Василий Михайлович СТЕФАНЦЕВ Восток - 77

Восток. Арабист.

Год поступления — 1972, год выпуска - июнь 1977.

Начальник курса: капитан-майор-подполковник Николай Кузьмич ДЕРЕВЯНКО.

Курсовой офицер: старший лейтенант-капитан-майор Вадим ВЕРБИЦКИЙ.

18+

ВИИЯ. Impression.

1972 - 1977

Claude MONET. «IMPRESSION.SUNRISE»

1972, июль

ПРОЛОГ. ПУТЬ В АБИТУРИЕНТЫ. ИЛИ В «КАНДИДАТЫ»?

«Да, теперь решено. Без возврата

я оставил родные края…» (С.Есенин)

1972 – это был первый год, когда в СССР при сдаче конкурсных вступительных экзаменов в вузы выводилась общая оценка, включавшая в себя не только сумму балов, полученных непосредственно за сдачу каждого экзамена, но также средний балл по аттестату за среднюю школу.

Да, уже были позади 10 лет "английской" спецшколы, сначала в Керчи (Крым), затем в Тбилиси (Грузия); было загадочное предложение специфической «разнарядки» из районного военкомата; через месяц в ответ на запрос пришло в солидном пакете письмо из ВИИЯ с условиями сдачи вступительных экзаменов… Откровенно говоря, в моих и семейных «стратегических» планах значился иной вуз. Тем не менее, по ознакомлении с условиями сдачи вступительных экзаменов в ВИИЯ пришли к выводу, что всё складывается как нельзя удачно: отчего ж не размяться-потренироваться в сдаче вступительных в ВИИЯ (куда мне, из провинции, по причине суперкрутого, по слухам, конкурса вряд ли светило попасть), потренироваться именно в июле , перед сдачей вступительных экзаменов в августе в технический вуз, к поступлению в который я готовился с восьмого класса, налегая вовсе не на английский, а на точные науки? На тот же судьбоносный август отец спланировал свой отпуск– для «присмотра» и оказания материально – моральной и учебной (математика) поддержки в период сдачи «настоящих» вступительных.

***

Ну, здравствуй, Москва!

Итак, Тбилиси, июль 1972г. Чемодан с кое-чем из одежды и учебной литературой. Документы. Ту-104. Курят все – потолок салона в сизом дыму и не продохнуть. До уха доносятся скабрезные анекдоты, которые за шторкой без умолку рассказывает кому-то из экипажа молодая стюардесса-грузинка…

…Домодедово. Автобус-экспресс...налево-направо - леса…поля… Экзотика: островерхие ёлки, белоствольные берёзы…

…А вот и показалась Москва! Точнее, одна из её окраин. Сбитые в тесную толпу серовато-белые панельные многоэтажки... Панельный щит с рекламой кинофильма "Мировой парень" про МАЗы, актёра Олялина и суровое международное ралли, в котором побеждает Минский автозавод ("Песняры": "Лишь только подснежник распустится в срок..." – это оттуда)...

Часть I. В МИРЕ ИЗ КРАСНОГО КИРПИЧА.

Июль 1972 - июль 1973

В АБИТУРИЕНТАХ И ДАЛЕЕ

«Держи три копейки на трамвай и вали отсюда поскорее!»

Как проехать до ул. Волочаевская? Найти на московской улице более-менее знающего город человека оказалось весьма непросто. И не скоро...

…При проходе через КПП на территорию ВИИЯ первые кто встретился - это была группка неряшливых «курсантов со стажем», которые сходу объяснили, какие языки "хорошие", а какие – «не дай Бог!», каков минимальный проходной балл и как тут вообще всё «мрак» и «хреново» - и предложили 3 копейки на трамвай, чтобы я «уматывал», пока ещё не поздно.

***

"Иногородним предоставляется казарма".

Строевой отдел. Сданы документы. Получена информация, как найти свою казарму в этих институтских закоулках.

Оказалось, что вступительные экзамены в институт сдавались-принимались в три потока: первый – в армии, те, кто уже служил в армии срочную; второй – выпускники московских школ; третий – выпускники немосковских школ…

Нас, иногородних, поделили на «роты». Моя - седьмая…

Кажется, что официально мы назывались не «абитуриенты», а как-то необычно «возвышенно» - «кандидаты» (или мы ходили в «кандидатах» после успешной сдачи экзаменов, но до приказа о зачислении, который был издан через добрый месяц с гаком: приблизительно 30-го августа?).

Место обитания - казарма. Питание – курсантская столовая. Но жили в комнатах – на втором этаже над «старой» библиотекой. В каждой комнате койки в два этажа с проходами между рядами минимальной ширины.

В потоке иногородних было исключительно нескучно! Ребята съехались из многих союзных республик (Россия, Украина, Белоруссия, Грузия, Узбекистан), автономных республик, краёв, областей, городов... Встречались весьма целеустремлённые «кандидаты» - те, кто испытывал лотерею Фортуны по второму, а то и по третьему разу. Что ж, до достижения 23-х лет двери были открыты… Вызывали уважение солидно выглядевшие владельцы каких-то неведомых ведомственных переводческих значков на лацканах демонстративно носимых ими интеллигентских пиджаков и вроде как с опытом практической работы в качестве переводчиков – не то, что большинство месяц назад состоявшихся выпускников школ, «желторотых", в мятых рубашках…

В кубрике «пацаны» наперебой и взахлёб рассказывали про «родные края», звучали истории и просто разговоры, разгорались дискуссии, шёл активный обмен мнениями, впечатлениями и, конечно же, «местными» анекдотами, заканчивавшимися громогласным дружным молодым ржанием, - и так часов до 2-х — 3-х ночи, а то и позже.

***

«Аллес ист ферботтен! Аллес ист ферботтен!»

Ещё было не время осознать, что с этого момента в моей жизни уже началась на долгие пять лет эпоха постоянных построений. На этих «сгонах абитуриентов в одну кучу» разные по комплекции, возрасту, должности, званию и эмблемам в петлицах начальники командным, не терпящим возражений голосом втолковывали и нашей, и иным ротам одно и то же – что теперь наша жизнь состоит из одних «нельзя» и «запрещается». Заодно каждому «нарушителю нарушений» были обещаны личные «галочки» за каждый проступок в некоем зловещем списке, который неведомое высокое грозное начальство обязательно учтёт при решении судьбы абитуриента, и не дай Бог...

Я «вляпался» чуть ли не на самом первом в своей жизни построении: стоя в первой шеренге строя, на виду у будущего своего начальника курса, в упор расстреливавшего нас всякими «нельзя» «категорически запрещается» и прочими «неможно», закурил от скуки и тоски, вспоминая лучшие времена, родные пенаты, любимую девушку и три копейки на трамвай… Вдруг показалось, что зычный голос капитана Н.К. Деревянко как-то не ко времени оборвался, и я, разбуженный резко установившейся тишиной, очнулся и посмотрел в его сторону…В ответ увидел буравящий и одновременно испепеляющий меня взгляд... Мельком оглядел себя - подумалось: может, ширинка не застёгнута или что ещё НЕ ТАК? «Не так» оказалось иное. Был выведен на три шага в сандалиях и весёлой по расцветке рубашке навыпуск перед строем: оказалось, в строю не курят, а курят – причём если начальник соизволит разрешить! - в специально отведённом для курения месте, под названием "курилка" (как это нелепо звучит рядом с пушкинским «жив, курилка!»). Для закрепления в памяти правил курения заставили собирать окурки –«бычки», в обилии разбросанные по земле на обширной площади. Впечатления: здравствуй, ж***, новый год!

Бывали, конечно, перескоки в одиночку и вдвоём-втроём через забор подышать полчасика-часик воздухом свободы московских улиц или ЦПКиО, побродить, поглазеть на необъятный город со столичным лоском – витрину государства, отведать пельменей или просто эскимо, выпить кружку-другую пива или кваса (жара!)… и чтобы назначенный старшим надзирателем сержант из поступивших из армии поставил тебе очередной «минус» в кондуит («Где это ты пропадал? А, ещё и пивом несёт! Ставим очередную «галочку» твоему разгильдяйству!» (реальное словечко было и в рифму, и покрепче).

Естественно, что при отсутствии планов на поступление мной руководило нечто сродни задору и «спортивному интересу», и эти новые порядки по ограничению естественных свобод воспринимались легко - как если бы я был «наблюдателем со стороны». На сии «временные неудобства» - именно как временные! - взирал по-философски: ну, что делать, раз в этом заведении принято творить столько откровенных несправедливостей и несуразностей, раз тут принято с серьёзным видом столь нелепо «хохмить» и «чудить»... Это даже забавно! И для меня лично очень скоро закончится…

***

«Арбайтен унд арбайтен!» - что такое «выделить бойцов на работы», или Сдаём экзамены!

Если я, как сказал выше, о ту пору ещё не осознавал, что в моей жизни началась эпоха построений, то наступление параллельной ей эпохи – эпохи трудовой жизни - было вполне наглядным и осязаемым. Лето в ВИИЯ, как и в любом учебном заведении, под стать «страде деревенской»: ремонт учебных аудиторий! Вряд ли абитуриентам-москвичам, наверняка жившим под родительским крылышком и только появлявшимся в красных стенах института к условленному часу в установленные дни, выпало сие удовольствие! Ну, что такое какие-то там желторотые «абитуриенты» в глазах «лиц, назначенных ответственными за ремонт»?! Вышележащее начальство за провал этих «абитуриентов» на вступительных экзаменах претензий этим «лицам» не предъявит, а вот перспектива оказаться с выдранной пятой точкой за отставание от графика ремонта…Посему куда более существенный и значимый, чем связь с какой-то там подготовкой к сдаче каких-то там экзаменов, смысл бесконечных внезапных построений «абитуры» означал реализацию очередных запросов на рабсилу: собрать в кучу ещё не задействованных на работы или в наряды абитуриентов и «выделить» из их числа затребованное количество «бойцов». Вот так, в перерывах между перетаскиванием мебели и сейфов с этажа на этаж и «поднеси – унеси», между "службой" в нарядах на кухню и «на тумбочку» мы как бы невзначай, как бы «про между делом», сдавали вступительные экзамены, результаты которых, если говорить серьёзно, определяли человеческие судьбы.

Попутно создалось впечатление, что подготовка абитуриентов к вступительным экзаменам - это был в глазах начальства как бы «необязательный для исполнения» пункт в распорядке дня, на которую нам после обеда выделялось время в количестве часов двух (или трёх?). Это мероприятие именовалось экзотически звучавшим словом «сампо» и имело место быть в помещении «старой» библиотеки. Однако на деле оказаться «незадействованным» в эти часы почему-то удавалось редко – очевидно, потому, что мест в «старой» библиотеке был дефицит, ну и начальство решало «проблему» по-своему… Довелось-таки испробовать «сампо» на себе – что сказать? Мозги отказывались работать «на приём», поскольку было по-южному жарко и душно плюс послеобеденная истома, помноженная на хронический недосып после ночных «бла-бла-бла» в казарме, либо после дежурств «на тумбочке» или на кухне. Глаза отчаянно слипались – наверное, поэтому самим собой состоялось маленькое, но полезное «открытие»: на "сампо" книг надо брать побольше— чем выше стопка, тем удобнее спать, положив на неё голову…

***

Собственно экзамены

Выдали «зачётные книжки абитуриента»

Первый экзамен – сочинение. Торжественные, как где-нибудь в масонской ложе, процедуры по обеспечению анонимности листов с будущими сочинениями. За содержание и орфографию с грамматикой не беспокоился, а вот запятые…Насыпал их с избытком, подозреваю. Значит, «хорошо».

Но об этом стало известно позже при странноватых обстоятельствах. В день сдачи второго экзамена, по английскому языку, утром, нас построили на плацу, огласили кучу фамилий, приказав их владельцам выйти из строя, потом вышедших построили в отдельную толпу и куда-то зачем-то увели. За «расчётом»? Или это нам выпало получить «расчёт»? Почему-то «начальники» в ответ на наши вопросы превращались в каменные статуи и упорно (садистски?) молчали, пока мы довольно долго простаивали на плацу. Затем вдруг объявили, что направляемся обратно в казарму...

Тех из нас, кто «выжил» после оглашения результатов написания сочинения, прежде всего на скорую руку проинструктировали, как «по-военному» заходить в аудиторию для сдачи экзамена и какими «военными» словами докладывать о себе и «целях своего прибытия». Забавно.

Полученный на экзамене «трояк», как и «неуд» - гарантированный «аллес капут». И телеграмма домой: «Вылетел. Встречайте поездом». Полковник Зотиков, этакий колобок со своеобразным чувством юмора, прославившийся неудачной ночной засадой на «самоходчиков» в качестве дежурного по институту у ворот на плацу, в зимнем фонтане, окружённом обледенелыми сугробами, из которого сам не сумел выбраться («засада» вошла в число лучших институтских баек), рекомендовал иное содержание телеграммы: «прощайте, ножки в розовых чулочках, - гибель Орла!»

Без внутренней установки на поступление сдача экзаменов лишена должного для этого пиетета и мандража; на их месте присутствовал некий внутренний азарт, спортивный интерес: а ну-ка, смогу – не смогу, получится – не получится… Что меня действительно интересовало в те дни – и интересовало куда больше экзаменов, и манило к себе, так это столица по ту сторону решётчатой ограды, куда оказалось «низзя»… К тому же только там, на воле, имелись телефонные автоматы, из которых можно было позвонить и услышать звонкий, всегда оптимистический голосок моей «землячки» и подружки по Тбилиси, хорошенькой армяночки Леночки, которая готовилась к грядущим в августе экзаменам и проживала у родственников или знакомых в Медведково – по московским понятиям тех времён, забытые Богом задворки столицы, глухомань, лишённая метро и потому недосягаемая. Как Магадан.

Из экзаменов понравились «английский язык» (неожиданные тесты проверки памяти, тесты на знание и умение оперировать грамматическими средствами, например, герундий, Nominative Absolute Constructions, артикли, согласование времён глаголов, оживлённая беседа на свободные темы… в заключение ободряющее напутствие экзаменаторов с «английской» кафедры не завалить последующие экзамены) и «история» (помнится, главный вопрос билета – Пугачёвщина; ну, на эту тему я к тому времени успел немало чего прочитать сверх школьной программы. А вот настоящая тяга к историческим дисциплинам пришла только с возрастом).

Что касается экзамена по русскому языку и литературе, то тоже ничего сложного, но только «хорошо» - если не ошибаюсь, из-за откровенной ерунды, которая должна была бы, наоборот, послужить «спасательным кругом», - похромал в деепричастиях страдательного вида. Может, ещё что. Запомнилось: в тбилисской школе учительница отучила меня от произношения крымского (сиречь, южно-русского) «х» вместо твёрдого «г», зато на экзамене в моей речи иногда давало о себе знать моё полуторагодичное интенсивное общение с тбилисскими одноклассниками и улицей: проскакивал лёгкий грузинский акцент и интонации. Они как-то не очень хорошо воспринимались экзаменаторшей, и чем больше она кривилась, тем более усиливался этот акцент помимо моей воли…

***

"Поступил зпт оставаться или забрать документы."

Постепенно в кубриках сначала освободились верхние койки – их снимали с нижних и выносили - «на склад». Затем стало пустеть больше и больше нижних... Комнаты «уплотняли» «уцелевшими» абитуриентами из других помещений поротно. По мере «выбытия» абитуриентов-кандидатов всё чаще приходилось «заступать в наряд», и одна мысль о том, что это обстоятельство негативно отражалось на деятельном участии «бойцов» в процессе ремонта аудиторий, вызывала прилив слёз к глазам и самые горькие сожаления. А если серьёзно, то за несколько дней успелось хорошо сдружиться с некоторыми «коллегами», потому расставаться с ними приходилось с непритворным чувством изрядной горечи...

Итог сдачи последнего экзамена (у моей, седьмой роты – «история»): «заселенных» комнат и коек осталось совсем немного – и если сказать, что в нашей роте «везунчиков» оказалось всего-навсего человек восемь, вряд ли это окажется прегрешением против истины. В соседней, шестой роте, народа «уцелело», кажется, и того меньше. Мне не известно, сколько иногородних абитуриентов числилось в ротах перед началом экзаменационной кампании, но не верилось, что всего каких-нибудь две недели назад вот эта самая комната, в которую свели «остатки» нас, была под потолок забита молодыми людьми, как банка добрых шпротов... Несколько позже, при подведении итогов кампании по сдаче-приёму вступительных экзаменов, кем-то из приёмной комиссии было официально озвучено, что конкурс составил 18 (или 20?) человек на место…

Это надо же – с 18 баллами плюс 4,5 по аттестату оказался в числе успешно сдавших вступительные! Нежданная, как прыщ на ровном месте, проблема: намеченные стратегические семейные планы оказались под угрозой краха, и посему требовалось крайне срочно известить родителей и посоветоваться – если сдавать в совсем близком августе в новый вуз, то времени для подачи документов оставалось впритык... В ответ на моё объяснение, для чего мне так срочно надо в этот день на почту, мой будущий начальник курса внимательно посмотрел на меня и сказал приблизительно следующее: «Это, конечно, ваши семейные дела. Но ты видел, как много ребят хотели поступить, причём и по второму разу, и как мало из вас поступило. Неужели ты так ничего не понял? Передай родителям».

Телеграмма-«молния» из пяти-шести слов родителям о поступлении и с вопросом о судьбе первоначального семейного плана ушла. Часа через четыре повторный поход на почту за ответом: "Поздравляем оставайся "...

Настроение было «разным»; фибры души звенели ещё совсем свежей радостью большой победы, как если бы после хорошей драки или соревнования на приличном уровне; в то же время не отпускала от себя мысль о том, что ввязываюсь в откровенную авантюру, неясные и несладкие последствия которой дадут о себе знать уже в ближайшем будущем: «Ну и вляпался же!».

Так страна, возможно, не досчиталась инженера-строителя… Но её Вооружённые Силы приобрели будущего военного переводчика-арабиста.

***

Мандатная комиссия.

Мандатная комиссия во главе с начальником института важно восседала в боковом небольшом зале всё той же «старой» библиотеки, знакомой по «сампо». Было жарко и душно, потому по возможности были растворены имевшиеся в этом помещении окна.

Мы стояли в виде строя-толпы здесь же, на улице, в садике у фонтана. Были заранее составлены фамильные списки очерёдности следования «шестёрок» или «восьмёрок». Задача будущих начальников курсов, усиленных надзирателями-старослужащими, заключалась в том, чтобы обеспечить чёткое соответствие последовательности шеренг и ФИО людей в них этим спискам и чтобы шеренги и сами «кандидаты» не перемешались в процессе весьма длительного ожидания и отлучений из них («только с разрешения!») по разным поводам и нуждам. Поэтому нас систематически дёргали перекличками.

Там, внутри библиотеки, «на комиссии», какой-то полковник представлял по очереди каждого из вновь зашедшей «партии», зачитывая по бумаге «выжимку» из паспортных данных и полученных на экзаменах баллах по предметам.

Получившие 19 баллов (без учёта среднего балла по школьному аттестату?) считались наиболее пригодными для изучения китайского языка; в моём присутствии «на мандатке» один такой «19-балльный» из нас встретил подобное предложение категорическим «нет», не подействовало на него и то, что, мол, таким может оказаться «приказ Родины» - и после посещения «мандатки» он и иные «отказники» тут же решительно направились в виде организованной толпы во главе с сопровождающим офицером в строевой отдел забрать документы... Для подачи документов абитуриентами в гражданские вузы всё же оставалась добрая неделя...

Ещё во время стояния в неровном строю-толпе и ожидании свей очереди на приглашение в зал заседания мандатной комиссии капитан с автомобильными петлицами, в своё время испортивший мне удовольствие покурить в строю, проведя короткий инструктаж о том, какими «военными» словами отвечать на вопросы членов комиссии, спросил меня, какие языки хотел бы изучать. Ответ: конечно, английский! ну а второй язык? Что я знал, кроме английского? Может, французский, на худой конец, немецкий (после рассказов родителей о жизни на оккупированной Украине не питал и не питаю до сих пор симпатий к немецкой нации). Предложение капитана (очевидно, предварительные расклады по конкретным абитуриентам и факультетам уже нарисовались, и он был в курсе их): подумай, что скажешь, если тебе предложат восточный язык…

Действительно, уже потом, на комиссии спросили мнение насчёт именно восточного языка – какой желал бы изучать? За три секунды вспомнил, чью восточную речь ловило радио в Крыму и в Грузии, – арабскую и персидскую, вспомнил сирийских военных моряков, как-то прибывших в родную Керчь для приёмки военных катеров, вспомнил про войну 1967г. на Ближнем Востоке, вспомнил, как много арабских стран, не один Египет, - интересной работы должно быть предостаточно – и озвучил свой выбор: «арабский» - встреченный одобрительным кивком головы вопрошавшего, который сделал какую-то пометку в своих бумагах.

Причём тут Египет? Да потому, что о ту пору в связи с изгнанием из Египта его президентом Садатом тысяч советских военных специалистов - и это надо же - именно летом 1972 года, перед самым началом сдачи вступительных экзаменов, - арабский язык в абитуриентско-курсантских кругах считался не просто бесперспективным, но убийственно-провальным на все 100%. Оттого оказавшиеся со мной на период летних лагерей в одной языковой группе видели в моём присутствии (ужель единственный, кто добровольно выбрал арабский?) дурное для себя предзнаменование… Наш набор арабистов был в разы меньше, чем в предыдущие годы, и обучение впервые за много лет было спланировано по «обычной», не «ускоренной» программе. «Арабов» за ненадобностью «сокращали»: некоторые изначально ряд арабистов из наборов предыдущих лет были переведены в категорию «перевёртышей»: им резко «отменили» арабский язык и перевели на западный факультет.

