с инспектирова­нием советской автомобильной техники.

Я отсоединил наконечник копья от древка. Древко было слишком длинным и не помещалось в ящик. Ничего осо­бенного оно из себя не представляло, поэтому я с легким сердцем отложил его в сторону. Дома найду подходящую палку и надену наконечник…

Ну, вот, кажется, и все. Ящик упакован, крышка прибита по углам и прихвачена веревкой, чемодан собран, ручная кладь в портфеле. Завтра утром прощаемся, и Томас везет меня в Кампалу, откуда в среду вернется уже с моим смен­щиком. Я же в четверг сяду на борт Ту-154 и рано утром в пятницу буду дома…

207

Федя, куджа апа!..

Путь домой обошелся без приключений. Самолет до Каира летел полупустой, я сидел, как король, один на трех сиденьях… Стюардессы приносили воду, я смачи­вал носовой платок и накрывал им черепаху, летевшую в пластмассовом портсигаре. Посадка в Хартуме — первая из трех на пути в Москву — запомнилась тем, что в шесть вечера на аэродроме было плюс сорок два в тени, поэто­му сто метров от самолета до зала ожидания аэропорта, где пассажиры пережидали дозаправку самолета, дались непросто… Потом был Каир, где на борт поднялись еще человек двадцать… Потом Будапешт, от которого уже чисто психологически до Москвы было рукой подать, поэтому никто не спал, все готовились к прибытию домой…

В 3 часа 45 минут утра наш самолет катился сквозь мартовскую поземку по шереметьевской рулежке в сторо­ну аэровокзала. Судя по всему, в это время больше рейсов не было, поскольку мы очень быстро прошли паспортный контроль, получили багаж, и около половины пятого я уже стоял со своими ящиком и чемоданом на тележке перед сонными таможенниками. В отличие от пассажиров из Каира, у которых тележки были заставлены фирменными коробками с электроникой, моя персона («Откуда приле­тели? А, Уганда…») их совершенно не заинтересовала. Они, конечно, прекрасно знали, что из Черной Африки ничего особенного не везут (ни электроники, ни джинсов, ничего такого, что могло бы представлять интерес для перепро­дажи), поэтому, еле скользнув взглядом по мне и по моим

208

Что такое сувенир

вещам, один из них, когда я попытался поставить чемодан на ленту досмотрового аппарата, махнул рукой в сторону выхода: «Такси там…».

В половине шестого утра, через год и две недели отсут­ствия, я снова захожу в свой подъезд… Нажимаю кнопку звонка. За дверью раздается топот подбегающей Джер-ки — нашего спаниеля. Она пытается охранно-грозно за­рычать, но вдруг замолкает и начинает отчаянно скулить и быстро-быстро царапать дверь — узнала… Из квартиры слышен сонный голос мамы: «Глеб, вставай, кажется, Саша приехал!», — и к двери приближается шарканье домашних тапок отца…

Я дома.

© Александр Иванченко, 2020

СОДЕРЖАНИЕ

От автора ..................................	........3
«Пятиминутка» (вместо пролога) ...........	........6
Я стартую ..................................	.......18
Всякая работа начинается с отдыха .........	.......31
Моя Африка и звери ........................	.......43
Я еду в тюрьму .............................	.......86
Страсти по триониксу ......................	......101
Приключения синего костюма ..............	......119
Чем пахнет Новый год ......................	......132
День нетривиальных впечатлений ..........	......148
О муравьях, ирландцах и плохой погоде .....	......173
Что такое сувенир (вместо эпилога) .........	......193

Литературно-художественное издание

12+

Александр Иванченко

Федя, куджа апа!..

В авторской редакции

ООО «Эдитус»

125190, г. Москва, Ленинградский просп., д. 80, корп. 16, эт. 3, пом. II, ком. 7

8 (800) 775-30-87

www.editus.ru

Отпечатано в типографии ООО Фирма «П-Центр» 129515, г. Москва, ул. Академика Королёва, 13

Подписано в печать ?.?.?

Формат 148х210. Усл. печ. л. 7

Печать цифровая. Бумага офсетная

Тираж 200 экз. Заказ № 202005045

9785001493785