Одновременно к моменту нашего поступления ВИИЯ был понижен в ранге военных вузов; в результате этой «реформы» в наших зачётках вместо благородного «слушатель» уже значилось чёрным по белому «курсант», вместо белого «академического» значка («поплавка») теперь полагался «плебейский» синий; от «лейтенанта» до «старшего лейтенанта» служить, если не ошибаюсь, предстояло два года вместо прежнего одного. Определённые поводы для недовольства имелись, и в итоге некоторые ранимые личности в разговорах называли институт «МЯУ» – Московское языковое училище.

Ну, а чехарда и перетасовывание состава будущих языковых групп спорадически происходили на курсе на протяжении всего первого лагерного сбора и улеглись, по-моему, лишь через месяц-другой уже после пришедшегося на середину сентября начала учёбы в учебных аудиториях...

***

Первые метаморфозы

На излёте июля 1972 г. в наш "иногородний" коллектив влились "москвичи".

Всем нам выдали со склада новенькую военную форму, которая ещё на фабрике успевает слегка пропитаться чем-то сродни запаху будущего пота. «Кирзачи». Солдатские шинели. «Сидоры». Котелки, кружки, ложки. Одежду и обувь «проклеймили». К «сидорам» пришили самодельные деревянные «бирки» из подручного материала, ибо, как нам поведал одну из военных тайн патронирующий нас старослужащий, «солдат без бирки что женские причиндалы без дырки». «Гражданку» заставили запихнуть в выданные старые наволочки и отправить по почте домой…

Исколов все пальцы, подшив вкривь и вкось подворотнички и погоны, убыли на свой первый лагерный сбор овладевать азами военных премудростей, а кое-кто - научиться, с какого конца держать веник, и постичь разочарующую истину, что отныне чистка картошки уже не обязанность одной родной внуколюбивой бабушки...

А перед этим, в ответ на домогательства "Вы не стрижены!" уже объявленного официально начальника курса убыл в свой третий подряд за день поход в парикмахерскую (до сих пор существует рядом со станцией метро "Бауманская"), плюнул на всё и постригся наголо («Парикмахерша: «Ты что!!!»; Я: «В армию ухожу!»; «Отошли маме на память» - сердобольная мастер собрала состриженное в конверт). «Под ноль» - неслыханное дело в эпоху моды на длинноволосье под "Биттлз". Несмотря на тогдашнюю жару и солнцепёк, голова на московских улицах постоянно мёрзла, и её приходилось периодически растирать руками. Плюсы: стрижка вылилась в три увольнения подряд, а это - мороженое, пара кружек пива и короткие путешествия по близлежащим окрестностям. Минусы: приехав с юга, загорелый, после стрижки "под ноль" выглядел подобием негра в белой шапочке. Опять плюс: в троллейбусе контроль почему-то не потребовал предъявить билет. И опять минус, да какой обидный: симпатичная девушка на действительно необходимый вопрос (часы забыл в тумбочке) "не подскажете ли, сколько сейчас точное время?", несмотря на исключительную вежливость обращения, сочла необходимым без слов резко «рвануть» на противоположную сторону улицы...

Денежное «довольствие» первокурсников в звании «курсант» без всяких иных должностных обязанностей (например, секретчик) составляло 8 руб. 30 коп. в месяц.

***

«Первый лагерь». Пожарными не рождаются.

Мы уже успели «прослужить» добрых недели две в лагерях, как в наши ряды влилась немногочисленная группа «условников» - условно принятых после сдачи вступительных экзаменов.

Где-то недалеко от лагеря находилась то ли птицефабрика, то ли большое птицеводческое хозяйство – когда ветер дул с этой стороны, воздух был густо пропитан миазмами птичьего помёта. Как-то на занятиях по тактике довелось пересекать близлежащее распаханное поле и скакать среди довольно густо вываленных на его поверхности глыб слежавшихся птичьих экскрементов, грозящих напрочь сжечь корни всего живого.

Жили в палатках, спали на деревянных «нарах», и фраза «откинут полог» из известной песни «Кавалергарда век недолог» более чем понятна – каждый вечер застёгивали брезентовый полог верха палатки – от дождя, от росы, от комаров, а по утрам (уже проснувшись, но лёжа под одеялами), дождавшись сигнала трубы «Подъём», предваряемого характерным шипением патефонной иглы по «винилу», лишний раз дублируемого командиром языковой группы, с неудовольствием откидывали этот самый брезентовый полог, покрытый выпавшей росой, обувались и наполовину одевались - и бежали на «физо» - то на зарядку на стадионе, то «ускоренные передвижения» мимо задов Звёздного городка. Впрочем, сначала для облегчения организма путь вёл в просторный многоместный деревянный, весь в щелях, барак, снаружи похожий на коровник, под названием «ср*льник».

Бегали на «физо» с «голым торсом» в «кирзачах» («юфть» получили уже после лагерей), которые по мере продвижения в осень становились к утру всё более и более «задубелыми», или «окаменелыми», и вновь приходили в «человеческое» эластичное состояние уже от тепла разгорячённой ноги во время бега. Кто не научился грамотно наматывать портянки и правильно «сломать» новые сапоги выше пяток, страдали, порой жутко, от потёртостей ног.

Ну, а после «физо» - «водные процедуры». Вода после ночи освежающе-холоднющая, но так приятно омыться ею, да ещё попросить приятеля полить на спину…

Вокруг палаточного городка беспрестанно подметали листья и освежали бестравные пространства рыхлением граблями. По утрам воздух вокруг палаток пах тополиными почками - какой-то незнакомый, будоражащий, как лёгкое вино, аромат (на юге иные тополя, так не пахнут). Ещё одна экзотика для южанина – ёлки, причём не на картинке, а на каждом шагу - можно пощупать...

В период прохождения «курса молодого бойца», то есть, перехода от домашней жизни к жизни казарменной, аппетит в лагерях, да и в последующий период был просто зверский. Поэтому в первом лагерном сборе особо радовали выходные дни, когда в столовой пустовало достаточно мест и можно было получить остродефицитных калорий не только за себя, но ещё за пару «тех парней», утробы которых в это время сердобольные мамы набивали домашними гостинцами в кустах подальше от посторонних глаз. Однажды так «натрескался» в выходной в обед, что реально почувствовал себя воздушным шариком, наполненным водой – пришлось расстегнуть все ремни и полчаса сидеть без малейшего движения за обеденным столом, чтобы утроба реально не лопнула! Однако стоило после принятия присяги пойти в первое увольнение и отведать обычной домашней яичницы с сосиской, как «зверский» аппетит пропал раз и навсегда!

Тем не менее при росте 184 см перед поступлением с двумя кружками пива и пирожком в пузе весил 69,5 кг (весы в ЦПКиО); уже по прошествии довольно продолжительного времени от окончания периода «обжорства», в первый (зимой) отпуск, двинувшись навстречу своей школьной учительнице по русскому языку и литературе в узком полутёмном коридоре старинного тбилисского дома, напугал её не только «аномально» короткой причёской и отсутствием привычных усов, но и объёмом «стати» - 82 кг!

Редкая для Подмосковья засуха имела место там быть летом 1972 года - и это в краю бесчисленных рек, речушек, озёр и болот! Курс молодого бойца в лагерях на природе под пгт Свердловским перемежался с тушением очагов самовозгорания всяких гнилушек и валежника в близлежащих подмосковных лесах. Выходили в поля на тактику - и часто бывало, что из леса, в котором засел "противник", неожиданно начинал валить столб дыма. Или подымали по тревоге в самом лагере... Во всех случаях подлетали грузовые "газики" (не "уазики"!), мы секунд за пять грузились в кузов – кто полусидя, кто плашмя в кузов в пару слоёв, ноги в сапогах наружу – и на пожарище. Сбивали пламя ветками и сапёрными лопатками, засыпáли самовозгоревшиеся гнилушки и валежник землёй...

Учились всяким премудростям, большим и малым. От интенсивного курса по изучению общевоинских уставов и поддержания чистоты и порядка в «расположении» до того, что непосредственно понадобится в случае боевых действий…

За вырытый окоп в заброшенном поле на окраине леса под Звёздным городком автор этих строк получил «неуд»: когда рытьё (надо было уложиться во временной норматив!) прошло свой экватор, посередине окопа, уже на некоторой глубине, вдруг возник этакий хорошенький пенёк от когда-то срубленного деревца. Тупая лопатка этот пень не хотела «брать»... Да не одному мне тогда "повезло" таким макаром в землекопах.. Зато за рытьё окопа для пулемётчика с соблюдением всех стандартов внутри позиции отделения на окраине лагерного поля огрёб «благодарность»; где-то даже фотографии обретаются...

Обмундирование пропиталось потом и землёй и быстро выгорело. Выданная пилотка «ПШ» оказалась больше заявленного размера и при резких порывах ветра или движениях вертелась на стриженной «под ноль» голове, как флюгер.

Ходили в караул – без патронов, с «железяками». Запомнились два момента.

Первый – ночью на посту случайно бросил взгляд на луну – уж больно большой и оттого необычно тяжело нависшей показалась – в то же мгновение фоне лунного диска на расстоянии менее метра от моей головы промелькнула «кошачья голова». Сова. Поразила полная беззвучность, как в телевизоре с выключенным звуком, совиного полёта и отсутствие даже легчайшего дуновения от крыльев на расстоянии какой-нибудь вытянутой руки…

Второй момент - мохнатое рыжее комарьё из близлежащих прудов и речушки. Достали даже в самой «караулке», находившейся вроде как на бережку. В отдыхающую смену с головой накрылся шинелью, дыша через рукав. Проснулся для заступления на пост с укушенной настырным комаром, пролезшим-таки через рукав, нижней губой. Потешил народ: укушенная губа раздулась и стала выше верхней. К моей радости, за то время, что стоял на посту – губа «вернулась» в свои естественные габариты…

Уставы, уставы, уставы. Строевая, строевая, строевая. Физо, физо, физо..

По воскресеньям самодельные «А ну-ка, парни». «Качки» поднимали штангу и гири. Имеющие преставление о самбо демонстрировали друг на друге свои навыки. До боксёрских перчаток дело не доходило. Обычно мы получали первое место по перетягиванию каната. Однажды сам канат вообще лопнул (?!!!), поскольку его бóльшая часть оказалась в руках нашего курса, меньшая часть у соперников – победа вновь досталась нам…

Самое интересное – конечно же, огневая подготовка, особенно её венец – практические стрельбы. В весьма недавние на ту пору школьные годы мой путь из школы домой пролегал мимо небольшого тира во главе с хозяином - грузином Ромой, как тогда казалось, стариком лет тридцати, на углу чистого уютного парка (в Тбилиси неуютных парков не было) с тенистыми деревьями и с посыпанными «мукой» из красного кирпича дорожками. Там, в пневматическом тире, доводилось повышать не только меткость ради удовольствия, но и уровень собственного благосостояния в стрельбе «на спор» (обычная ставка – «эрти манети» - рус. «один рубль») с донельзя азартными грузинами. В общем, Рома знал, что не будет в накладе и охотно разрешал пострелять в кредит, а приобретённые навыки благотворно отразились на практических результатах уже в армии.

***

Дедовщина?

Сразу оговорюсь: дедовщины как таковой, в группе и на курсе не было, а чем дальше с курса на курс, - тем и того меньше.

Но на первом курсе разница в житейском и ином опыте и соответствующими поведенческими реакциями между возрастами (вчерашние 16-17-летние школьники и 19-21-летние, успевшие прослужить хотя бы 9 месяцев и более в армии) ощущалась вполне наглядно. Поэтому поначалу в обиходе были понятия «старослужащий» и «молодой».

Простейшая статистика, если ею заняться, показывала, что на первом курсе при всех лозунгах о равенстве военнослужащих в вопросах службы обличённые командной властью сержанты на не очень приятные работы чаще задействовали «молодых», чем «старослужащих», например: позавчера «припахали» «молодых» Иванова, Петрова, Сидорова и кого-то из старослужащих; вчера –уже иного, чем вчера, из «старослужащих» и опять Иванова, Петрова и Сидорова; сегодня - вновь нового старослужащего и всё тех же «молодых»… Факты были «на лицо». Мне такая несправедливость чем дальше, тем больше не понравилась, представлялась «вопиющей» - о чём не стеснялся высказываться прилюдно. Конечно, этот «бунт» был под стать моему возрасту: наивен. Интересно, что последовала реакция: после отбоя был «приглашён» как смутьян в «ленинскую комнату» для «разборки». Там заседала группа сержантов-старослужащих. Аргументы возражающей стороны («старослужащие»), что я, дескать, чего-то не понимаю и заблуждаюсь, меня не убедили, поскольку все «назначения» на работы и в наряды и «перекосы» на мой взгляд за последние недели–месяц-полтора мог перечислить по фамилиям и датам… А факты, как говорится, упрямая вещь… В общем, судили-рядили-дискутировали – в итоге «полюбовная» ничья - сошлись на «золотой» середине: мне - перестать вслух выступать с подобной критикой, оппоненты же мои претензии «учтут в службе». Вот на этом и всё.

Во второй раз слово «дедовщина» прозвучало при иных обстоятельствах. Дело в том, что у меня с помощью ножниц довольно неплохо получалось приведение курсантской стрижки в состояние, приемлемое для получения «добра» от начальника курса и дежурного по институту на убытие в увольнение. Так, однажды, накануне выходных, я с ножницами в руках «обработал» двух или трёх коллег по группе. Ну, а потом чёрт дёрнул сказать коллегам, что теперь их очередь привести мою стрижку «в Божеский вид». Вооружившись теми же ножницами, машинкой для ручной стрижки и электробритвой, они сообща подозрительно долго корпели над моей головой, пока жжение кожи в области от шеи до темени не стало уж совсем неприемлемым и я не сказал «хватит». «Парикмахеры» имели смущённый вид, а отражение моего затылка в зеркале произвело ужасающее впечатление. Пришлось «забить» на увольнение, при этом по мере возможного прятать «причёску» под головным убором и избегать попадаться на глаза посторонних. В понедельник с разрешения командира группы при первой же возможности «рванул» в институтскую парикмахерскую (была одно время такая). Парикмахер сначала долго изучала «стрижку» моей головы, прикидывая то одно, то другое, чтобы привести её в мало-мальски приемлемый вид, цокала языком и в конце спросила: «Это старослужащие так издевались над тобой?»

***

«Адрусу, тадрусу, тадрусина, ядрусу…»

Вернувшись из лагерей, переоделись, переобулись, затем каждый долго получал в библиотеке каждый свою кучу учебной литературы с таинственными символами и их расшифровкой в кириллице. Готовились к принятию воинской присяги (состоялась в двадцатых числах октября), которая, наконец-то, узаконивала наши права и обязанности. Одновременно с принятием присяги получен военный билет, есть право на хождение в увольнения. А для этого (ходить в увольнения) съездили толпой на станцию метро «Маяковская», чтобы сфотографироваться в фотоателье-автомате на Горького для пропусков, которые в последующем хранились на курсе в сейфе и выдавались вместо увольнительных записок перед убытием в увольнение (эти пропуска у многих начальников патрулей вызывали большое изумление). После лагерей, с минимумом шевелюры, кое-как выбритые, с «перекрашенными» фотовспышкой волосами и с не успевшими принять перед объективом фотоавтомата подобающее выражение лицами, потому так мало имеющими общего с оригиналами – достойное место нашим физиономиям было разве что на стенде «Их разыскивает милиция» где-нибудь возле опорного пункта охраны общественного правопорядка…Или на съёмках воровских «малин» в стиле фильмов 50-х гг.

Арабский язык начинали осваивать наощупь и по крохам. До Нового, 1973 года сплошным валом, как горбуша на нерест, шли "бананы" и "ту-пенсиз" – то есть, "неуды", от которых, к сожалению, зависела возможность сходить в увольнение в выходные – так курсовое начальство стимулировало успеваемость. "Трояк" был эквивалентен благосклонной улыбке Фортуны, "четвертак" почитался за подарок судьбы. Чтобы получить «пятак», надо было, очевидно, стать равным Аллаху. Внутреннее понимание языка отсутствовало, шёл процесс механической «зубрёжки». Трудно было запомнить за раз пять слов, прочесть без запинки какие-нибудь "иттисаляти - лляти", склонения глаголов... Ковалёв-Шарбатов... Читаем со всеми огласовками. По коже мороз оттого, что арабская письменность состоит из 28 букв, обозначающих только одни согласные и лишь иногда на письме – намёки на гласный звук. А как на слух отличить эмфотический согласный от неэмфотического?

Для упражнений в арабской каллиграфии - карандаши с особо заточенными и косо срезанными лезвием бритвы грифелями, авторучки с "открытым" пером со сточенными в классе о каменный подоконник под 45 градусов и перьями...

А вот после Нового, 1973 года, арабский язык "лёд тронулся". Закон перехода количества в качество? Очевидно. Вообще в каждом достаточно серьёзном деле есть нечто сугубо своё, тайное, неуловимое, абсолютно необъяснимое, но являющееся становым хребтом всему - "фишка". Уловил или, как мы тогда говорили на своём сленге, "просёк фишку" - значит, дело у тебя "пойдёт", плотник ли ты или физик-ядерщик.

***

Новый 1973 год

Новогодье (1973) встречали мужской компанией на квартире у коллеги недалеко от института; новогодняя ночь в Москве оказалось на удивление тёплой: гуляли по улицам в одних кителях, без шинелей. Первого января – с утра пораньше – уже в институте, в наряде: дежурное подразделение. Немного поспали, как тревога: загорелись какие-то тряпки-деревяшки в ничем не примечательных двухэтажных домиках-развалюхах постройки 19-го-начала 20 веков напротив института на Волочаевской. Там с осени были закрыты торговля пивом и "винный" (удивили продававшиеся там бутылки-«фугасы» вина «Солнцедар» с пробками, почему-то залитыми сургучом, словно это были бутылочки со школьными чернилами из «Канцелярских товаров»). Жителей этих трущоб выселили куда-то, сами постройки приготовили к сносу – не прошло и двух лет, как в 1974г. на их месте уже стояли первые панельные многоэтажки.

Ну, а "пожар" был ерундовый, больше дыма, чем огня, и мы его быстро потушили. И вернулись в казарму досыпать.

***

О «стуке» («закладах») и «залётах»

Со «стуком» сталкиваться не приходилось. Хотя бы в качестве пострадавшего. Но не следует быть наивным, полагаясь на то, что «система» как таковая могла позволить себе «держать руку на пульсе», игнорируя при этом «стук».

В этой связи (но уже без связи с институтом) в мои молодые, «зелёные» годы я был даже несколько шокирован иезуитской методой в использовании понятия «стучать на кого-либо», практикуемой начальником группы советских военных специалистов в Сирии, в которой я работал. Там самое суровое «нарушение» среди 19-20-летних солдатиков было «выпить». Поскольку «выпить» совершить в одиночку было невозможно, начальник выявлял среди солдатиков формирующиеся «неформальные отношения», т.е., приятельские, и их «пресекал». С этой целью он по одиночке вызывал к себе на беседу «приятелей». Главная цель «беседы» заключалась в выдвижении против солдатика ряда заведомо облыжных обвинений в том, что он якобы предлагал товарищам приобрести и распить в кубрике спиртное или совершить прочие «святотатства». «Брехня!»,-заявлял солдатик. «Какая брехня, если мне об этом рассказал лично …», - и тут начальник называл фамилию закадычного приятеля этого солдатика. Беседа с солдатиком в принципе на этом обычно заканчивалась, он с густо посеянными в нём зёрнами подозрений в адрес своих самых близких друзей возвращался в кубрик. Его друг-приятель вызывался на такую же беседу с той же целью – зародить в его голове сомнения уже относительно ранее «отбеседованного» товарища. «Разделяй и властвуй!» - старо как…

«Залёты» – то есть, зафиксированные начальством вольные или невольные нарушения по-мелкому или по-крупному установленных правил и порядков, проявление независимости и своеволия натуры часто бывали связаны с темой не предыдущего, а первого абзаца в этом раздельчике; где-то вся эта информация оседала - то ли в личных делах, то ли в начальственных головах, то ли и там, и там. Ощущение, что когда количество и качество подобных «залётов» у индивида достигало некоей «критической» массы, начальство («кабы чего не вышло!») вносило его в свой «особый список» и досрочно принимало «соответствующее» решение о его дальнейшей судьбе после выпуска: одни выпускники убывали для «прохождения дальнейшей службы» за границу, другие – в воинские части дя прохождения обычной службы, третьи – именно для «перевоспитания» - в места не столь отдалённые, для «проштрафившихся» арабистов прежде всего это был город Мары Туркменской ССР, там же Янгаджа, Красноводск. Или Киргизская ССР: Кант, Луговая, Фрунзе... На эту тему арабистами-«залётчиками» постарше нашего курса была сочинена курсантская песенка, начинавшаяся словами:

«Не видать часов мне фирмы «Seiko»,

Не носить замшёвого пальта»…

Доводилось впоследствии служить в штате в краях, «не столь отдалённых», предназначенных для ссылки «залётчиков», понаблюдать: одни из них действительно проявляли себя кто завзятыми алкоголиками, а кто и вовсе моральными уродами; другие же были беспокойными, своеобразными, не лишённых тех или иных талантов натурами, порой, своевольными, не способными или не желавшими влезть в мерки Прокрустова ложа начальства. Или, например, кому-то, служа в дефицитном «хорошем» месте, приспичило развестись с супругой – поезжай в «дыру» на перевоспитание, заодно освободишь «тёплое» местечко для более «достойного»...

***

«Великий и могучий» во спасение

Жизнь в замкнутом пространстве в специфических условиях не могла не привести к возникновению специфического же сленга. Так, «вечеринка» проходила под названием «сходняк», танцы – «скàчки», петь – «давить песнякà»… «Выпил» - значит, «принял», а «сильно поддатый» - «в пополаме»; «самоволка» - «самоход»… Вместо «есть возможность» или «предлагаю» употребляли выражение «есть мàза»; вместо «крутой мужик» говорили «суровый мэн», вместо «быстро» или «немедленно» - «резко», вместо «не удалось» или «ошибся», «дал маху» - «не вписался», вместо «хороший» или «неплохой» - «нехилый»; вместо «съездить по морде» - «дать в тòрец» или «настучать в бубен»… Существо женского пола с непривлекательной внешностью и плоскогрудое характеризовалось, как «хрюшка без доек»; наоборот, «классная» девушка проходила как «высокая тёлка» или «высшая тёлка», при этом дело не в росте, а поскольку вместо «клёво» или «класс» обычно употребляли «высоко» или «высший»… И т.п., и т.д…

Отдельное слово об институтском статусном термине «САЛАБОН», которым говорящий при необходимости ставил на место младшего по курсу (или по срокам военной службы). Вроде эксцессов ни с кем не было, разве что своему же переводяге - сыну знаменитого (выше только звёзды в космосе) переводчика, нагло прорывавшемуся за сметаной или ещё за чем в буфет напролом сквозь толпу с криком «Я-С******в!», в то время как мы, пятый курс (!!!) терпеливо и беспрекословно стояли вместе с теми, кто помладше, «соблюдая очередь». Этому «парвеню» тут же, пока ещё мирно, мой коллега Пётр указал на место, обратившись приблизительно с такими речами: «Это твой отец – С******в, а ты сам кто? СА-ЛА-БОН!!! Ну-ка, резко свалил в очередь, как все, пока я добрый!».

Подытоживая воспоминания в этой связи, хочется сказать вполне уверенно, что курсантское бытие на деле являло собой форму этакого существования в условиях бесконечной череды непрерывно сменяющих друг друга стрессов.

Не удивительно, что в подобной обстановке курение из баловства очень скоро превратилось в «нервическую», жизненную необходимость. С высоты сегодняшнего дня представляется, что от институтских политорганов было бы больше практического толку, и – в результате – наверняка больше благодарности в их адрес, если бы они, пропагандируя политику партии и правительства и т.п., с таким же усердием всеми доступными средствами и способами вели при этом пропаганду и борьбу против повального курения в курсантских «массах».

Те же факторы будили неистребимую тягу к «строго запрещённому» уставами и начальством спиртному. Хотя… Хотя служившие в Группе Советских Войск в Германии (на территории Германской Демократической Республики) рассказывали, что у немцев в военных буфетах запросто продавалось пиво, столь запретное для нас. Для меня эти армейские порядки до сих пор отдают какой-то дикостью: до института жил в Крыму в Грузии – и там, и там было принято, чтобы пацану тринадцати лет в порядке вещей родители налили стаканчик-другой домашнего вина в праздник. Ну, а дни рождений, например, в той же Грузии… Водка в этих краях никогда не считалась напитком, достойным уважающих себя людей, перебравшего всегда доставляли домойи передавали с рук на руки, и если где в Тбилиси в парке или на улице валялся пьяный, то это был не грузин и не армянин…

Сам курсантский «слэнг» выражал внутреннее душевное состояние его носителей, например: «Петров, убери этот триппер!». Или «завтра с утра у нас уборка триппера на территории» («триппер» - это мусор, грязь). Или «был побран» (то есть, попался под руку какому-либо начальству, которое придралось или прищучило курсанта на чём-либо, а то и наказало – независимо от наличия или отсутствия справедливости и законность); «параша» (а) дезинформация; б) остатки недоеденной пищи, вывозимой из курсантской столовой в баках на тележках на свалку); «подпустить п**дунца» (запустить в общество непроверенный или ложный слух). Или вот, кстати, всплывшая в памяти курсантская «мудрость», имевшая скорее юмористический, чем «прикладной» характер: «Сын мой! Бойся ближнего своего, объе***ного тобою единожды, ибо объе***ный тобою единожды объе**т тебя трижды – и возрадуется!». Не место ханженству: в некоторых фразах замена точного по смыслу и стилю «некрасивого» слова его пресным «культурным» эквивалентом выглядит во всех отношениях абсолютно бессмысленной.

Не секрет, под давлением всё тех же факторов очень быстро и эффективно нами была освоена помогавшая «держаться на плаву» необходимость – это матерщина. До института как-то язык не поворачивался произносить не то, что нецензурные, но и нарочито грубые словечки – главным образом потому, что при всех уличных схватках и психологических столкновениях характеров особой-то нужды в этих «эпитетах» и «оборотах речи» не было. Но служба в армии – это нечто! Как прав был генерал Лебедь, разъяснивший чистоплюям-«шпакам», что «в армии матом не ругаются; в армии матом разговаривают»! За последующую мою военную службу мне довелось встретить всего двух офицеров, из уст которых не исторгалось ни единого нецензурного слова, каков бы ни был накал эмоций в силу обстоятельств. При всём уважении за столь завидную выдержку и самообладание, или же за природную интеллигентность, или хотя бы за позитивную толстокожесть не хотелось бы завидовать им, а, наоборот, хотелось бы сочувствовать, поскольку армейская жизнь устроена таким образом, что «разговаривать матом» – что может быть более естественным, поскольку, как гласит рождённая из практической жизни байка, на вопрос «Что является главной движущей силой в армии?» правильный ответ: «Своевременно вставленный «пропи*дон». Отсюда потребность в том, чтобы вовремя выбросить в «окружающее пространство» постоянно накапливающийся по всяким поводам в нервной системе заряд негатива… Хотя бы многим людям, вещам и явлениям озвучить их точные, истинные, заслуженные имена, как например, прозвище «*** заплатанной», данное плюшкинским крестьянином его барину у Гоголя в «Мёртвых душах» (заодно там же прочтите соответствующий короткий комментарий великого автора). Непреложный факт: полгода не прошло с момента поступления в институт, как мат прочно, по-хозяйски, всепобеждающе вошёл в наш курсантский быт… Рождённые не фантазией, а самой жизнью курсантские поговорки: «нас (имеют), а мы крепчаем» или «нас (иметь) - только (член) тупить» (предлагаю читателю здесь самостоятельно «раскрыть скобки») говорят сами за себя…

И вот однажды наступил вечер, когда в нашей казарме, за свои размеры прозванной «авианосец», паренёк, из всех, пожалуй, самый не приспособленный к употреблению «нехороших» слов, щуплый, маленький и белобрысый, державший полдюжины разных расчёсок и щёток для волос в ящике тумбочки, с отчаянием в голосе воскликнул: «Зае**ли!!!» - и казарма дружно разразилась аплодисментами!

***

На лыжах стою уверенно - в безветренную погоду.

Зима – пора лыжных кроссов. Нас на «пазиках» вывозили в парк «Сокольники». Там, на лыжной базе со специфическим запахом то ли кожи, то ли какой-то смазки, мы получали лыжные ботинки и лыжи, выходили на старт… и бежали «десятку».

Бежали, кто как умел. Лично я, южанин из краёв, где не каждый год выпадал снег хотя бы вечером до ближайшего утра, а лыжи и коньки по экзотичности приравнивались к бумерангу австралийских аборигенов, торжественно и с любопытством – поскольку это имело место быть впервые в жизни - надел лыжные ботинки с выступающим у носка рантом. Мне показали, как на них нацепить лыжи. Затем взял руки лыжные палки…и ощутил, что они как бы не к месту…

Памятуя, как нас натаскивали по огневой, строевой, другим предметам прежде, чем перейти к чему-либо серьёзному, обратился к преподавателю с кафедры физподготовки – борцу Кирову – с просьбой, оказавшейся донельзя наивной: объяснить и показать, как со всем этим хозяйством управляться… «Чего?? Вперёд!!! Погнали наши городских!!! Время пошло!!!», - взревела гора мяса кандидата в мастера (а, может, мастера) международного класса по «классике»… Я оттолкнулся палками… и чуть ли не оказался чемпионом курса по бегу на лыжах…поскольку поехал задним ходом прямо в сторону близлежащей линии финиша, находившейся у меня за спиной…

Почему-то эти кроссы кафедра физподготовки планировала на вторую половину марта и далее – после всех оттепелей и повторных морозов дорожки, по которым надлежало бежать, представляли собой отчаянно обледенелую и донельзя разбитую за прошедшую зиму лыжню... Помнится, при моём мастерстве лыжника ноги отчаянно разъезжались в стороны; чтобы изменить направление движения, приходилось сначала остановиться и на месте развернуться; за время участия в кроссах при падениях на льду на ровном месте сломал две пары лыж... Однажды по такому же льду надо было с съехать с пригорка на узкий мостик и далее – по флажкам. Пару раз мысленно перекрестившись, я совершил подвиг – въехал с бугра на мостик, а не мимо, в канаву, и даже проехал по нему, опять же не свалившись в канаву! Но скорость, скорость при спуске! после мостика меня с разгона понесло вправо, на довольно большое дерево, которое я не сумел снести на своём пути, а этак дружески «обнял», поскольку то, как объезжать препятствия или тормозить на деревяшках, мне было (и до сих пор остаётся) неведомо. Обнял с размаху дерево, ноги вперёд, лыжи скрестились и сцепились по ту сторону ствола –картинка из «Ну, погоди!». Разожму руки – рухну спиной наземь, а ноги на дереве - ситуация лучше не станет. На счастье кроссмена неподалёку скользила как бы на игрушечных лыжах - не по ледяной лыжне, а по ещё сохраняющемуся среди деревьев подтаявшему снегу - троица девчушек лет 10-11. Возопиял: «Девочки! Помогите дяде – расцепите мне лыжи!». Подскочили, расцепили…

В общем, добросовестно преодолев «свои» 5 км, я, как правило, приходил к «финишу» одновременно с основной массой коллег, успевших пробежать «десятку»…

…Уже через годы жена вместо «Погнали наши городских! Время пошло!» объяснила, что ногами надо не «чапать», а скользить, показала, как это делается, как работать руками… Время ушло, однако!

Ибо если по мне, то при +45°С в тени куда комфортнее, чем при -20°C без ветра!

Об удобствах и минусах мировой моды

В первой половине семидесятых в моде были длинные волосы. «Силовика», как сегодня принято говорить, можно было легко опознать в уличной толпе по неподобающе короткой стрижке или причёске.

Совсем коротко стричься и в голову не могло прийти, как ни "мордовали" нас начальники - каждый на свой лад, имея личное субъективное представление о том, что подразумевается в Уставе под «стрижкой» и «аккуратной короткой причёской». За «скобку» на шее курсанту грозили санкции.

Повеселила языковая группа с курса на год старше: в разгар комсомольского или какого-там собрания в актовый зал вошли несколько курсантов, все как один постриженные "под ноль" (стрижка!), и только командир языковой группы - в силу высоты своей должности! - позволил себе привилегию - причёску советских детсадовцев и первоклашек - "под чубчик". Замполит факультета чуть не задымился от негодования. Несомненно, своевольные были "взяты на карандаш».

В отличие от длинных волос в одежде в те времена мода была на "мини", что не проходило мимо нашего института. Так, на первом курсе некоторые занятия по арабскому и русскому языку вели не намного нас старше преподавательницы, старавшиеся следовать веяниям современной моды, особенно при стройных ногах… «звяк!», «звяк!» - именно на этих занятиях у «изголодавшихся» курсантов письменные принадлежности неестественно часто «неловко» выпадали из рук под столы и куда-то там закатывались... Ну, а галифе нещадно ушивались, полы шинелей немилосердно обрезались на грани «фола»... Как-то идти в увольнение - а в моей шинели кто-то уже ушёл в увольнение накануне. Делать нечего - выбрал самую длинную из остававшихся на вешалке. По возвращении из увольнения, на станции метро "Бауманская" (мышеловка) был "побран" патрулём: какой-то старлей-стройбатовец вовсю спешил "выполнить план задержаний" к концу дня. Чужая шинель на мне оказалась на 2 см короче (т.е., выше от пола), чем указано в Уставе. В результате изъятие военного билета под расписку, визит через день в комендатуру на Новобасманной для шагистики и, главное, вызволения арестованного военного билета.

В комендатуре куда-то отвели с наших глаз подальше офицеров и прапорщиков. Рядовой состав поделили на десятки, приказали сержантам проводить занятия по шагистике. В нашей «десятке» сержант гонял «урюков», которые явно прикидывались «шлангами», а мы, двое курсантов-виияковцев (1-й и 3-й курсы), стояли и смотрели на этот спектакль. Шагистика продолжалась всего два часа вместо четырёх обещанных; однако мы продрогли («марток – наденешь трое порток!») и сами попросили сержанта, чтобы погонял нас малость «для сугреву». Следующим утром на построении состоялось, естественно, «наказание преступления»: мне был объявлен "месяц неувольнения". Не так было бы кисло, если бы о ту пору существовали хотя бы простейшие, без всяких цифровых удовольствий, мобильные телефоны. Из института можно было звонить по единственному телефону-автомату, если тот был исправен, но тогда перед ним выстраивалась немеряная очередь...Да! Неувольнение – это всё же возможность доделать недоделанное из учебных заданий, постираться и поработать иголкой с ниткой, почитать что-нибудь интересное, если удалось такое раздобыть, вечером посмотреть в клубе кинофильм, который, часто оказывалось, был явно снят из расчёта на тупого зрителя и уже демонстрировался в клубе даже не в пятый и не в шестой тоже раз… В общем, месяц мёртвой скуки!!

Скрасить «разлуку»? Какие «мобилы»? Категорически запрещалось держать в казарме «гражданку» - на этот счёт регулярно проводился «шмон» под матрацами кроватей и в каптёрке. Столь же категорически запрещалось вести личные дневниковые записи и «держать» на территории института личную фотоаппаратуру, радио- и аудиотехнику - что уж тогда сказать о мобильных телефонах сотовой связи, компьютерах и прочих гаджетах, доведись им к тому времени увидеть свет и войти в повседневный быт!

Через некоторое время, оказавшись по вызову в кабине те начальника курса, был ввергнут в недоумение его вопросом: «Скажи-ка, за что я тебя наказал?» Ну как за что? Начал было я там что-то мямлить про неуставную длину шинели... «Запомни: ты получил месяц неувольнения не за шинель, а за то, что попался патрулю. Заодно и другим наука». Это откровение «Шефа» окончательно всё расставило по своим местам в моей голове. Но месяц неувольнения – это слишком! По-моему, больше никому за все 5 лет такая честь не представилась.

***

«Борзость» и «Переводчиков беречь надо!»

Если не ходить в увольнения, а «сидеть» в институте, то единственное – после чтения, постирушек, портновских и прочих хозяйственных дел – развлечение – это просмотр вечером художественного фильма. Конечно, я просмотрел далеко не весь репертуар институтского клуба, но после просмотренного, когда читаю о великих достижениях советского кинематографа, невольно задаюсь вопросом, а кто и в какой стране снимал эти фильмы, пустые, бессодержательные, ни развлекательные, ни «пища для ума», которые потом не по одному и не по два раза демонстрировали нам в институтском клубе? Чтобы получить хорошее представление о достижениях отечественной кинематографии в области кинохалтуры, надо было посещать наш институтский клуб по субботним и воскресным вечерам. Из виденного запомнились к сегодняшнему дню разве что «Я, следователь» (с Кикабидзе), «Русское поле» (с Мордюковой), «Дерзость» и «Иван Васильевич меняет профессию».

Фильм «Дерзость» - о том, как бежавшие из-под расстрела на угнанном из концлагеря мотоцикле после окончания строительства бункера для фюрера военнопленные во главе с актёром Олялиным неожиданно хорошо устроились в оккупированном городке, более того, герой Олялина, из-за внешнего сходства с одноглазым немецким лётчиком-асом – любимцем Гитлера и будучи переодетым в его форму, параллельно безукоризненно владея немецким так, что у немцев вне подозрений, как жена Цезаря, был удостоен аудиенции фюрера в бункере где-то на Украине ( «Вольфшанц»? Винница?). Но попытка устранить Гитлера не удалась – бдительная охрана отобрала оружие на входе. Фильм «ещё тот», а поскольку его демонстрировали десятки раз, то был хорошо известен в курсантских кругах и получил второе, очень меткое название - «Борзость». Из фраз, почерпнутых из фильма: теперь входящий в помещение, где уже до него уже собрались коллеги, говорил: «Паяете? Чаёк пьёте? А водочку было бы лучше!». А если кого-то «заносило», и он начинал нести ахинею, ему, чтобы опомнился, говорили пароль из фильма: «Девушка! Вы такая красивая, а пиво у Вас несвежее».

При просмотре фильма «Иван Васильевич меняет профессию» (и как только ему удавалось попадать на институтский киноэкран?) зал дружно аплодировал «князю Милославскому» в искромётном исполнении Куравлёва после его слов: «ПЕРЕВОДЧИКОВ БЕРЕЧЬ НАДО!»

В Ленинской комнате находился телевизор. Время просмотра телепередач строго регламентировалось по времени и тематике – типа «Служу Советскому Союзу», некоторые новостные блоки, отдельные кинофильмы. «Вне графика» с дозволения замполита факультета можно было смотреть международные спортивные соревнования высокого уровня или патриотическое – например, «Семнадцать мгновений весны». Откровенно говоря, действительно интересных передач и фильмов на советском телевидении было раз-два и обчёлся. Дочь, найдя на чердаке дачного дома газеты за 70-80-е гг. и ознакомившись с содержанием, в том числе с программами ТВ, резюмировала: «Как скучно вы жили!!»

Зато в поздний вечер и ночь православной Пасхи ситуация была противоположной: на «голубом», обычно пресно-скучном заидеологизированном экране раскручиваются самые захватывающие, а то и вовсе феерические передачи, кинофильмы - специально «припасённые» руководством ТВ к этому дню и предназначенные для удержания прежде всего молодёжи дома – для этого и подстраивались под предпочтения. Концерты, музыкальные клипы, исключительно популярные тогда «на безрыбье» нечастые юмористические программы… Тех молодых людей, которые не «купились» на это и пошли-таки кто реально участвовать в церковной службе, кто из любопытства или фрондёрства поглазеть на действо со стороны, «отлавливали» у православных храмов задействованные райкомами ВЛКСМ комсомольцы-активисты при помощи присутствовавшей на мероприятии милиции, «устанавливали» ФИО, места работы или учёбы задержанных - для принятия «соответствующих» воспитательно-карательных мер, особенно против членов Комсомола…

***

Окрылённые и оплодотворённые?

В те годы в фойе институтского клуба на втором этаже висела довольно больших размеров исполненная пафоса картина: некто курсант, по всему виду «круглый» отличник, сидит за роялем и что-то играет; вокруг него сгрудилась группа таких же, как он, курсантов, они глубоко погружены в звуки музыки, а в огромных окнах и открытой, как на веранде, двери на заднем плане видно что-то символическое, важное из жизни страны на пути созидания…Никакой аналогии с повестью бывшего юнкера Куприна о московском юнкерстве вы здесь не найдёте. Наоборот, по задумке автора от картины явно должны исходить флюиды новой, коммунистической одухотворённости, пафоса, высокого штиля, окрылённости, «оплодотворённости» (именно так прозвучало в фильме «Зеркало для героя») чем-то светлым… Некое подобие сцены с Марком Бернесом в «Истребителях», поющим за роялем ВВС действительно чудесную советскую песню о «любимом городе»…

Взявшая на себя миссию быть единственной «руководящей и направляющей силой» советского общества, КПСС требовала от людей лояльности, на деле их принуждая хотя бы внешне и вслух верить в существование того, чего на самом деле не было реализовано - в том числе в реальное социальное равенство граждан, в реальную социальную справедливость, в социальную гармонию в СССР…

А в повседневной жизни люди руководствовались тем, что было не принято произносить с трибун. Каждый видел своё место в обществе и стремился следовать собственным жизненным приоритетам, при этом выбирая пути и способы их достижения, которые могли расходиться с навязываемыми идеологическими установками правящей партии. Помнится, ещё в конце 60-х – пожалуй, в самый «золотой» период жизни советского государства и его народа, когда всего за 20 лет за счёт только собственных сил и средств был восполнен экономический ущерб от минувшей войны и экономика государства рванула вперёд и вверх, - народ после четверти века военной и послевоенной жизни, скудной зарплаты и бедного ассортимента товаров в магазинах, наконец, «зажил» - стал массово покупать на выросшие зарплаты телевизоры, стиральные машины, холодильники, широко развернулось жилищное строительство, усилилась «моторизация»населения… Тот же «ВАЗ» был построен по инициативе Косыгина специально для «изъятия» у населения избытка денежной массы, чтобы советская экономика избежала инфляции…

«Неуклонное повышение уровня жизни населения» – это прежде всего доступность и получение всё большего количества материальных благ. Советские люди быстро поняли разницу между почётной грамотой и квартальной премией и, перепевая романтичного барда-«шестидесятника» Ю.Кукина:

«А я еду, а я еду за мечтами,

за туманами и запахом тайги»,

напевали в полголоса под «беленькую с «козырьком» , «777» или «самограй» в кругу «своих»:

«А я еду, а я еду за деньгами –

- за туманами пусть едут дураки!»

В то же время на весьма высоких этажах здания сословий советского общества в те времена с пониманием и удовольствием распевали под дорогóй, желательно, импортный коньяк или «вискарь» широко известную в «узких» московских кругах «прикольную» песенку: «А кто я есть? Простой советский парень…» (здесь она не уместится - любопытствующие могут обнаружить в интернете тьму вариантов, и это того стоит, чтобы знать, с какого конца начинала гнить рыба).

Так случайно ли в курсантском фольклоре тех времён оказалось нижеприводимое весьма характерное четверостишие? На популярный мотив революционной песни «Смело, товарищи, в ногу», но глубоко идейно крамольное по меркам «Морального кодекса строителя Коммунизма»:

«Мы – мастера перевода!

Деньги превыше всего!

Вышли мы все из народа,

Но не вернёмся в него!»

Лаконично. Ёмко. Откровенно. Цинично. Саркастично. С широчайшим подтекстом: всего четыре строчки, а развернуть их можно в роман. Или в эпическое полотно, достойное кисти И. Глазунова…

И это после всего того, чем нас постоянно «затрахивало» начальство в институте: «Вы - бойцы идеологического фронта! Вы обязаны нести по всему миру великое всепобеждающее учение…». Вместо кропотливого изучения статей на арабском языке о том, что товарищ Л.И. Брежнев что-то там…, было бы намного разумнее и полезнее уделить больше учебного времени на то, чего реально требует практическая жизнь военного переводчика - например, технический перевод по отраслям, видам вооружённых сил и родам войск…Или речевая практика на элементарные житейские темы…

Наверное, одной из причин того, что в «перестройку» народ дружно отрынул от себя подальше современную ему КПСС, прежде всего её ленинский ЦК во главе с таким же ленинским Политбюро, была необходимость жить с «фигами в кармане», было утвердившееся в те времена в обществе «двуличие», «двоедушие», которое «достало» всех: все отлично понимали, что то, как нам рассказывают телевидение и радио, как пишут газеты, как говорят с высоких трибун партийные «боссы» - и как ОНО в жизни – две большие разницы, если по-одесски. И каждый знал, что и как «правильно» скажет сам или его приятель на собрании «для дяди» и что он будет откровенно говорить для проверенных «своих» на эту же тему после того же собрания в «курилке» или за «рюмкой чая».

И в то же время в части населения жила неколебимая вера в правильность коммунистической идеи: «Вот был бы жив Ленин (или Сталин), он навёл бы порядок!».

В пику высоким речам и высоким лозунгам в народе жила насмешка над происходящим в стране под руководством компартии. Народное творчество плодило бесчисленные «политические» анекдоты – пульс переживаемого времени. Огромную популярность имело как официальное («военные песни»), так и неофициальное («бытописание советской жизни») творчество фрондёра Владимира Высоцкого – актёра «Театра на Таганке».

В общем, насквозь идеологизированная советская действительность, в которой (по Конституции СССР от 1977г.) руководящая роль в советском обществе принадлежала КПСС, выработала свои неписаные «правила игры», и, если кто желал быть успешным и «честно» добиться чего-либо в жизни, был обязан им «соответствовать».

Замполит факультета, являвшийся в те времена для меня самым доступным для очей и понимания образцом и олицетворением присутствия КПСС в армии, вполне "соответствовал". На всё это можно было бы не обращать внимания, если бы при этом не совершалось немало не согласующихся со здравым смыслом вещей.

Помнится, к 50-летию СССР (декабрь 1972г.) под его прямым надзором был организован факультетский хор («Партия – наш рулевой» и про Дуню с кузнецами, которые что-то там приколачивают-приговаривают) с костюмированными плясками некоторых народов СССР. В хор "забрили" и меня. Женщина-аккомпаниатор на прослушивании не ошиблась, забраковав меня: полное отсутствие слуха, голос то первый, то второй (мне, отличнику по всем предметам, ещё в начальной школе учительница на пении говорила: «Пять» я тебе поставлю, только молчи!»). Замполит рявкнул в ответ: «Будет петь!». Пришлось участвовать статистом в изображении толпы на сцене. Абсурд - на репетициях и на концерте по-рыбьи беззвучно разевать рот, поскольку рядом стоящие певуны просили не петь вслух, чтобы не сбивать их с диезов и бемолей. Советский олимпийский лозунг "Главное - не результат, а участие" означал: партийно-политической работой должен быть «охвачен» каждый. Чтобы не выпал из поля распространения контроля, из коллектива («все как один») и чтобы "соответствовал".

Такой же бессмысленной спускаемой «сверху» формальностью была обязанность РЕГУЛЯРНО, еженедельно – иначе замполит задаст взбучку начальнику курса, а тот – ниже! – выпускать боевые листки. Автор этих строк, будучи одно время редактором БЛ, который «Из части не выносить!», ощутил всю прелесть тупого формализма этого никому не нужного (не на войне ведь, не на комсомольской стройке) «издания»: в тридцатый раз в карауле, в сороковой раз в наряде по кухне - ни подвига, ни ЧП, ничего из достойного пера и бумаги – хоть бы кто пальнул спросонья по кошке или в воздух на посту или в пулеулавливатель в «караулке» – так на кой нужен никем, кроме «контролирующих лиц», не читаемый «боевой листок»? Нет, «надо, Федя, надо!»

Зато народ живо толпился у время от времени выпускаемых стенгазет: вот где можно было – с оглядкой, конечно! – дать свободу творчеству, юмору, завуалированной иронии и сарказму – живому и актуальному! Бывало, начальство их срывало и авторскому коллективу «доставалось на орехи»…

А в «подполье», то есть, «на очке», почитывали у нас на курсе, например, вещи в те времена преданного идеологической анафеме «антисоветчика» Солженицына – естественно, на английском, без пришедшей в негодность обложки, истрёпанные, залапанные не одним десятком рук и заныкиваемые в самые потайные места; почитывали «покетбуки» от классики до примитивной смеси «сурового мэна с порнухой» – лишь бы английский язык был живым английским. Вышел скандальный «самиздатовский» литературный альманах (кажется, «Арбат») – то же был тайно читаем на курсе…»… Жизнь не могла не учить сравнивать, критически анализировать, делать выводы…

Мы были поколение «Битлз», «Роллинг стоунз», «Лед Зеппелинг», «Истории любви» и «Иисус Христос – суперстар» но это не умаляло нашей готовности отстаивать интересы Родины.

Когда уже учились на старших курсах, в году 1976 (или 1977?), состоялось награждение Президиумом Верховного Совета СССР товарища Л.И. Брежнева, Генерального секретаря ЦК КПСС, по совместительству первого лица СССР, орденом Победы. По этому поводу на самом видном месте на факультете был вывешен больших размеров срочно сооружённый плакат. Как-то группа курсантов, в т.ч. и автор этих строк, оказалась проходящей мимо плаката в одно время с замполитом факультета; он нас остановил, и мы услышали от него «благую весть» о том, что, вот, мол, в связи с выдающимися заслугами в Великой Отечественной войне и что весь советский народ «с чувством глубокой радости и удовлетворения»… на лицах коллег, как в зеркале, я увидел отраженье выражения собственного лица: «Мели, Емеля, - твоя неделя». Замполит также прочувствовал весь наш душевный «пиетет» в связи с данным событием в жизни страны и быстро свернул свой агитационно-воспитательный «спич». Орден, конечно, был вручён Л.И. Брежневу, плакат для курсантов и для «галочки» в плане работы с личным составом на факультете вывесили – к подобному все давно привыкли, - да вот нестыковка: в преподаваемом курсантам учебном предмете «История войн и военного искусства» в разделе «Великая отечественная война» генсека близко не было к чему-либо выдающемуся на уровне кавалеров ордена Победы Жукова, Рокоссовского, Конева, Василевского (дважды)... Да и иные источники и военные мемуары мы тоже читали. Так что…

Кто знает, возможно, существовали какие-то инструкции и методички для замполитовской братии, в которых предписывалось для достижения наилучших успехов в воспитании подчинённого «молодняка» «в духе преданности» соответствующим образом задавить в человеке личность с самых первых дней его прихода на военную службу. Действительно, едва я успел в составе лопоухой в прямом и переносном смыслах «школьной молодёжи» прибыть в лагерь после вступительных экзаменов, как замполиту факультета чем-то «не понравились» мои усы, тем самым я стал «бельмом в его глазу», и он при всякой встрече стал «доставать» требованием сбрить усы. Аргумент сражал наповал – мол, ты не кавказец, а это значит, что усы не являются твоей «национальной гордостью», а посему ты обязан их брить… На моё: «Устав ношение усов не запрещает» - ответ, без аргументов: «Усы сбрей!». Сбрей, и всё! Как там, в пьесах Островского: «Моему ндраву не перечь!» Всё бы ничего, но, очевидно, он параллельно подключил, то есть, заодно вполне серьёзно «достал» и начальника курса, раз тот тоже не единожды отзывал меня «в сторонку» и уговаривал: «Да сбрей ты усы – всем легче будет! Ну, а там время покажет!»… Осёл сдохнет или падишах помрёт? Сбрил-таки, лопух… После чего замполит при встрече со мной уже молчал и его рот растягивался в самодовольной улыбке: 1 : 0 (сломал-таки салажонка – тьфу-ты, лично одержана очередная воспитательная победа!)…К слову сказать, усы я вновь отпустил – уже на третьем курсе, будучи в Сирии – с тех пор ни разу их не сбривал, поскольку они для меня не баловство, а идентичность - как рисунок отпечатка собственного пальца. До сих пор до конца не пойму, причём тут «национальная гордость» как таковая…

Если уж и говорить о «воспитании», то с этой и с последующих «мелочей», то покрупнее, то помельче, мне в институте было привито стойкое, на уровне рефлекса по Павлову, предубеждение ко всему «классу» военных политработников. Потому-то после института, во времена моей последующей службы офицером, было странно и одновременно приятно констатировать для себя, что 90% тех заместителей командира по политической части и политработников, с которыми доводилось близко сталкиваться в реальной службе, оказались на удивление хорошо образованными, эрудированными и развитыми профессионалами и, главное, людьми, способными здраво мыслить, критически осмысливать происходящее и адекватно реагировать без склонности впадать в дурь и придурь – очевидно, по этим причинам со многими из них у меня были обоюдные добрые отношения.

***

На котловом «неудовольствии»

Три года кормили нас в курсантской столовой. Кормили достаточно поганенько. Больше всего убивало меню на ужин: изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год картофельное пюре на воде, как правило, грубо тёртая морковь и раздербаненная тушка хека, одним своим видом слёзно просившая оставить её в покое и просто отправить по назначению - в «парашу» (эту или подобную рыбу откуда-то привозили вмороженной в ледяные глыбы в самых невероятных «батальных» позах). Время от времени приходилось, поковырявшись в этом кулинарном изыске, идти в «самоход»: перелезать возле «старой» санчасти через забор, обращённый на Танковый проезд (гастроном напротив!) и приобретать на ужин батон белого (13 коп.) или ещё вкуснее – «плетёнку» (22 коп.) и треугольный пакет молока (15 коп.), а затем ухитриться незаметно пронести в казарму. Какая вкуснятина – словами не передать! Всё это богатство приходилось употреблять подальше от ненужных глаз– чаще всего запершись в кабинке туалета. Это никак не отражалось негативно ни на самом аппетите, ни на вкусе поглощаемой «человеческой» пищи. Более того - после столь роскошного ужина ещё и не всякий завтрак в курсантской столовой лез в рот!

На гарнир чаще всего была «шрапнель» или «кирзуха»: перловка, пшёнка, ячневая, реже – рис. Вспоминая домашние, приготовленные руками матери каши, удивлялся тому, как можно аппетитные блюда превратить в нечто непривлекательное на вид, безвкусное и неприятное во рту. По праздникам полагался праздничный обед: на столах появлялись отваренные крутую яйца по штуке на брата (чуть само собой не выскочило из тогдашнего лексикона: «на рыло»), недорогое печенье и суррогат кофе (из ячменя или желудей). Молочные продукты отсутствовали напрочь, кроме ежедневной 20-граммовой шайбы из сливочного масла (госцена 3руб. 60 коп. за килограмм), которое очень часто вызывало сомнения насчёт своей натуральности из-за неестественно ослепительно белого цвета и вкуса вульгарного маргарина (госцена 2 руб.20 коп. за килограмм).

Впрочем, о сливочном масле отдельно. Как-то дежурный по институту (въедливый военный юрист-профессионал из тех, кто априори знает, где «собаки зарыты) «прищучил» прапорщика-заведующего продскладом, недодавшего 1,5 кг сливочного масла на суточный расход. Естественно, прапорщик, не моргнув, тут же обвинил моего коллегу по наряду курсанта Петра Литина в том, что, дескать, он, в процессе перенесения здоровенного куска масла из продсклада в хранилище продуктов суточного расхода (расстояние – метров 15 метров по коридору с официальным перелезанием в одном месте через раздаточное окно) попросту схрумкал эти полтора килограмма сливочного масла за один присест…

Иные «сюжеты для небольшого рассказа» на ту же тему:

- Как-то за обедом в стоящем на столе бачке с борщом выловили «разводягой» (половником) аппетитнейший презерватив…

- Или как-то приготовили для нас очередную «кашу» на гарнир такого качества, что желающих есть эту «субстанцию» больше напоминавшую нечто каучуково-резиновое на клею, чем съедобное, не нашлось ВООБЩЕ. Примчался замполит факультета. Мой тёзка Василий Саулеп продемонстрировал всем, в том числе и замполиту, чем нас «потчевали» в этот раз: взял две тарелки, одну пустую, другую с лепёшкой этой каши, подбрасывал «лепёшку», та совершала два-три кульбита в воздухе и с размаху шлёпалась в пустую тарелку – и хоть бы зёрнышко отделилось от этой «каши» (!). Ситуация, очевидно, не прописанная в «методичках» для политрабочих: а) никто, уважающий себя, такую «еду» не желал есть, и это вроде бы естественная, нормальная человеческая реакция на несъедобное; б) с другой стороны, существовали так называемые «правовые нормы» так называемой «военной администрации» (изучали ещё на первом курсе), которые групповой, тем более, массовый (курс в полном составе!) отказ от приёма пищи квалифицировали однозначно как бунт (!) - со всеми вытекающими отсюда репрессивными последствиями (большевики сделали собственные, или, как тогда модно было говорить, «отдельные» выводы из восстания на броненосце «Потёмкин», на котором всё началось с червивого мяса). Замполит факультета бегал по столовой, делал страшные глаза и требовал, чтобы мы ели, потому что это «приём пищи» и мы должны её, пищу, «принимать»… А ведь должно было быть жаль этого человека, которому должность вменяла в обязанности в любых ситуациях выступать апологетом и требовать выполнения неадекватных вещей наперекор элементарному здравому смыслу и очевидному...Нет, не позавидуешь…

Когда осуществилась мечта трёх лет: сняли с казарменного положения и котлового довольствия - проблемы с питанием уже были иного рода. Питались в буфетах и столовых. В институте и за его пределами. Вспоминается, что в «списке посещаемых» были столовые, именуемые как «Шпала» (травмвайное депо), «Рыгаловка»… Четверги в СССР были днями исключительно рыбного меню, поэтому мы обычно посещали «диетические столовые» (были и такие) – меню там было подороже, зато и по четвергам имелось мясное. Пресное? А зачем на столах выставлены горчица, перец, соль… Иной раз случались «стеснённые обстоятельства», и при визитах в гости в женское общежитие приготовленные женскими руками борщок или пирожки оказывались очень кстати («долг платежом красен» - в ответ при случае не жадились на шоколадки)… Бывали ситуации, когда приходилось упорно думать, где можно перекусить на остатки мелочи, количество которой в кармане уже не позволяло ей бренчать. В студенческой столовой МЭИ? Там на всё-про всё хватало 40-50 копеек. «Дёшево и сердито»? Офицеры из «бронетанковой» тоже не брезговали…Что греха таить - пришлось научиться лихо выдёргивать шнурком от ботинка из винных бутылок проткнутые внутрь их пробки, чтобы затем можно было сдать этот «хрусталь» в пункт стеклотары, по 20 коп., а то и дешевле – чтобы без очереди, - иной раз разбогатев на полтора-два-три рубля, а то и вовсе став обладателем «пятерика» - сумасшедших денег за неделю до выдачи жалованья.

«Нас сняли с казармы! Нас сняли с котла!». Это ещё не было сладкое слово «свобода». Но в собственных глазах выросли в статусе - пришло радостное ощущение себя не столь подневольными и бесправными, как прежде…

***

Как у вас обстоит с «самоходами»?

«Самоходы»? То есть, «самоволки»? Ну какая же жизнь же без них! Шеф ведь сказал в своё время: «не за шинель, а за то, что попался». То есть, не пойман – не вор. У меня самоволки делились на две категории: «для удовольствия» и «из необходимости». Обе категории– для своего рода «плотских» утех. Вот только причины и мотивы были разные. «Для удовольствия» – это встретиться с девушкой, съесть что-нибудь вкусное, хлебнуть пива в буфете «Серпухи» (ДК завода «Серп и Молот») или в «Вениках», прочие естественные причины. «Из необходимости» – это в гастроном на Танковом (за не положенным по курсантскому довольствию молоком и хлебом взамен гадостного ужина в курсантской столовой), это на почту на Тулинской (там, на месте обшарпанных дореволюционных строений в два-три этажа, скрывавших в своих «внутренностях» немало воровских «малин», куда нет-нет да подъезжали «Волги» с оперативниками в серых плащах, напряжённо-неторопливо входивших под арки во внутренние дворики, нынче высятся роскошные по советским стандартам многоэтажки) - за посылкой со скоропортящимися гостинцами из южных краёв. В самоволку на почту?! А как иначе, если идти официально, то не всегда получалось успеть на почту: бывало, начальство раньше 19-00 – времени окончания «сампо» – не отпускало; почта же открыта до 20-00, причём за 10-15 минут до закрытия уже никого не принимали; остальное апробировано: получение из сейфа пропуска для увольнения, поход в казарму за шинелью, ожидание трамвая и поездка, далее бегом по переулку – вот и гарантированный «невписон» в расклад времени).

Любимые места «перехода границы» между волей и неволей: на задах через забор в тихий переулок со стороны Самокатной и у «старой медсанчасти» со стороны Танкового.

Не любил лазать через «пики» со стороны Волочаевской: слишком открытое место, да и всякие дежурные, бывало, устраивали там «засады», иные из которых вошли в сборник институтских баек. К тому же как-то один и нас, неудачно перелезая в этом месте, повис на обручальном кольце. Рассказывают, орать начал немилосердно от боли, но люди из наряда вроде успели быстро снять с пики…

Пронести в казарму «пузырь» чего-нибудь? Начальники, патруль портфели могут «обшмонать», приглядываются к «фигуре» - не выпирает ли где чего «неестественно»…Удобнее всего проносить спиртное оказалось в левом рукаве шинели у бицепса – не оттопыривается, руку можно держать при начальстве как положено - «по швам», козырять-то правой! маши правой всем на удовольствие… А вот левой поосторожнее – стекло ведь!

***

«Ж*пничание»

На младших курсах довольно часто практиковалось так называемое «ж*пничание». «Пойти на ж*пу», «сесть на ж*пу» означало после отбоя часик-другой позаниматься в умывальной комнате или туалете, где горел свет – подтянуть «хвосты» или подготовиться к завтрашним занятиям, поскольку из-за нарядов или иных обстоятельств времени для учёбы, порой, элементарно не хватало.

Помнится, однажды пришлось-таки «сесть на ж.» до утра в Ленинской комнате – но этой ночи хватило для написания и оформления работы (курсовой?) по военному страноведению. Но в наступившие сутки еле дотянул до «отбоя» – был «никакой» и всё время клевал носом на занятиях. Ну, а в остальные разы «садился на ж.», чтобы почитать что-нибудь художественное, взятое из библиотеки или принесённое из дому приятелями-москвичами.

До сих пор удивляюсь: мои ночные бдения за книгой в умывальной комнате ну уж слишком часто совпадали с дежурством по институту щеголеватого подполковника Степанова, который обязательно заявлялся с проверкой к нам в казарму. Когда в первый раз он «застукал» меня за чтением, и не просто за чтением, а за чтением «неучебной» (!) литературы, было ещё ничего. Стало хуже, когда я со временем превратился, по его словам, в его «старого знакомого – читателя-хроника». Ну не читать же легальную литературу, всякий раз сидя на лишённом всякой поэтичности «очке»! Пробовал я как-нибудь «отбояриваться», однако он упорно записывал мою фамилию с пометкой «злостный нарушитель распорядка дня, пункт «сон», 8 часов», и гнал спать, несмотря на все протесты с моей стороны. Ещё и дежурному с дневальным при этом доставалось за то, что, мол, «не контролируют».

***

О московских погодах

За 40 с лишним лет климат вообще, погода, в частности, значительно изменились в столице. Зимы стали куда теплее. А ведь в семидесятые годы для январей и февралей нормой были затяжные периоды морозов в 24°-26° градусов плюс-минус ещё два-три градусика; в январе обязательно выдавалось несколько дней, когда морозы днём достигали минус тридцати, а к вечеру и в ночь, понятно, и того ниже. Тогда в карауле, если пост был на свежем воздухе, менялись через час вместо двух, а на «вечерней прогулке» запрещалось петь. Когда же температура воздуха повышалась до минус 15° – минус 18°, говорили: «Смотри, как потеплело!»

В начале июня, под запах тополиных почек, с точностью швейцарских часов, в Москве обязательно проходил короткий период обильных ливней. Проезжие части улиц на несколько часов заливали бурные потоки дождевой воды, и тогда женский пол вынужден был снимать обувь и босиком переходить на противоположную сторону…

А современное лето с тех пор стало прохладнее: где эти обязательные июльские и августовские деньки в среднем +36°С в тени? Случаются, конечно, и ныне, но стали редкостью и исключением из правил, а не самой собой разумеющейся нормой, как в те времена.

Сегодня в жаркие московские летние дни молодёжь массово плещется в городских фонтанах, девушки разгуливают по городу и в общественном транспорте в весьма откровенных нарядах... А тогда, в семидесятые… Выйти куда-нибудь на центральные улицы, причём даже не девушке, а парню, и не в выставляющих прелести на показ нарядах, а в обычных приличных, даже скромных по нынешним временам шортах, и ещё при этом иметь на ногах какие-нибудь «вьетнамки»… Кличкой в спину «чудило» можно было бы не отделаться. Из толпы встречных прохожих слышалось бы в адрес носителя шорт: «какая наглость, какое бесстыдство!», «чего они себе позволяют! Не на пляже ведь!» и «куда смотрит милиция!»…А в милиции может быть «строго» - как у Высоцкого:

«Вывели болезлого, руки ему за спину

и с размаху бросили в «чёрный воронок»!»

- не спеша разбирались бы, кто такой, где работает или учится, состоит ли в Комсомоле – и «сигнализировали» бы по месту учёбы или работы для «принятия мер»…

…Купание в фонтане – даже не на Пушкинской или у Александровского сада, не в городе, а «всего лишь» внутри МГУ возле «гуманитарного корпуса» - в описываемые времена тоже было бы воспринято, как наглый вызов принятой в обществе морали и правилам поведения. Хорошо, если списывалось на безалаберность и незрелость возраста…

***

Лагеря-1973. Скучать некогда

Лагерный сбор 1973г. запомнился «ротными учениями»: приехали бронетранспортёры, настоящие, железные, с «рабочими» пулемётами, но, судя по водителям, вроде как из ДОСААФ. Со стрельбой холостыми, атакой через поле с фронта и ударом во фланг через заросли двухметровой крапивы и заросшую молодым ивняком канаву с водой (на бегу чуть не потерял в ней сапог, застрявший между утопленных веток) «захватили опорный пункт супостатов» ... Где-то гуляют фотографии того времени...

Сдаётся, что именно в этот лагерный сбор соседи («Запад») по палаточному городку разбередили лагерную рутину оригинальной «хохмой». Сам я был в ту ночь часовым, ходил возле палаток. Уже утром, когда хорошо рассвело, на аллейке палаточного городка в трёх метрах от меня остановился несколько растерянный от изумления и одновременно люто негодующий дежурный по лагерному сбору (отличный мужик, полковник-танкист в возрасте, весьма «широкой» комплекции с кафедры оперативно-тактической подготовки — ОТП), и как бы вслух сам себе (с часовым не разговаривают, но, видно, достало) с расстояния двух метров поведал о том, как он сам «в ответ» козырял этому чучелу: «Тридцать лет в армии, но чтобы так нае**ли, чтобы так нае**ли! Прохожу мимо — он мне из-под «грибка» честь отдаёт, ну, и я ему в ответ козыряю. Иду обратно — он снова мне честь отдаёт, и я ему. А он что-то руку вниз не опускает. Подхожу ближе — а там грабли в сапоги вставлены, на грабли плащ надет, да ещё правый рукав под «грибок» загнут — будто козыряет! Тридцать лет в армии, но чтобы так нае**ли!»

А дело было за считанные дни до окончания сбора. Объявили творцам чучела на граблях по трое суток гауптвахты – «сидеть» после окончания лагерного сбора, до которого (окончания) оставались считанные дни…

Сбор закончился, и, кажется, все благополучно убыли в первый долгожданный летний отпуск...

***

Сентябрь 1973 – июль 1974

ВРЕМЯ БОЛЬШИХ и МАЛЫХ ПЕРЕМЕН

Ну и ну!

Осень 1973г. Второй курс. Жалованье возросло с 8 руб. 30 коп. до 10 руб. 80 коп. в месяц.

Начало второго курса совпало с большим набором новшеств. Это был:

- год ухода в отставку "Деда" - всеми любимого и глубоко уважаемого начальника института генерал-полковника Андреева;

- год перевода в институт юридического факультета из политакадемии с первым набором на факультет не офицеров и прапорщиков из войск, а школьной молодёжи;

- год первого набора "ботиков" - курсанток (или курсисток - до сих пор не знаю, как будет правильно официально). Забегая вперёд, скажу, что мне нечего сказать об этой категории коллег в юбках – как-то не довелось пересекаться интересами. Единственно: «ботики» - это оттого, что таков был внешний вид их обуви под синими юбками, в которой, на их счастье, им не доводилось показываться за пределами института. По слухам, «ботики» вроде бы были придумкой тогдашнего министра обороны. К тому же в их среде иметь одни «пятёрки» по всем экзаменам и аттестатам не являлось гарантией поступления в институт, и когда наступала пора вступительных экзаменов в институт и речь заходила о новом наборе на «женское» отделение, в институте шутили: «маза мазу вышибает!» («маза» здесь: положение и связи родителей и прочих родственников абитуриенток)...

- год переименования славного, говорящего само за себя имени - как, например, "крейсер "Варяг" – «Военного института иностранных языков» в куцее и безликое "Военный институт" МО;

- год появления на курсантских погонах буквы "К" (в курсантском фольклоре "казарма-котёл", у аборигенов г. Мары Туркменской ССР - "конвой"), пока ещё не из жёлтой резины, впечатанной в погон, а металлической, с зажимами-усиками, имевшими обыкновение царапать и рвать всё, что находится под ними;

В те годы в СА и ВМФ сохранялось много атавизмов и рудиментов со времён Николая Первого, может, и пораньше: офицерские шинели образца 188... года, с богатырской ватной грудью, которые мешали выжить в рукопашной; неудобные даже на парадах фуражки, готовые в любой момент слететь с головы, особенно при беге или в лесу – спросите офицеров-войсковых разведчиков; погоны были, как во времена наполеоновских войн, разного цвета в зависимости от вида и рода ВС: красные, чёрные, голубые; курсанты лётных училищ носили голубые погоны с золотыми полосками, а лётно-технических - с серебряными... Читал как-то о первых наборах в Академию Генштаба ещё перед войной – слушатели были весьма засекречены…но абзац! всё же придумали для них белый кант по окружности фуражек – чтобы хоть как-то, но выделялись в общей массе! Я лично никогда не мог отделаться от внутреннего смеха при виде полковника ВВС в папахе: воображение тут же дорисовывало кубанские усы, сапоги, шпоры, портупею, саблю, лошадь, ведомую на поводке - и то, как при всех этих делах их обладатель, размахивая шашкой, подъезжает верхом к современному боевому самолёту, слезает с коня и забирается в кабину, позвякивая шпорами и ножнами...Чтобы здравомыслие в этой области, наконец, взяло верх, надо было по причине неудобства советской полевой формы политься «лишней» крови в «афганскую» войну. Ещё до «утверждения» советской формы в 60-е гг. случившаяся за добрых полвека до этого русско-японская ничему не научила, кроме как успеть до начала первой мировой научиться окрашивать военные ткани в «защитный» цвет: в «японскую» русские военные, одетые в красивые белые полевые (!) гимнастёрки, вынуждены были самостоятельно их «перекрашивать» в цвет «хаки» - спасибо русской народной смекалке! - вымачивать обмундирование в поднятой со дна луж мути, в то время, как за пятилетие до этого англичане в англо-бурскую уже были обмундированы, как положено...

- год Октябрьской войны 1973 г. на Ближнем Востоке... Арабисты, командированные в те края, кто через год, кто попозже, вернулись в советских и арабских орденах и медалях доучиваться. Некоторые основательно утратить связь с арабским литературным языком и ударились в изобретение неологизмов: «كذلك» (араб.-«также») у них проходил в виде глагола «кезляке», а бедный «Энгельс» ( انجلس )– в виде глагола «инджаляса». В этой военной кампании арабисты, начиная с нашего курса, не участвовали за "младостью" лет и отсутствием "ускоренного" курса подготовки в отличие от предыдущих курсов.

- Пришёл в тот год на место Деда его преемник. Тут же по Институту пошли слухи, что новый начальник был главным военным советником (ГВС) в Египте; при нём состоялся по требованию египетского президента Садата «вывод» советских военных советников из Египта в июле 1972г., за что советники получили ордена и медали, впрочем, помнится, что некоторые кавалеры ордена Почёта были недовольны: «Лучше бы медаль, но военная, чем орден ткачих и доярок». А вот самому ГВСу за «исход» - земля слухами полнится - в высших эшелонах советской власти со всей принятой тогда партийной принципиальностью были предъявлены немалые претензии. В связи с чем новый начальник Института якобы питал особо горячую «любовь» к переводчикам – мол, не удалось переубедить Садата, потому что военные переводчики плохо переводили (в Египте). Однако читаем, например, мемуары Е. Примакова и понимаем, что в те годы для уже оформившихся к тому в времени в голове Садата тайных планах замирения с Израилем мистер Киссинджер по своей значимости запросто в одиночку перевешивал весь советский МИД вместе с советским посольством в Каире, ЦК КПСС, его Политбюро, Генеральным секретарём - и главным военным советником в Египте в придачу. Так оно было или не так, но что реально с незапамятных времён, как египетские пирамиды, так это то, что в ошибках «диспетчеров» слишком часто оказываются виноватыми «стрелочники», и переводчику не следует забывать, что его профессия слишком уязвима в этом отношении.

Лично я столкнулся едва ли не в прямом смысле слова с новым начальником института уже на четвёртом курсе. Это однажды я вынужден был в перерыв перед очередной «парой» успеть сбегать из учебного корпуса к себе в «Хилтон» на седьмой этаж за забытыми там учебными материалами, а затем, чтобы не опоздать на занятия, на всех парах мчаться обратно уже на седьмой этаж учебного корпуса… Пробкой из «шампанского» вылетел из дверей Хилтона но, едва оказавшись снаружи, тут же налетел на стоявшую в сторонке группку в составе самого генерал-полковника, сопровождающего его майора с блокнотиком наготове и ещё кого-то…Тут я «дал маху»: перекинуть стопку книг из-под одной мышки под другую, тоже не пустую, успел, а вот руку приложил к голове на мгновение раньше, чем успел притормозить и с бега перейти на строевой шаг… Козырять начальнику института в походном шаге всё равно, что нанести ему оскорбление. То, что я из переводчиков (читается по петлицам), это было ещё полбеды – при ответе «арабский язык», начальник института совсем разъярился и грозился мне лично выщипать усы… Майор по указке начальника скоренько что-то там начеркал в блокнотике, ну, а я согласно УставУ доложил начальнику курса о «сделанных замечаниях старшими начальниками». Без видимых последствий.

***

"Бытие определяет сознание"?

В первый же лагерный сбор после сдачи вступительных экзаменов, на показе военной техники и вооружения на одном из полигонов довелось некоторое расстояние прошагать параллельными колоннами с будущими первокурсниками подмосковного училища ВОКУ им. Верховного Совета (СССР? РСФСР?). Шли чуть ли не плечо в плечо, перебрасывались короткими разговорчиками и шуточками. Разницы между нами не было никакой — все только что от школьной парты...

Разница, как ни странно, проявилась уже через год с небольшим, когда в нашем кубрике (рядом с моей койкой) «поселили» несколько курсантов из ВОКУ, которые были прикомандированы к кафедре оперативно-тактической подготовки. Моя койка оказалась рядом с их койками и, естественно, дело не обошлось без невольных вечерних наблюдений...

Так, однажды вечером, когда все после «вечерней прогулки» и «поверки» собрались в кубрике, «вокувец», послушав, как наш «китаец» нараспев (до-ре-ми-фа и т.д.) отрабатывает фонетику ("Жы"! "Шу!"»Жы»! «Шу»!) и узнав, что это из китайского языка, с непонятной гордостью за себя и презрением к иностранным языкам заявил тому, что у себя в ВОКУ с удовольствием променял бы два часа «английского» на четыре часа строевой подготовки...

Ещё запомнилось, как их «старшой», сержант, откуда-то принёс анекдот про двух «литёх», куда-то шедших в военном городке, а впереди них на некотором расстоянии оказалась девушка... Один сказал другому: «Хорошо бы её...» и показал товарищу всем понятный соответствующий жест. Второй - первому: «Это же дочка комполка!» Первый: «Отставить!» и показал тот же жест, но в обратную сторону... Анекдот или сопровождавшие его жесты вызвал у «вокувцев» дикий приступ смеха на добрую четверть часа с падением навзничь на кровати на грани дрыгания ногами в воздухе...Запомнилось эта на первый взгляд ерунда, очевидно, оттого, что, глядя на них, нельзя было отделаться от чувства какой-то жалости к конкретным персонам...и сожаления о чём-то иного порядка, всеобщем, глубинном... Ведь всё-таки кузница военных кадров вплоть до «Арбатского военного округа», а тут такое откровенное...

Бывало, и мы наведывались к ним «в гости» - в бассейн сдавать плавание. На местном фоне наше «вторжение», очевидно, выглядело слишком нагло: шли не строем, а организованной толпой, по двое-трое, с кейсами в руках мило беседуя друг с другом, в то время как «местные» «перемещались по территории» только строем. Судя по количеству хлорки в воде и атмосфере бассейна, эта наша «наглая» в глазах «вокувцев» непринуждённость вроде не оставалась безнаказанной...

***

Распределение «второго» языка, или " а ты-то здесь причём?"

На втором курсе начальство по только ему одному ведомому разумению привычным, т.е., путём произвола, "распределило" по группам вторые языки. Снова перетасовались арабские группы – из трёх сделали четыре. Ребятам, изучавшим в школе или ПТУ немецкий, выпало счастье изучать английский, а мне, изучавшему в добротных спецшколах английский с первого класса устно, а с третьего - ещё и письменно, география в седьмом на английском, английская литература в девятом и десятом – французский! Явная нестыковка со здравым смыслом. Обращения с рапортами к начальству ничего не дали - в итоге общения с замполитом факультета я уяснил, что либо должен лежать на плацу, отчаянно грызть асфальт, чтобы понять, что такое Родина и её приказы, либо плакать от счастья и умиления, что через несколько лет свершится мечта всей моей жизни - смогу прочесть Мопассана в подлиннике.

Как-то года через полтора, уже после возвращения из Сирии, я зашёл в свободную аудиторию готовиться к экзаменам (две сессии в одну). Через некоторое время сюда вошла седая дама-англичанка с группой наших курсантов – «немцев», для дополнительных занятий по английскому языку. Занятия у них не клеилось в элементарном: глаголы не спрягались в третьем лице, вопросы не ставились, глагольные времена не образовывались… Ну, как не помогать товарищам в затруднении (шёпотом)? Седая дама заметила мои подсказки и спросила: «Что-то я Вас не припоминаю. Вы у кого в английской группе?». Отвечаю: «А Вы и не могли меня видеть - у меня второй язык французский». Надо было видеть выражение лица этой дамы …

Уже будучи офицером, видел подобия этой «кухни» изнутри: решение принимается кулуарно в узком кругу начальников повыше (кого особо волнует чьё-то мнение или судьба, если «звание – сила»); бумага передаётся «наверх» и утверждена "самим", и никто не понесёт ему вторично на переподписывание документ, поскольку услышит в свой адрес: "А раньше ты чем думал?" и т.п., и т.д. Так и пришлось остаться "недоангличанином" и "недофранцузом". Свои плюсы. Вернее, плюсики…

А вот гораздо позже выяснилось, что на курсе годом старшеодному курсанту удалось настоять на своём, и он, арабист, вместо английского или французского сдавал в том числе на «госах» любимый немецкий. Интересно, что ему помогло добиться такой «лафы» у изобретающего приказы от имени Родины факультетского начальства? Завидую.

***

Маньяк, или Нет худа без добра

Осенью 1973 г. в Москве орудовал маньяк, натурально резавший женщин, по слухам, одетых в красные пальто. Милиция принялась останавливать даже курсантов для проверки документов, начальство приказало не возражать. Стало проблематично приглашать знакомых девушек на институтские вечера – они боялись возвращаться домой в одиночку в поздние часы и темень, ну, а у нас, курсантов (10 руб.80 коп. в месяц на втором курсе), официально не было средств на такси, но были проблемы получить у начальства «добро» на увольнение, чтобы провожать домой подруг. Пришлось пойти на хитрость: договорился со своей «пассией», что она будет приходить в институт в пальто соответствующего цвета. По окончании вечера я предъявлял в качестве аргумента свою «даму» в опасном для её жизни красном пальто курсовому офицеру, который, «скрипя сердцем», нехотя выдавал на руки заветный пропуск. Приходилось малость хитрить: называть дальний адрес доставки пассии, чтобы время для возвращения назначалось попозже; на деле же пассия жила недалеко – можно было успеть уделить ей время, немного насладиться свободой - и вовремя вернуться в институт.

***

Грипп, грипп, грипп...

Зимами 1974 и 1975 гг. многие мои сослуживцы, в том числе и автор этих строк, шатавшийся в увольнениях по людным местам (кинотеатры, музеи, театры, гости), заболевали сильнейшим в смысле высокой температуры - гриппом - и, что обидно, она, эта высокая температура, как правило укладывала в больничную койку (заболевших бывало достаточно, "под них" выделялся отдельный кубрик для гриппозных) перед самым Новым годом, а более везучих - сразу после него. Наведывался начальник санчасти со стетоскопом: "Дыхание везикулярное", а ниже спины болело от уколов.

Как-то один из уже выздоравливающих «рванул» домой в Электросталь...Немолодая медсестра считала тела под одеялами, и было забавно - да простит она нас! - прикидываться перед ней «шлангом», прикрывая товарища: «только что ушёл в туалет», «куда-то кто-то его вызвал», «в клубе смотрит фильм», «вышел покурить» ...

Настоящая беда – это отсутствие в ту пору доступной телефонной связи: если имелись предварительные договоренности, то внезапное впадение курсанта в грипп и соответствующая его изоляция могли поставить в неудобное положение и его, и его «гражданских» знакомых, особенно если можно было их «поймать» только по номеру телефона по месту работы. Что уж говорить, если бы такой «облом» случился буквально за часы до встречи Нового года!

В казарме-авианосце был установлен телефон-автомат, один на всех, поэтому возле него либо собиралась внушительная толпа, либо, не выдержав нагрузки, «трудяга» был неисправен. Кстати, ходила байка, что ребята курсом старше разыграли одного слишком наивного и доверчивого сокурсника - мол, есть одна очень и очень «клёвая тёлка», правда, с характером, но если проявить настойчивость, с ней можно познакомиться – и дали номер автомата точного времени. «Двадцать часов шестнадцать минут»,-произносил автомат приятным женским голосом и отключался. «Девушка! Погодите, девушка!»,- кричал в трубку наивный бедолага…

***

Новая военная специальность: заборостроители

В мае того же года, числа 12-го, наш курс и параллельный с «Запада» внезапно разбудили как по тревоге - где-то в пятом часу утра, приказали надеть шинели, захватить плащ-палатки и весь какой был инструмент (которого по определению не должно было быть в наличии), погрузили в «пазики» и вывезли в лагерь — строить забор по дальней линии. Оказалось, новый начальник Института собрался проинспектировать лагерь и, ещё выяснилось, он на дух не выносит отсутствие заборов между армией и народом. На вопрос, чем и из чего изготовить забор по берегу непреодолимой речки и далее, получили доходчивый ответ начальника курса: «Вам не ясна задача? Выполняйте!»

Весь тот день с небес сочился несильный, но обложной дождь. Промокли насквозь и плащ-палатка, и шинель, и форма под ними, и нижнее...Обед был скромен: «черняга», сало в кубиках, чай с сахаром, сливочное масло; возможно, что-то ещё нехитрое типа супа из овощных консервов на скорую руку присутствовало на столе в запущенной в работу в авральном порядке лагерной столовой...С того дня, после вымокания в холодной дождевой воде, я стал есть и сало, и сливочное масло, на которые с детства смотреть не мог без отвращения...

Вот так, почти без инструмента, без стройматериалов забор был нами сооружён. Задачу выполнили...

Но потом ходили слухи, что окрестные жители завалили местные власти жалобами на «военных», которые что-то там средь бела дня «стырили»: где деревяшки по мелочам, где просто штакетины с гвоздями повыдёргивали, а где заборы на штакетник, слеги и столбы разобрали и унесли...

***

Последний лагерный сбор

Летом 1974 г. «абитура» впервые сдавала вступительные экзамены в лагере. Перевод места сдачи вступительных экзаменов в летние лагеря института лишил абитуриентов возможности испытывать удовольствие от сопричастности к общественно полезному ремонту институтских аудиторий, бесплатному, как если бы «ленинский субботник» стал ежедневной нормой. И этот факт сам по себе должен был быть несомненным благом в столь ответственный, судьбоносный период. Если бы только ночами из близлежащего пгт Свердловский не доносился под гром музыки дискотеки радостный и призывный визг не слишком притязательных, зачастую и не очень трезвых местных девиц... С подачи дежурного по лагерному сбору приходилось ходить на отлавливание (на деле – спугивание) в близлежащих зарослях летящих на этот визг, как мотыльки на свет пламени, абитуриентов с мимолётными подружками и изображать с помощью не особо скрываемого бега на месте погоню за ними. Природе свойственно «брать своё» - с наступлением темноты не только лишь одни абитуриенты начинали испытывать внутреннее беспокойство и дискомфорт с первыми звуками дискотеки и особенно девчоночьим визгом, донесёнными ночным «бризом»...

Кафедра оперативно-тактической подготовки – ОТП – была постоянным объектом наших шуток и подтрунивания. Как и над всем «слишком военным». В чём и насколько мы были правы и неправы – показала последующая военная жизнь. Во-первых, сама эта наука воспринималась специфически. Во-вторых, на кафедре ОТП собрался очень «разношёрстный» состав; порой, удивляешься, как они были способны уживаться друг с другом и представлять собой коллектив? Одни преподаватели были строгими, но без внутренней злобы, и с ними военная наука почему-то постигалась быстрее и проще. Другие удивляли своей недалёкостью, прячущейся под полковничьей папахой; кое-кто из них, начитавшись боевых уставов и успешно нарешав кучу тактических задач на ровной бумаге карт, мог во всеуслышание заявить: «Эх, покомандовать сейчас бы полком!». Командовать полком? Пожалте! Там машина с солдатами перевернулась, есть жертвы, здесь в автопарке нет запчастей и не будет, и у «гражданских» не всё «достанешь» по бартеру – и дай Бог одну способную двигаться собрать из двух, стоящих на деревянных подпорках, а тут ещё проверка едет…При третьих преподавателях опасаешься открыть рот, чтобы «не нарваться», поскольку они хронически в «дурном расположении духа» и цепляются к каждому слову, например, у одного из них слово «вариант» (в словосочетании «вариант решения командира») вызывало неожиданно бурную реакцию – мол, «вариант» - это «такие женщины, которые ходят вечером возле метро «Бауманская», все такие размалёванные так, что БЛЕВАТЬ хочется». Четвёртые, который год обучая нас военным премудростям, считали, что имеют дело с «феологами» (филологами?) … И т.п…

В лагере в этот заезд преподавателем тактики в нашей группе был полковник Жаров. С его слов, родственник известного в своё время поэта. Начинал он военную службу артиллеристом на Курской дуге. Рассказывал, как ему, девятнадцатилетнему горячему мальчишке-командиру, которого частенько заносило, опытные мужики-подчинённые в возрасте мягко, по-отечески разъясняли многие истины жизни...На занятиях у него мы не стояли, а сидели на траве среди кустов подальше от ненужных глаз; но когда надо было – вставали и «работали на местности»; учебные вопросы по тактике не кричали "командным" голосом, а обсуждали по-человечески нормальным голосом - и удивительно: при такой – в глазах кафедры ОТП – непростительной «расслабухе» военная наука входила в ухо, но не вылетала из другого, а сама собой укладывалась в голове, легко, просто, логично - и прочно; успеваемость в группе оказалась небывало высокой. Вот вам и психология обучения: в этот раз тактику изучали не из "обязаловки" и окрики, а оттого, что её, как учебный предмет, как науку, ХОТЕЛОСЬ изучать с таким преподавателем, который умел её «донести». Другого такого реально эффективного преподавателя с кафедры ОТП мне встречать не довелось. А зачёт сдали с заслуженно высокими оценками.

И действительно - за "пятёрки" уехали из лагеря досрочно, как нам обещало высокое начальство. Уехали в институт. Но вместо обещанного довеска к отпуску пришлось крушить полы из древнего паркета и таскать батареи отопления из заднего ряда старых краснокирпичных зданий, в которых располагались некоторые службы и кафедры и которые теперь готовились к сносу: расчищалась площадка под строительство нового учебного корпуса...

***

Сентябрь 1974 – декабрь 1975

СВОИМ ЧЕРЕДОМ, или НЕ ЖИЗНЬ, А МАЛИНА!

Расширение ассортимента

В этом году что-то заладилось в советско-американских верхах – на прилавках магазинов внезапно появился на непродолжительное время и исчез доморощенный «Виски», конечно же, со вкусом «невискаря». «Недоразумение» исчезло с магазинных полок, но взамен появилась вполне «съедобная» «цветная» водка «Петровская». Начал было расползаться по столице и напиток из категории «если хочешь растолстеть» - «Пепси». В незамысловатых маленьких стеклянных бутылочках на треть литра. Но как-то глохло это дело. Вскоре пищевая промышленность СССР выдала «Наш ответ Керзону», то есть, ответ на «Пепси» - сначала янтарными «Саянами», попозже - пепсицветным «Байкалом», дошедшими до этих дней...

***

Нехилое предложение

Отгуляли летний отпуск. Начался третий курс. Опять стали богаче, чем год назад, причём на целый «пятерик»: 15 руб. 80 коп. против предыдущих 10 руб. 80 коп.

Жили над «старой библиотекой, в комнатах. В моде был диск Поля Маккартни и группы “Wings” “Band on the Run”.

Не успели как следует отучиться на первом семестре, как начальник курса вызвал к себе четырёх (в том числе и автора этих строк) курсантов и «командным голосом» вдруг огорошил: «Руководство факультета, посоветовавшись с кафедрой арабского языка, решило, что вы являетесь кандидатами на возможную командировку в Сирию...Возражения есть?»...

Галопом по европам - досрочно сдали зимнюю сессию, набрали учебников в командировку, долго вымарывая-вырезая из них всякое упоминание ВИИЯ... Переоделись на каких-то неведомых холодных складах в Люберцах (или Люблино) в дешёвенькие (не офицеры ведь!) пальто, одёжку и летние из неизвестного материала туфельки неизвестной фабрики «Североход» (качество обуви отдавало «зоной» - ведь это же не спроста: «СЕВЕРоход»!)..

Готовы были убыть уже в начале декабря...Убыли же в середине февраля следующего года. Два месяца "гоняли балду" на воле (за пределами института) кто как мог. Если в начале этой предотъездной "эпупеи" из четырёх был женат один, то к убытию холостым оставался один я ...

***

Сирия: как туда и как обратно

В феврале убыли в Сирию. Москва, «Чкаловский» (Ан-10; минус 26°C — в те годы это была обычная температура подмосковной зимы) - авиабаза под Будапештом (+1°C по Цельсию в час ночи, ночёвка) Помнится, долго тащились, часов семь от Будапешта до Сирии, авиабаза Тифор (нефтенасосная станция на нефтепроводе Т-4, по-английски «ти-фор») не столь далеко от Тадмура (Пальмиры), +17°C по Цельсию). Четыре курсанта в компании трёх полковников (генерал — за штурвалом). Небольшая библиотечка на борту – нигде более не встречал столь потёртых и зачитанных до реальных дыр книг – и многих их авторов! Полковник-шахматист в очках, позёвывая, лихо всех нас уделывал по очереди, явно мастер партий-блиц, за максимум пять минут. Почему за пять минут? Потому что именно столько думали мы, его противники за доской, до получения очередного «мата». Ну, а все «удобства», в соответствии с традициями советского военного авиастроения, воплощались в единственном ведре литров на 15, стоявшем тут же, в углу маленькой пассажирской кабины, не тянувшей на звание салона в этом грузовом варианте самолёта... Перед вылетом нас предупредили, что лучше, если мы сядем в самолёт «сухими», то есть, «выжатыми»…Ведро так и не понадобилось за всё время перелёта.

Про то, как оно там было, в Сирии – речь пойдёт ниже – см. «Часть III»...

А вернулись из Сирии довольно скоро - в декабре. На приличном авиалайнере Ил-14. Первая посадка (без таможенного досмотра, но освободившая нас от чкаловской таможни) в Шяуляе. Там на стоянках «стратегов» с «грибами», казалось, стояло от горизонта до горизонта. Какой-то возбуждённо-борзой местный майорик хотел ссадить нас, московских курсантов, с самолёта прямо здесь, сам не в силах объяснить, ради какого резону, кроме «ну, вы ведь курсанты – значит, выгружайтесь вместе со срочной службой». А нам ведь не на дембель, а в Москву, на учёбу… Еле отбрыкались от борзого.

В Чкаловском из-за посадки в Шяуляе нас освободили от прохождения таможни. Разобрались, кому куда ехать, составили маршрут. Наконец, подъехал обещанный «пазик». Расселись по местам, и «пазик» с заиндевевшими стёклами окон, через которые ничего не было видно, не спеша, с подвыванием двигателя, двинулся по зимней дороге в направлении столицы… Столько перемен сразу – даже снег и мороз не могли заставить поверить, что мы снова на родной земле…

Первый, кто покинул нашу автобусную компанию, выходил на «Щёлковской». Раскрылись створки автобусной двери, и я с любопытством глянул сквозь открывшийся проём наружу. Сумрак декабрьского вечернего времени. В метрах пятнадцати - двадцати от места остановки автобуса, через обозначенный парапетиком и засыпанный хорошим слоем снега газон проходил тротуар, по которому сновали туда-сюда чёрные тени, подсвеченные неярким жёлтым светом широких и высоких окон какого-то крупного магазина.... На самом же газоне, у парапетика со стороны тротуара, в отсвечивавшим таким же жёлтым, как свет витрин, снегу, раскинув руки на манер крыльев дохлой вороны, в своё время подсказавшей художнику Сурикову положение рук боярыни Морозовой на известной картине, лежала такая же чёрная, как живые тени, неподвижная фигура… Всё родное, всё своё, всё, как и должно быть – и полумрак с жёлтым светом витрин, и чёрные тени, и пьянь на снегу… Вот тут-то, наконец, поверилось: мы дома!!!

***

На родном факультете

…В институте нас скоренько переодели в курсантское. Выдали и шинель тёмно-серого (графитового?) цвета - до того ходили в «солдатских», которые очень «мозолили» глаза патрулям. Помимо прочего снабдили какими-то символическими перчатками и белыми ремнями. Поскольку прежде ношение белых ремней было прерогативой одной ВАИ (военной автоинспекции), то подумалось, что нас туда «припашут», но оказалось, это теперь таков ремень для парадных случаев.

Узнали новость: ушёл в отставку харизматичный начальник факультета генерал-майор танковых войск, пользовавшийся уважением не только за то, что не стеснялся в выборе крепких слов и словооборотов, и после которого на факультете осталось немало баек и «крылатых выражений». В памяти особо засели байки про «возьми на складе два листа фанеры, построй себе аэроплан и лети отсюда к такой-то матери» и «-«Что ты вчера вечером сказал своему отделенному командиру?- «Чтоб твоя могила х*ями обросла» -«Фаддей, сколько служу, а такого ещё не слышал! Давай, иди, сынок, и запомни: нельзя такие слова своему командиру говорить!».

Были представлены новому факультетскому начальству. Начальство: " Есть такая вещь, как КЗОТ, вам положен в году отпуск. Итого: марш в отпуск!". Мы (задача остаться на своём курсе, поскольку отпуск означает "опущение" на курс ниже и лишние полгода учёбы до выпуска) упёрлись изо всех сил: "Да мы не устали, да мы готовы... да мы...". Начальство - в конце концов: "Мы подумаем, завтра получите ответ".

К счастью, уже начиналась зимняя сессия за четвёртый курс (если январь - пора экзаменов, то декабрь - пора зачётов) - вот тут нам бы хотя бы одной ногой за сессию зацепиться! Кстати, однокурсники сегодня сдают первый зачёт в сессии. Что сдаёте? ПэПээР? Что это такое? "Партполитработа"? Быстро нашли свои зачётки в сейфе. Пойдём последними - дайте учебники...

В общем, правдами-неправдами зачёт сдали. Запомнился преподаватель – весьма интересная личность. Хотя сам предмет – ППР – расшифровывали: «Посидели, Попи*дели, Разошлись»…

…На следующий день снова у факультетского начальства.

- "В отпуск!"

- "Никак нет, не можем! мы уже в сессии, вон, зачёт сдали – взгляните в зачётки! Мы же учебники с собой в Сирию брали! Учили там! На положенный отпуск не претендуем, жаловаться или менять своё решение не будем!"

- "Ладно. Сдавайте сессию!", - «сломалось» факультетское начальство…

Так наша группа, несмотря на командировку, осталась на своём курсе и с ходу влилась в зимнюю сессию 1976г...

***

О печальном

Большие самолёты с красными звёздами и борт-переводчиками, случается, падают … Трудно поверить, что Бермудский треугольник – не более, чем фикция.

1975 год принёс нашему курсу первую потерю. В институт прибыл «цинк». Курсант Колибабчук ...Коля Колибабчук. Отличник. Молодая беременная жена…

Декабрь 1975 – июль 1976

ПУБЕРТАТНЫЙ ПЕРИОД

Новшества

Вошёл в строй новый учебный корпус. Установилась тишина после непрерывной ежедневной трескотни отбойных молотков: на улице клали асфальт, на следующий опять на этом месте взламывали и копали. Уровень асфальта на плацу пугающе догонял по высоте тротуары. Бордюрный камень бледнел от ужаса, глядя на происходящее, и собирался отказаться от слова «бордюрный» в своём наименовании.

Новые классы: на карачках отциклевали обломками стёкол паркет, достали лака, отлакировали полы, дождались, когда просохнут – и въехали. Безо всяких залакированных стволов берёзок, различного рода декоративных изысков и клеток с попугаями и прочими фантазиями, которыми с благоволения политотдела курсанты украсили холлы на этажах своих курсов в «старом», восьмиэтажном учебном корпусе и в которые вложили немало труда…

Была закрыта «старая» столовая со столами на 10 человек, в новом корпусе открыли новую, «аристократическую», со столами на четыре персоны и досель неведомыми сервировкой и сервисом.

Но нам уже не довелось вкусить эти прелести…

***

«...а вернёшься из страны далёкой...»

В ту зимнюю - январь - сессию сдавали две (одна в срок, другая - пропущенная из-за командировки в Сирию). Сдали. Только французский - это всё же не какая-нибудь политэкономия социализма - нам перенесли на весну попозже...

В этот год самым младшим из нас стукало уже англо-саксонское совершеннолетие: 21 год. Уже были мало похожи на самих себя двух-трёхлетней давности. Учёба учёбой, но «природа брала своё»: всё больше захлёстывали всякие амурные дела; на курсе периодически кто-то женился, уже были и курсанты-отцы семейств.

Изменились взгляды на жизнь, на людей; изменились реакции и поведение, ценности, вкусы, предпочтения…

Жизнь на старших курсах стала течь по начертанному в старой курсантской песне:

"А вернёшься из страны далёкой -

- командир уж больше не орёт.

Ты не будешь нынче одинокий,

И Она к забору не придёт!"

Так точно! В отличие от прежних лет отцы-начальники уже не разговаривали с нами, как с глупышами-несмышлёнышами, не орали на нас без особой на то причины. За год отсутствия на Родине куда-то безвестно сгинули прежние пассии и симпатии…Но «свято» место, как известно, не бывает пусто…

Будучи в Сирии, я восстановил свою внешность (ИДЕНТИЧНОСТЬ!) в том виде, в котором её себе всегда представлял перед зеркалом или умозрительно: отпустил усы, сбритые на первом курсе под давлением замполита факультета. К моему удивлению, замполиту факультета теперь оказалось не до моих усов; я же, теперь будучи не сопливый первогодок, бы полон решимости отстаивать свои пусть куцые права.

Одним из формальных свидетельств достижения нами стадии «взрослости» было то, что после третьего курса сняли с котлового довольствия и с казарменного положения. Стали платить немалую по тем временам «стипендию» - 95 или 96 рублей, из которой «выдирали» 6% «за бездетность» (стимулирование деторождаемости в СССР: с мужчин – по достижении 18-летнего возраста, с молодых женщин – через месяц после регистрации первого брака). Минус ещё что-то там – стирка белья в Хилтоне и проживание? На руки приходилось 87 руб. И даже когда позже за съём жилья приходилось расставаться с четвертным, жить всё равно можно было временами даже с «размахом». П

остоянные пропуска-увольнительные с фотографиями, которые до четвёртого курса хранились в сейфе у начальства курса, теперь лежали практически в карманах; предъявив пропуск на КПП, теперь можно было свободно в любое время выйти за пределы института. Если бы не присутствие начальства. Но…«Литерный прошёл КПП!» - означало «начальник курса покинул территорию института» - и тут каждый начинал действовать по своему плану… Планы у каждого – свои. Но все дороги из института пролегали через КПП – на волю!

***

Удаль молодецкая, или жаль, что Гиннесу было не до СССР, а СССР не до Гиннеса

Как-то была организована «Битва гигантов» между «Западом» и «Востоком» - кто кого перепьёт по пиву. Бывший «лоскутовец», а на момент «схватки» уже наш «деревянковец» Боцман (он же Тетеревлёв) защищал честь ориенталистов. По информации, до истечения установленного, как имеет место в случае игры в «преф», времени каждый из претендентов «выдул» более 20 кружек, но победителем был признан «Восток» с преимуществом, если не ошибаюсь, в полторы или две кружки.

***

Ещё раз о мировой моде

С середины семидесятых мир перешёл с "мини" на "макси". Бывали случаи, когда курсантов патрули задерживали уже за чересчур длинные шинели - на манер кавалерийских (любимого наряда киношного Феликса Эдмундовича).

***

Дворники

Снег на тротуаре Танкового проезда, прилегающего к Институту, имел обыкновение накапливаться в течение всей зимы, транформируясь в вульгарный лёд. Начальство дожидалось момента, когда толщина льда достигала уж совсем наглого и неприемлемого максимума, а весна ещё не наступила, и ставило нам задачу, заодно выкручивая нам руки: тротуары за вечер очистить до асфальта, и только после этого – домой.

Пробовали работать ломами – те отскакивали ото льда с проворностью каучуковых мячиков. Соль действовала слишком медленно, эффект мизерный, к тому же группа курсантов, скупающая крупную партию соли в Гастрономе напротив, вызывала панические настроения у бабушек, ещё помнивших июнь 1941 года: «Военные солью запасаются! Военные – они всё знают!».

Самое эффективное было – пустить шапку по кругу, собрать сумму, направить гонца-переговорщика на ближайшую стройку –«арендовать» грейдер. Грейдер управлялся с заданием максимум за полчаса, кое-где отдирая не только лёд, но и асфальт…

Однако, грейдер не пылесос, и для него прежде всего надо расчистить «поле деятельности». Расчищали. В памяти картина, как мы, освобождая от автотранспорта тротуар для грейдера, с шутками и прибаутками на руках переносим «Жигули» и «Запорожцев» на противоположную от института сторону Волочаевской через трамвайные пути, а пассажиры вынуждено останавливающихся трамваев с весёлым недоумением наблюдали эти «военные манёвры» и пытались догадаться, кому и ради чего потребовалось демонстрировать «удаль молодецкую»… Машины в этой куче на противоположной стороне расставляли так, чтобы уважаемые люди выехали из неё легко и быстро, а вот «неуважаемым» пришлось бы попотеть…

***

«Нетипичная фамилия»

Из забавных ситуаций. Как-то оказались вместе с мл. сержантом И.Евтеевым, турком, в наряде по этажу. Турки недавно вернулись из командировки на юг Грузии, где понабрались кое-чего из грузинского языка. И вот мы с ним живо обсуждали грузинскую нецензурную лексику — один из результатов упомянутой поездки наших «турок», ну, а я десятый класс закончил в Тбилиси и тоже успел там в кое-чем «просветиться».

Тут начальник курса возьми, да и поручи нам оформить новый журнал сдачи-приёма дежурств по этажу. В результате в образец уставной записи (первая страница, все страницы пронумерованы и прошиты суровой ниткой, приклеенной наклейкой с печатью) вместо традиционного «младшего сержанта Иванова» был вписан «курсант Могитханов» (фамилия, образованная от непечатного грузинского слова, которое непосвящённым не известно и русского уха не режет)... От души веселились с Евтеевым, смеялись над собственной выдумкой, и только когда уже вписали Могитханова в журнал («не вырубить топором»), поняли, что исправить сделанное далее нельзя – все листы прошиты-опечатаны - и обратной дороги нет... Теперь надо думать, как выкручиваться...

В конце концов "отмазка" была найдена...На удивлённый вопрос начальника курса насчёт Могитханова ему сказали, что, мол, в советской стране не все ивановы, петровы и сидоровы, но есть и другие, - вот, например, хотя бы на нашем курсе: Талахадзе, Алиуллин, Маркарян, Кушниренко... «Согласен! Но всё-таки какая-то НЕТИПИЧНАЯ фамилия: Могитханов», - сдался Шеф под напором наших идейно верных аргументов...

***

8-е марта на больничной койке

8-е марта – и на тебе, какая-то вирусная хворь уложила в санчасть. Кроме меня, таких «счастливчиков» ещё двое: бывший старшина с «лоскутовского» (годом раньше нас) курса и незнакомый юрист. «Лоскутовец», с более, чем непривлекательной внешностью, бывший старшина курса – отличался шустрым поведением и при этом был известен на своём курсе наклонностями шпынять, гнобить подчинённых, а то и вовсе изгаляться над ними, и потому пользовался «дурной» славой и откровенной нелюбовью коллег. Но тут, в санчасти, он оказался на удивление уравновешен, спокоен, адекватен – не то, что «на людях». Санчасть на праздники была сонным царством, мы сами никому, кроме процедур, не были нужны. Делать было абсолютно нечего, мы много беседовали с коллегой о том-о сём, и он мне изрядно поведал о себе, особенно о ранних детских годах, когда при Сталине сидел с матерью в лагере, как их там гнобили; как, например, уже после выхода на свободу всякий раз, когда его хотели после прогулки в парке отвести домой он первое время кричал «нельзя из зоны! Из зоны нельзя!». И прочее. Надо сказать, моё отношение к нему, к моей вящей радости, существенно изменилось в лучшую сторону.

Беседы беседами, таблетки, градусники, что-то там в ягодицу – но скука же! Как вдруг в санчасти тайком собственной персоной объявляется Гера Добряков, тоже из «лоскутовцев», «по граждане» и не с пустыми руками. «Прохожу мимо, и вдруг вспоминаю, что ты лежишь в санчасти – а ведь праздник в стране!», - объяснил он однокурснику.

Ну, конечно, мы причастились, и не раз. И при этом и будущего юриста не забыли – а кто-то говорит, что «переводяги» и «юрла» - «вещь несовместная» …

А вот сданные на следующий день наши анализы были признаны «неудовлетворительными».

***

«Ленинский субботник»

Ленинские субботники сочетали в себе полезное для народа, «халявное» для государства (нечто, сделанное «за бесплатно», что те же материальные ценности, что просто наведение порядка и чистоты) с приятным для участников (совместный труд заканчивался таким же совместным импровизированным «банкетом» трудового коллектива, что объективно содействовало его слаживанию и сплочению).

За время учёбы в институте мне выпало участвовать в субботнике только единожды (в остальные разы был в нарядах и разик – в отъезде) – в апреле 1976г. Действо совершалось в неухоженном парке (имени 1-го мая?) в глубине территории «Ликёрки».

По пути проходили мимо церкви, от куполов которой остались только рёбра – любимый пункт наблюдения у ворон, а на дверях, ведущих в бывший храм, висели поеденные ржавчиной неброские таблички типа «Ремонт электробритв» и т.п.

С минимумом инструментов корчевали пни древними дедовскими способами, в основном за счёт «грубой физической силы» и благодаря «какой-то там матери». Земля была сырая, ещё напитанная талыми водами, покрытая прошлогодней травой и жухлыми листьями – и в этом мы все изрядно изгваздывались, особенно страдали сапоги, которые отмыть эффективнее всего было бы в стиральной машине. Мой коллега Пётр Литин «проникся пафосом» действа и под конец выдал идейно правильно выверенное двустишие:

«Кругом г*вно, и я в г*вне,

Но всё равно приятно мне!».

Всё под Луной когда-нибудь заканчивается – закончился и субботник, и мы, уставшие, но, что куда неприятнее, потные, грязные и дико голодные расходились. Проходившие мимо патрули понимающе нас не трогали, тоже проявляя идейную сознательность и солидарность с участниками субботников в такой день. Впереди светили выходные, и группа курсантов, в том числе и автор этих строк, собралась провести это время на даче нашего коллеги в ближнем Подмосковье. По пути заскочили в ближайший магазинчик и купили, естественно, по пакету молока и несколько хлебных «плетёнок», чтобы не помереть с голодухи (жрать хотелось неимоверно) в дороге, снедь сложили в два больших портфеля, бывших при нас.

Добрались до «Тушинской», там дождались нужного автобуса…

…Ехали на задней площадке. Конец апреля. Было жарковато в шинелях – позволили себе рассупониться в автобусе, сразу по виду превратившись в персонажей из фильма «Человек с ружьём» или «Ленин в октябре». Голод достал окончательно – портфели раскрыты, каждый одной рукой выхватил по пакету молока, а второй оторвал, сколько смог, свой кусок от «плетёнки», которую держал на весу за другой конец его товарищ.

Зубами вскрывались молочные пакеты, откушенные бумажные углы выплёвывались в чрево открытого портфеля. Расхристанные, со сдвинутыми на самый затылок головными уборами на потных головах, в изрядно заляпанных грязью сапогах, жадно откусывали хлеб от оторванного куска и энергично его жевали, запивая молоком из пакета, которое, когда задние колёса автобуса наезжали на ухабы, нет-нет, да выплёскивалось из пакетов наружу, и беловатые капли иной раз струйками наперегонки стекали сверху вниз по тёмно-серому сукну шинелей…

…А в трёх метрах от нас, в проходе автобуса, стоял суворовец – весь наутюженный, чистенький и аккуратненький, рослый, стройный, с румяными щёчками и нежной, словно у персика, кожей - словом, мечта бабушек: кровь с молоком и весь такой слащаво хорошенький и образцовый, словно сошедший с картины сороковых-пятидесятых годов или с рекламного плаката «суворовец – это высоко!»… Он пристально смотрел на нас, и в его немигающих глазах читался неподдельный ужас…

***

Хилтон, или «Любят пиво в N-ском подразделении, где командиром подполковник Деревянко»

Москвичи и немосквичи - женатики теперь имели удовольствие наслаждаться домашним уютом и трястись в городском транспорте в то время, когда иногородним полагалось демонстрировать себя в утреннем «физо».

Потому что иногородние «безродные» холостяки жили на седьмом этаже "Хилтона" – восьмиэтажного здания, судя по его архитектуре, где-то 20-х годов постройки, ныне снесённого, поскольку, оказавшись над Лефортовским тоннелем-путепроводом, грозил в него провалиться... А в ту пору в нём на первых этажах располагались службы, повыше - общежитие для бесквартирных офицеров и прапорщиков, ещё выше, на седьмом –мы, на восьмом - казарма (курс «Берии», что на год младше нас, вытесненный из «красных» казарм немеряно, как саранча, расплодившейся «юрлой»). Кстати, каламбур в связи с «Берией». Как-то он на этаже выступал с чем-то перед строем курсантов; один из сержантов стоял, заложив руку по-наполеоновски, и думал о чём-то своём. «Что Вы тут стоите, как Иосиф Виссарионович?!», раздался окрик «Берии». – «А что Вы кричите на меня, как Лаврентий Павлович?», - не растерялся сержант …

Жизнь в свободное от учёбы и прочих служебных обязанностей в общежитии была под стать возрасту и, судя по мемуарам из «москвоведения», отличалась от забав студенчества середины позапрошлого века разве что в деталях: всякого рода пирушки, просто беседы, слушания музыки, походы в театры и проч. (в расположенном в трёх остановках трамвая ДК "Серп и Молот" иной раз выступали их шефы - Театр на Таганке: можно было прийти в курсантской форме, жалобно поскулить - и тётка-дежурная пускала посмотреть действо и актёров на сцене, иной раз предлагая и свободный приставной стул).

До сих пор, когда доводится, с особым чувством хожу по Лефортовскому Парку (Парк МВО в описываемые времена) – это оказалось неплохое место для ночных романтических свиданий в нехолодное время года. Время от времени дефилировавший по дорожкам парка дежурный милицейский «газик» с синим огоньком на крыше кабины (в народе – «луноход») и с включённым прожектором не вмешивался в происходящее и тем самым не портил настроение: просто надо было вовремя напялить на голову форменную фуражку и в таком виде с успокоительно-приветственным взмахом-другим руки попасть в луч света прожектора: мол, мы приличная публика, культурно отдыхаем, без проблем. То, что в итоге непрерывных атак полчищ алчущих разгорячённого тела лефортовских комаров потом в течение нескольких дней зудело и чесалось седалище, представлялось не признаком дискомфорта, а как нечто почётное, словно шрамы на теле старого вояки. Реальное неудобство же ощущалось по возвращении из Парка: чаще всего приходилось, как в былые, «казарменные» годы, форсировать институтскую ограду, поскольку вход на КПП был закрыт на ключ и дежурный рядовой, если там таковой обретался, никак не желал реагировать на стук в дверь…

В этом же Парке по воскресеньям (кафедра ФИЗО: «увольнение через кросс!» - и отнимала от нашего увольнения добрых два часа) мы, с красными и перекошенными от натуги лицами, бежали свой «километр»; во рту было гадко и сухо, а мужики за столиками в «щипках» по маршруту приветственно махали нам пивными кружками и кричали что-то сочувственно-ободряющее… В Парке можно было отведать настоящего – редкость! – чешского портеру. Главное, не попасться в форме на глаза знающим тебя офицерам из института, которые тоже не игнорировали эти «злачные» места. Как и «Избу рыбака», что была уже в районе М. «Бауманская».

Как же молодёжь да без пива? «Валдай», «Ладья», «Рыба», «Ракушка»…Можно было «завернуть» сегодня в этот «пивняк», завтра – в двухэтажный «пивняк»-стекляшку на Абельмановской. Послезавтра была «точка» в районе немецкого кладбища… А возле «Бауманской» в глубине переулка существовала всегда многолюдная пивная с разливочными автоматами (20 копеек - автомат слегка недоливал кружку, в то время как классическая полная кружка пива стоила 22 копейки) – она была известна под названием IRON FRIEND («Железный друг»).

Торговля пивом на московских улицах из мобильных бочек на колёсах велась круглогодично: летом напиток был по возможности охлаждённым, зимой же – чего не снилось в эпоху «рыночной экономики» - подогретый непосредственно в бочке!!

При походе «по пиву» всегда следовало помнить, что «торговля» привычно занималась бизнесом, делая навар на всём, на чём можно, поэтому пиво в розлив могло быть и изрядно недолито под пеной, могло и неестественно горчить, будучи разбавленным водой с добавлением основы стиральных моющих средств – сульфанола – для пенистости. И очень внимательно – для пищеварительного тракта – степень свежести «закуси», предлагаемой в «пивняках»…

Ну, а вечерами, конечно, пирушки далеко за полночь, чаще всего в самом Хилтоне. (В те времена магазины «24 часа» отсутствовали; «дежурные» универсамы работали до 21:30, в то время как «обыкновенные» - до 21:00). Значит, никуда не деться от ночных походов в общежитие "Ликёрки" (в последствии "Кристалл"): бартерный обмен горячительной продукции завода на заранее приготовленную для этого шоколадку "Алёнка"...

Из «злачных мест» особо выделялся ресторан «Золотой рожок», достойный пера Куприна: специфическая атмосфера, специфический интерьер и ароматы; в одном углу какие-то командированные «толкачи» или «деловые» обговаривают свои дела; в другом углу физиономии персонажей как будто только что сошли со стендов «Их разыскивает милиция»; тут тебе «громыхают стопарями» откровенные алкаши; там увлечённо беседуют и чокаются мужики со «снятыми» тёлками, из одного угла, то из другого «««стреляют» глазами подмосковные молоденькие проституточки, начинающие с платформы «Серп и Молот» «покорять» Москву; а вот и дешёвые цыгане с песнями на непонятной сценке; ну, конечно, и военные при погонах. Офицеры из «бронетанковой» или «химдыма» иной раз дружелюбно («мы сами когда-то были в этой шкуре») «присылали» на курсантский стол «пузырь водовки» … Но случалось и такое: «Курсантик! Помоги – ко мне вот тот пьяный майор пристаёт!»…

Здоровья по молодости было хоть отбавляй, и по утрам все были обычно как огурчики. Или почти как огурчики. Тем не менее, по утрам бегать на «физо» никто не испытывал желания. А «проверяющие» упорно, изо дня в день, пытались нас «вытащить» их Хилтона. Как-то коллеги Вакуленчик и Литин, пользуясь обстоятельством, что в коридорчике их «номера» не работал выключатель, рассчитав расстояние, установили в этом тёмном проходе увесистую гирю. …Утренняя картина выглядела приблизительно так. Вошедший в их «номер» особо настырный проверяющий, не сумев включить свет, энергично зашагал во мраке зимнего утра вперёд… Далее последовал грохот упавшего тела… Непечатные комментарии из-под одеял разбуженных этим грохотом обитателей «номера»…

Возмущённые нашими «невыходами» на «физо» проверяющие в отместку писали на нас «нехорошие» рапорты вышестоящему начальству…

…И вот в одну из ночей конца весны к нам в комнату вдруг в пять утра ввалился в портупее начальник курса...

Надо же случиться такому совпадению - именно этой ночью мы подверглись яростному и беспощадному нашествию клопов - на этажах ниже, в комнатах, где было общежитие для бесквартирных, начали делать ремонт и сорвали обои...со всеми мучительными последствиями для нас. Клопы лезли в постели отовсюду; закрытие окон не помогало, как и установка ножек кроватей в банки с водой: клопы "десантировались" с потолка. Уснуть было невозможно, так что Шеф никого не разбудил своим приходом. Лёг сам, не раздеваясь, в «свободную» кровать, из которой убежал заеденный в ней клопами её "жилец", - и заснул. А мы с любопытством ждали, когда же Шеф начнёт почёсываться. Дудки! Судя по наряду и портупее, Шеф был проверяющим, проверял дежурных в казармах и караул, ну и ... под утро заснул мертвецки... Часа через два он проснулся и, видя, что мы вроде как бодрствуем, сказал мне: "Собери-ка всех наших!" Минут через пять "наши" иногородние собрались в комнате. Речь Шефа была кратка и заключалась приблизительно в следующем: "Я не могу вам приказать - не имею права. Но если у вас вдруг найдутся в Москве пятиюродные дяди и семиюродные тёти, готовые предоставить вам свой кров...Ну, вы уже взрослые, сами понимаете: вам самим так будет лучше. И мне".

...Дней через четыре-пять из "Хилтона" на съёмный «флэт» (квартиру) съехал последний из наших иногородних...

***

Чертаново, Красного Маяка…

Мы с коллегой снимали комнату (почти всю квартиру) в далёком тогда Чертаново. За «полтинник». Станции метро ("Пражская") тогда не существовало; на месте одного из выходов на поверхность на улице Красного Маяка был (и сейчас есть) наш любимый магазин "Молоко". Дальше в направлении ул. Янгеля и к МКАД было немало общежитий "лимитчиков", работавших на ЗиЛе, АЗЛК ("Москвич"), поэтому утром взять штурмом автобус было довольно проблематично так же, как и опрометчиво вылезти, пропуская выходящего – автобусные двери могли тотчас закрыться, и автобус преспокойно продолжал свой путь, не обращая внимания на того, кто с недоумённым выражением лица и матерными комментариями происшедшего остался стоять у обочины. Идущий из Чертаново транспорт по утрам был набит людьми, как банка кильками; при выходе из автобуса у метро "Варшавская" поток людей переставал быть столь сжатым, и из порыхлевшей толпы иной раз вываливалось в грязный снег то одно, то другое мертвецки спящее «тело». Обычно так бывало по понедельникам...

По степени ощущаемой свободы Хилтон отдыхал. Жили на съёмной квартире весело и дружно, хохмили, фантазировали; готовились на кухне к контрольным, зачётам, экзаменам - попутно обмениваясь анекдотами и чем-нибудь их запивали… Наловчились шнурком извлекать пробки, протолкнутые внутрь бутылок, чтобы создать «неприкосновенный запас» стеклотары, способный в период безденежья залатать дыры в бюджете и выручить на прожитьё.

Как-то скопилось газет и даже несколько импортных рекламных журналов – просто до неприличия. Решили выбросить…Но тут осенило… «Пётр! вспомни анекдот: любой заголовок из советской газеты подойдёт под любую фотографию. Давай-ка, проверим – газет море!» К следующему дню раздобыли лист ватмана, клею, нарезали заголовков из газет и фотографий из журналов… Соединили… Разложили в логической последовательности… Приклеили… Получился оригинальный и довольно юморной рассказ-коллаж по всем правилам: с прологом, завязкой, кульминацией, развязкой и эпилогом… Вскоре «газету» «украли» – её забрала хохмачка-свекровь брата хозяйки квартиры – показать друзьям… В конечном счёте коллаж перекочевал на дачу самой хозяйки и точно хранился там 25 лет, - возможно, «жив» до сих пор…

…А соседом за стенкой был полковник, который имел обыкновение стучать в эту стену, когда мы незаметно для себя начинали слишком шумно проводить поздний вечер. Его же худая, как забытая с прошлого года в ящике стола вобла, соответствовавшая изречению («ни того, ни другого, и эта с кулачок»), дочка при встрече на лестнице «строила глазки» и выказывала большое желание с нами познакомиться...

Однако соседи соседям рознь! Вот однажды "умер" наш славный кассетник - "Весна-304". С разбитым в нескольких местах корпусом и торчащими наружу внутренностями, с перегоревшим трансформатором – он работал только от батареек. Подогревание на сковородке севших батареек продлило удовольствие слушать музыку минут на пятнадцать. Время было около часа ночи, спать не хотелось совсем, тем более, что у нас с собой "было", впереди выходные и всех разговоров переговорить не успели... В советское время звонить после 22 часов вечера считалось дурнейшим тоном…Но если очень приспичило, то можно. В хмельноватом кураже почему-то сразу поднялись этажом не ниже, а выше, позвонили наугад в первую попавшуюся дверь (оказалась расположенной над нашей, при этом представленья не имели о том, кто там обитает). Дверь (надо же!) почти тут же открылась (час ночи!), на пороге стояла миловидная "старуха" лет 26-29 в халатике...

-Мы ваши соседи этажом ниже! У нас ужасная катастрофа! У Вас случайно не найдётся двух батареек, вот таких (демонстрируем) - нам сейчас без музыки хоть помирай!

-Минуту!

Не через минуту, но через две - в начале второго ночи мы действительно стали обладателями двух совершенно девственных «круглых» батареек...

-А мы Вам случайно своей музыкой не мешаем?

-Да что вы, мальчики!

Вечер был спасён. А в памяти осталось убеждение, что мир не без душевных соседей...

***

«Пора-пора-порадуемся на своём веку: красавице и кубку…» (Мушкетёры)

Одним из главных последствий снятия с казармы было то, что при этом как бы были сняты «тюремные» ограничения для нашего приобщения к столь свойственным этому возрасту «амурным делам» … Чего больше было в этом бурлящем коктейле чувств – игры гормонов? азарта исследования «терра инкогнита», именуемой «сексуальная жизнь»? приобретение опыта в «выстраивании отношений» с противоположным полом? просто страстей? Но уж точно не той любви, которая с большой буквы – для неё ещё предстояло созреть… Не имеющие в отличие от москвичей старых, «проверенных» знакомств в Мегаполисе и не очень преуспевшие обзавестись ими в годы казармы, мы, иногородние, со стороны скорее всего выглядели подобием сельских бобиков и шариков, то ли сорвавшихся с цепи на свободу, то ли кем-то милосердно спущенных с оной «погулять».

Погулять? Пожалте! Да не просто, а ещё при этом с лихвой и наверстать «упущенную выгоду» за три года «состояния в стойле» на казарменном положении. Чтобы вписаться в увольнение «на сутки» (легальная ночёвка вне казармы), мы готовы были на всё. Так, с огромным удовольствием шли, если подворачивалась такая возможность, в доноры: сдавали кровь, при этом было наплевать на положенные донорам чашечку какао со сгущёнкой и кусочки сыра с шоколадками, «от которых попа склеивается» – звонили подругам из телефонного автомата: «Я в ночь с такого-то по такое-то свободен до утра», брали с собой пару - тройку «красного» для «восстановления тонуса», и далее – как у гоголевского Хлестакова –жизнь «в эмпиреях, штандарт скачет»…

«Что наша жизнь? Игра!»

Как там у Окуджавы в исполнении Миронова: «…Мюзетта, Лизетта, Иветта, Козетта, Жоржетта, Жанетта! Вся жизнь моя вами, как солнцем июльским согрета!» Тема не нуждается в дальнейшем раскрытии, поскольку всяк, кто обладает нормальными мозгами и естественными человеческими инстинктами, прошёл через это...

Однако здесь всё же уместно ненадолго задержаться на паре моментов, выпадавших из общего мейнстрима.

Так, в отдельную категорию стоило бы выделить некоторых барышень-raffinées (фр. – «рафинированных»), зачастую из престижных «сталинских», «генеральских» или «цековских» домов, при весьма солидных по положению и связям родителях. Невзирая на юный возраст, у этих «лизетт-мюзетт» было принято без обиняков как-то сразу переводили намёки на чувства в этакую по-протестантски «деловую», «договорно-контрактную» плоскость: «А ты собираешься поступать в Академию Советской Армии?» или «А ты не думаешь «перекинуться» в МИД?». Именно так: будешь военным атташе – люблю; а не будешь – не люблю и времени зря тратить не буду. В общем, прежде обеспечить “comme il faut” – стандарты своего круга, а потом уже воркование голубков, тути-мути и всё остальное… Какие ещё браки на небесах? Какое там у алтаря: «и в радости, и в гóре…»? С ощущением себя ипподромной лошадкой, на которую без особых эмоций, по-деловому делается ставка, да ещё «смотрят зубы», в пору было идти к нотариусу и заключать в те времена ещё неизвестный в советской практике «брачный контракт»: «я, такой-то, клятвенно обещаю своей дражайшей супруге и обожаемым мной её родителям и торжественно обязуюсь…».

«Посмотрите, какие у неё кривые ноги – и с такими ногами всё туда же лезет!»,- помнится, высказывал своё высокомерное «фи» за глаза в адрес способной, но «безродной» однокурсницы один двадцатилетний «полумажор», уже успевший вовремя, пока «не увели», жениться на «выгодной партии», у которой форма ног была не лучше, но это с лихвой компенсировалось «приданым»: «положением родителей» и «семейным ресурсом» с видом на светлое будущее. «Да кто он такой! Да как он одет! Голытьба! Деревня! Тракторист! («тракторист» – это тот, кто не чурался много «пахать», т.е., работать – прим. автора) Ряха рязанская!»… «Деревня» и «ряха рязанская» теперь давным-давно всеми уважаемый дважды или трижды «self-made» (англ.: «сам себя сделавший») доктор наук, а то и вовсе «член-корр». И кто-то, будучи уже седой бабушкой, до сих пор покусывает собственные локотки оттого, что в своё время «повелась» на «доброжелательные советы» блюстителей «чистоты своего круга»…

Снобизм – в советской Москве, средоточии «элит», его хватало… Достаточно вспомнить (или ещё проще - найти в интернете – тьма вариантов) в те времена широко известную в «узких» московских кругах песенку: «А кто я есть? Простой советский парень…».

Но всякий раз, когда откуда-нибудь слышится высокомерное и незаслуженное «быдло», «чернь» в чей-либо адрес, невольно вспоминаются кадры из одного французского фильма о Франции времён её революции конца XVIII века: кучка «санкюлотов» (фр. «быдло») отловила заносчивого «нобля» (фр. – «представитель элиты общества»), на скорую руку ему «насовала в морду и промеж», затем подхватили вчетвером за руки-за ноги, разбежались – и с разбега хрясь! «элитарной» головой о крепкую каменную стену, сложенную мозолистыми руками таких же, как и они, «быдляцких» каменщиков…

Запомнился другой забавный моментик, возможно, связанный с тем, что имелась категория скромных девушек, желающих, а то и вовсе болезненно зацикленных на том, чтобы правдами-неправдами выйти замуж за курсанта нашего института… Однако, чтобы оное свершилось, необходимо было вытянуть некий выигрышный билет лотереи… Очень похоже, то была мамашка дочки (ну, не сама же мамашка!), потерпевшей фиаско от военного курсанта на этом поприще). Сия мамашка, служа дежурной у турникетов на станции метро «Бауманская», демонстративно орала на всю Бауманскую улицу и заодно Бакунинскую со Спартаковской: «Курсанты четвёртого (или пятого) курса! Я знаю, сколько вы получаете! Вы не имеете права на бесплатный проезд! Не пропущу! Платúте, платúте за проезд!» Какая разница, с чего так орала эта дама – из мести по-женски или из свойственной женской вредности, из уязвлённой гордыни или из врождённой глупости, или же у неё проблемы какие возрастные случились – в любом случае симптоматично и забавно...

Ну, а все остальные, кроме этой «раненной в голову» дамы, работники МОСГОРТРАНСа и столичного Метрополитена считали, что рядовой состав СА, а также военные курсанты, пока являются таковыми, имеют безусловное право на бесплатный проезд в городском общественном транспорте…

«Что наша жизнь? Игра!»

Нет,мир был не без привлекательных и при этом не дур, нормальных, развитых девчат, с которыми было интересно и полезно встречаться и общаться и которые при этом всё прекрасно понимали и принимали (как говáривала одна барышня словами известных героев Киплинга: «Ты и я – мы одной крови»).

Ну и как молодому человеку при погонах да без гусарства, без оказания должного «обхождения», как не ходить «гоголем» рядом с женским полом, не виться вокруг него, не рассыпаться в изысканных комплиментах, как не пытаться блистать умом в ухаживаниях? Всё это в купе на нашем сленге называлось кратко: «охмурять». И что ободряло и воодушевляло - противоположная сторона только и ждала, когда её будут «охмурять»...

«Что наша жизнь? Игра!»

…И вот курсант «вышел» (познакомился, «склеил», «снял», т.п.) на «нормальную тёлку»…Театры, выставки, вернисажи, музеи… Иногда выезды в примечательные места ближнего Подмосковья… Обмен мнениями и комментариями о прочитанных новинках в литературных журналах… Отмечание дней рождений, праздников, вечеринки в компаниях - «сходняки», «скáчки»… Магнитофонные записи - по большей части зарубежной эстрады, поскольку отечественная была задавлена «вкусовщиной» и Прокрустовым ложем идеологических установок со стороны «худсоветов» и непомерной зацикленностью райкомов на «военно-патриотической» песне… Кино? Зарубежное было представлено не очень. Однако советский кинематограф часто выдавал «на-гора» чудесные работы. А актёры какие! Некоторые фильмы, не допущенные в центральные кинотеатры или продолжительное время как вышедшие из широкого проката, можно было посмотреть без рекламы и объявлений где-нибудь в домах культуры и третьеразрядных кинотеатрах на московских окраинах. А в «Иллюзионе» в высотке на Котельнической крутили «ретро» и «трофейное» кино, среди которого было немало любопытного и для сегодняшнего дня…

«Что наша жизнь? Игра!»

«Женщина любит ушами»? Среди нас могли найтись желающие своевременно «блеснуть» новой гранью своей натуры и процитировать что-нибудь из Есенина, Заболоцкого, т.п. – из лирики (как в известном фильме Шурик про «хорошую девочку Лиду» из Я. Смелякова). А то «пустить в ход» и что-нибудь собственноручно состряпанное – например, отдалённое подражание средневековым японским танкам:

«Себя истратив на листопад, навстречу Ноябрю Октябрь едва волочит ноги…

Уныла и бледна вконец озябшая Луна: бедняжке б поскорей под тёплый войлок плывущей мимо тучки…

Угрюмый лес зияет чёрной пустотой, лишь изредка тревожа слух печальной, тихой нотой…

Нет, не лесной – МОЙ вздох ты слышишь в шорохе ночного ветерка у своего иссиня-чёрного окошка!»…

И что? После декламации подобных «белых» виршей, да ещё в действительно сырой, зябкий, неуютный позднеосенний вечер, могло последовать приглашение «на чай согреться», и последующий этап, как обычно, заключался бы в «самой малости»: в преодолении входного вестибюля в женском общежитии незаметно для сторожившей его цербера-комендантши. Подруга бы активно и изобретательно содействовала этому, отвлекая внимание блюстительницы нравов… И вскоре «ценители поэзии» вместе хихикали бы «за чаем», вспоминая подробности…

Или вот где-нибудь, например, при восхождении на Ай-Петри под Ялтой, какой-нибудь коллега-курсант мог бы указать перстом своей спутнице на открывающиеся с высоты красоты природы и «выдать» родившееся только что, буквально в течение какой-то минуты, просто так, от души, «за то, что ты такая сегодня есть»:

«А вот и солнце! Туман трусливо сполз в овраг,

оставив россыпи алмазных бусин на траве –

- вокруг меня искрится мир…ТВОЕЙ УЛЫБКОЙ!!»…

– и отпуск, поначалу предвкушаемый, как карамельный, мог превратиться в медовый…

Будучи представителем такого солидного учебного заведения, как ВИИЯ, и при наличии соответствующего темперамента, сообразительности, желания и склонности к импровизации, каждый незаторможенный из нас, курсантов, мог бы любой девушке с места в карьер прочесть стихотворение, мадригал и прочее на любом по желанию или предложению языке – будь то на языке аборигенов джунглей верхнего течения Амазонки, будь то на китайском, корейском, индонезийском, арабском, японском, персидском, турецком… какая разница, на каком! Нужен ещё и перевод? Легко! И если на ходу сочинённый перевод казался слушательнице не очень «казистым», то всегда можно было сослаться на менталитет и нравы «носителей языка», ибо, как известно, Восток – дело тонкое!

…Ещё в первые дни по возвращении из Сирии встретил в «Хилтоне» на седьмом этаже направо своих коллег с Запада – Дёшина и Лебедева (вместе поступали в составе седьмой роты иногородних). Давненько, года полтора, если не два, не виделись… Дёшин - романсы под гитару…Разговорились о том, о сём… Вдруг заметил у Сергея Лебедева обручальное кольцо на правой – никак женился?! Оказалось, и женат, и уже сынишку родил! Есть у нас привычка чужие вещи примерять «на себя» - вот и я: а как бы я на месте Серёги? И тут к первоначальному изумлению примешалось сомнение: нам ведь годиков-то всего 20-21 - а не поторопился ли Серёга? Как говорила одна из моих знакомых, «дурное дело – не хитрое». Успеется ведь!

…В том курсантском, «жениховском» возрасте не каждому «успелось» даже в таком МЕГАполисе «широчайших возможностей», как Москва. «Ау, Мисюсь!»

Расклад, батеньки, расклад!

В общем, счастливейшее время жизни было, господа!

N.B.: только когда уже сам стал седым дедом, осознал непреходящую истину: чем раньше заведёшь детей, тем больше шансов подольше пообщаться в жизни со своими первыми настоящими детьми - с внуками…

***

Немного о жидкостях

Портвейн московского розлива в нашей среде был популярнейшим напитком и успешно конкурировал с пивом – брал «градусом». Будучи лишённым намёка на благородный букет и вкус, но при этом искушая вполне демократическими ценами, в наших глазах он представлял собой оптимальный вариант, хотя и несколько дороже другого варианта - «Вермута розового» (тот же градус, литраж более чем - «огнетушитель»: 0,8л). Последний изготовлялся из непонятно какого купажированного винного материала и представлял собой откровенную гадость опасно-розового цвета с горьковатым привкусом, употреблять которую соглашался не всякий, да и «начинать» ею пирушку было как-то рисково с точки зрения провоцирования рвотного рефлекса. И тот, и другой «напитки» среди нас были известны как «чернила», или «грязь».

И вдруг в центральных гастрономах появился натуральный, аутентичный португальский портвейн в пёстрых бутылках с необычными вогнутыми конусом вовнутрь донышками. Несмотря на бешеную цену (дороже четырёх рублей!), продегустировали – и поняли, что разница между ним и отечественным портвейном – что дешёвым московским, что дорогим (от 2руб. 20 коп.) портвейном из Крыма – как разница между португальским и русским языками.

Знающие люди рассказывали, что на московский винный завод (МВЗ) вино везли из Крыма, Грузии, Молдавии по железной дороге в цистернах с сопровождающими, которые продуктом приторговывали, идя навстречу пожеланиям жителей станций, которые были хорошо в курсе того, кто что везёт. Естественно, для компенсации «усушки» в цистерну добавлялась вода и, возможно, ещё что-нибудь. Как-то провёл экспериментальную дегустацию. В ходе оной мой «сожитель» по квартире в Чертанове Пётр Литин вслепую по вкусу и «букету» угадал якобы грузинское «Саперави» московского розлива и не смог распознать «Саперави» с точно такой же этикеткой, привезённое мной из Тбилиси.

А вообще-то МВЗ специализировался на производстве купажированных вин; при этом весьма приятным качеством по тем временам отличались красное и белое «Арбатское», «Свадебное», напоминавшее по вкусу «шампанское» без газа.

Московское же «шампанское» было дороговато (дороже трёх с половиной рублей), кроме того, будучи приготовленным не по технологии шампанского, а по ускоренной промышленной поточной технологии, оно не только сильно отдавало дрожжами, но и отличалось чрезмерной «нешампанской» кислятиной во вкусе. Как-то вычитал из учебника для студентов пищевых вузов про секреты промышленного «шампанского». Оказывается, что исходный для приготовления «шампанского» материал – совершеннейшая гадость по своим вкусовым качествам. Но они потрясающе радикально улучшались, если в «бормотуху» добавлялось… растительное масло!!

У женщин постарше был популярен игристый аналог «шампанского» - «Салют» (белое шипучее) - всего 2 руб. 10 коп. за удовольствие (экономия от 1,5 руб. на бутылке)! Иное дело – «шампанское» крымское и грузинское в медалях, азербайджанское без оных, грузинские и армянские коньяки, грузинские (в т.ч. абхазские) и некоторые азербайджанские (например, «Букет Азербайджана») и среднеазиатские (туркменское «Ясман-Салык») вина, опять же портвейны – грузинские, крымские и туркменские – это было хорошего и отменного качества!

Но в советское время существовала так называемая «местная промышленность», многие виды продукции которой предназначались для местного потребления, и потому основная часть «хмеля» союзных республик нечасто выходила за их пределы. Если в тех краях существовали погреба с бочками для дегустации винной продукции, то в популярных молодёжных кафе Москвы задавать вопросы официантам наподобие «Какого завода у вас «шампанское» (или коньяк)?» считалось моветоном и глупым. Вообще столичный «общепит» прекрасно знал, на чём и как делать деньги, профессия «бармен» была весьма «сытной», и тем сытнее, чем «бойче» место...

Импортное пиво в банках было символом приобщения к престижным сферам «высокого полёта». Свои баночные сорта отсутствовали, бутылочное пиво были неплохи; в буфетах крупных кинотеатров можно было отведать под бутерброд с красной рыбкой или настоящей сыро-копчёной и такие малораспространённые «вкусные» сорта в маленьких, 0.33л, бутылочках, как «Двойное золотое», «Рижское», «Славянское» … Советское пиво производилось без консервантов, что в те годы не было оценено по достоинству, и подлежало реализации в считанные дни, иначе на дно начинали выпадать белые хлопья осадка. А импортное долгохранящееся, «с глицерином», в привлекательной таре, иной раз тяжело «ложилось» и на желудок, и на голову.

Ещё пара штрихов. Придя с улицы в промозглую сырую погоду, приятно было потягивать разогретый в «турке» вишнёвый пунш, радостно и горячо растекавшийся по жилам. А вот алычёвый пунш в отличие от вишнёвого был простоват на вкус.

Популярен в народе был «Рижский бальзам» к кофе (или для придания банальному спирту вкуса и цвета коньяка). А о существовании «Туркменского бальзама» мало кто подозревал...

***

Не зря учился, или За честь Родины

Прекрасным весенним вечером, но не в поздний час, поскольку было очень светло, возвращался из института обычным путём домой «на Красного Маяка». Доехал до «Варшавской». Далее требуется автобус. На остановке у края тротуара стояла женщина и в метрах четырёх-пяти от неё, у навеса, шушукались трое иностранцев восточного типа, естественно, одетые ярко, но брюки были, как на подбор, у каждого в нелепую крупную «клетку»… Пока я не спеша подходил к остановке, заметил, как то один, то другой из этой группки подходил к даме, которой было-то в районе тридцати, и что-то ей в спину говорил, после чего возвращался, а вся клетчато-штанная компашка весело смеялась. Уже на остановке уловил: мужики арабы, по диалекту йеменцы, «керные», развлекаются спьяну тем, что куражатся над женщиной, изощряются в её адрес во всяких непристойностях и гогочут, пользуясь тем, что она не понимает. А она -догадывается или нет - стоит с оскорблённым, но беспомощным видом…

Ах ты, хрен собачий! Недолго думая, хватаю за шиворот очередного, направившегося выдать порцию непотребщины, и громко, чтобы было слышно всей компашке, оглашаю на сирийском диалекте всё, что думаю о нём, о них, густо сдабривая свою речь той же сирийской нецензурщиной.

Может, это так подействовал мой арабский, может, подействовала моя военная форма, красные петлицы и особенно погоны с буквой и двумя лычками для устрашения, может, фактор внезапности, может, всё вместе… Но редко, когда доводится быть очевидцем такой шустрости: через пять секунд заезжее хамьё уже было вне пределов поля зрения…А ведь «вдатые»!

***

Операция «Медведь»

В летнюю сессию – помимо прочего - предстояла сдача экзамена по политэкономии социализма. По группам. Предмет сам по себе – гибрид джунглей с дебрями: в сравнении с политэкономией капитализма, пониманию доступен с большим трудом и рассчитан на курсантов с хорошей памятью или отчаянных «зубрил». И вот курсанты-деревянковцы воленс-ноленс грызли гранит экономической науки (лишних знаний не бывает; мне в переводческой деятельности пригодились даже знания из школьного учебника по астрономии). Группа же угодивших на наш курс «лоскутовцев» - будущих «ускоренников-декабристов», чтобы «не заморачиваться фигнёй», решили действовать по системе «медведь»: каждый из участников заранее готовит лист с ответами на вопросы определённого билета, эти листки вкладываются в конверт подходящего размера, конверт приклеивается клейкой лентой к столешнице снизу. Экзаменуемый, оказавшийся за этим столом, работает диспетчером: незаметно для экзаменатора, внимание которого можно чем-либо отвлечь, обеспечивает себя и остальных листами с готовыми ответами по номерам билетов. Распределены роли, порядок вхождения в аудиторию, рассаживания по столам…

…По рассказам свидетелей происходившего, всё состоялось в лучших традициях фильмов из Голливуда о похитителях золотых слитков. Уже шёл экзамен, и уже были кто успешно сдал его. Но то ли принимавшей экзамен тётушке Хо стало душно и было распахнуто окно, то ли слишком резко была открыта дверь, то ли таковым оказалось качество советского «скотча» - секретный конверт отклеился и вылетел, будучи сдутым порывом сквозняка, громко шлёпнувшись на пол у всех на виду, а из него в свою очередь вылетело несколько «криминальных» листков и разлетелись по аудитории. Тётушка Хо удосужилась нагнуться и с любопытством поднять один листок, другой…

В общем, дело закончилось переносом экзамена на другое число, и мужикам пришлось-таки зубрить политэкономию социализма. Но скандал вышел немалый и был погашен не сразу.

***

Сентябрь 1976 – июнь 1977

ЧЕМУ БЫТЬ, ТОГО НЕ МИНОВАТЬ, или ВЫПУСК НЕИЗБЕЖЕН

Пятикурсники. Семестр первый

Пятый курс. Тот учебный год пролетел необычно быстро – как рывок бегуна на финишной прямой.

Из нашей учебной группы арабов в отдельную группу выделили «лоскутовцев», поступивших на год раньше, но «задержавшихся» в связи с командировками и потому переведённых на ступень ниже - на наш курс. Теперь им предстояло «пройти» пятый курс за полгода и выпуститься в декабре. На наш резонный вопрос начальству, мол, почему мы не можем то же самое – на равных учились же в смешанных группах, последовал не менее резонный ответ: курсант обязан за период учёбы выполнить определённый учебный план: прослушать такое-то число часов лекций, провести столько-то часов на занятиях по каждому предмету и т.п. –в общем, нам предстояло завершить учёбу как положено – в июне. Хотя такие резоны не помешали «ускорить» наших китайцев и выпустить их досрочно, в декабре - синхронно с «пришлыми» арабами.

***

О «юрле»

В результате реорганизации языковых групп мне посчастливилось успешно продвинуться по службе, а именно: быть назначенным командиром языковой группы и попутно вырасти сразу на две «лычки» до звания младшего сержанта. На размере жалованья не отразилось, но и забот оказалось не так уж много. Первый семестр учились в аудиториях. «Согласно уставА», сержанты-пятикурсники «ходили» начальниками в караул. Тут доводилось при приёме-сдаче караульного помещения быть свидетелем того, насколько уже к тому времени обострились отношения между «переводягами» и «юрлой» - при приёме-сдаче караульного помещения принимающая сторона откровенно издевалась над сдающей: пыльно-грязно, плохо вымыт пол, тут соринка, там пылинка, а там - чёрная точка на ножке стула… Уже потом, выпускники следующих за нами курсов рассказывали, что с «юрлой» приходилось и махаться чуть ли не «стенка на стенку». Откуда эта русская тяга на генетическом уровне к междусобной вражде до драки? с тех времён, когда было нормой, чтобы князь с холопы на родного брата ходил? Когда деревенские не могли поделить с городскими что-то эфемерное? А городские - с фабричными? Почему обязательно двор должен идти на двор? Улица на улицу? Район на район? «Конюшня» на «Мясо»? Чёрнопогонники на краснопогонников? Неужели прав Жванецкий: «В драке не выручат, в войне победят»?

Однако у юристов был момент просто чудесный: своя библиотека, а в ней спецфонд, в котором хранились такие небольшие брошюрки, озаглавленные «Следственная практика». Чтение этих материалов часто оказывалось куда более захватывающим, чем в случае многих детективов. Обладая определённым литературным даром и смекалкой Ю. Семёнова, на основе расследования реальных уголовных преступлений, представленных в этих скромных на вид сборничках, можно было бы создать не один роман на уровне произведений братьев Вайнеров, а по нынешним временам – «выпекать, как пирожки» сериал за сериалом. На манер Каневского…

Чем ещё, кроме сования любопытного носа в дела институтского продсклада и т.п., позабавили юристы, так это – передаю с чужих слов – шуткой с «Васей». «Вася» – это муляж в натуральную величину мужчины, убитого выстрелом из винтовки в голову с дистанции 40м. Подробности ранения передано со всем натурализмом: мозги, вываливающийся глаз, кровища… Его-то в таком виде курсанты-юристы в конце рабочего дня посадили на унитаз в туалете, закрыли дверцу и оставили до утра…

…Утром убиравшая в туалете техничка, после того, как заглянула в кабинку с «Васей», то ли была обнаружена лишившейся чувств, то ли чуть не развалила стены своим воплем…

***

Знакомство с «Бурденко»

Сдёрнули прямо с занятий. Начальство приказало переодеться в «гражданскую форму одежды», как бы позабыв, что по Уставу у курсанта её категорически не должно было быть, - и быстро дуть в Бурденко…

В госпитале оказались четверо ливанцев, у каждого один глаз получил повреждения осколками гранат РПГ. Исследовали ранения, брали анализы…

В конце концов лечащий врач развёл руками и сказал, что им бы сразу обратиться к нам - тогда, возможно, глаза можно было бы спасти…А они там, в Ливане, то туда, то сюда, то в Американский госпиталь…в общем, время утеряно… необратимые процессы в тканях…Да ещё и сами осколки не металл – не поддаются обнаружению…

Тем не менее, ливанцы не подавали виду. Принесли коробочку с глазными протезами, подобрали… Даже похвалили искусственные глаза – мол, в отличие от «западных», советские способны вращаться в глазнице синхронно с уцелевшим глазом…

Адаптация… выписка… прощания в «Шереметьево»… колёса в воздухе…

Один ливанский полковник воевал в Бейрутском порту, другие – в районах, названия которых мне ни о чём не говорили…В общем, наслушался новостей и рассказов «из горячих рук» про гражданскую войну в Бейруте, начало которой застал ещё во время своей командировки в Сирии и о которой в советской прессе сообщалось весьма скудно…

***

Пролёт мимо годовщины Революции

…Не прошло много времени… Приближались уже Октябрьские праздники, и мы с Петром пригласили к себе на съёмную квартиру табор своих коллег и долго и тщательно готовились «дать приём», предвкушая славную «пирушку» с «песняком» под гитару …

Но тут на празднества в СССР прибыл сам главком сухопутных войск Ливийской Джамахирии, и меня буквально за пару дней до спланированного «сходняка» снова «выдернули» из привычной жизни, хотя ливийский диалект – явно на то время не мой «профиль»: до тех пор с ливийцами общаться не доводилось.

«Выдернули» прямо посреди занятий, погрузили вместе с Курсантом Калюжным на приличную машину - и как были, в таком виде тут же нас помчали в аэропорт Шереметьево в «зал для официальных делегаций»… Там уже был наш Главком СВ (или начГШ?) с многочисленной свитой, переводчики-арабисты из преподавателей с кафедры арабского языка… Какие-то французы из посольства тоже ожидали прибытия кого-то из своих…На нас, курсантов, все глядели с недоумением: что это за публика в столь неподобающем для неё месте?

Прибыл самолёт с высоким гостем. Главный из преподавателей-переводчиков улучил момент, подскочил в паузе к нам и распределил обязанности. Мне, как «неливийцу», доверили работу с экипажем.

Экипаж – понятие растяжимое, в него, кроме лётно-подъёмного состава, входила немалая толпа каких-то лиц, роль которых была совершенно непонятна; имеющие самый небрежный в делегации внешний вид и никаких видимых обязанностей очень даже могли оказаться сотрудниками ливийских спецслужб, взятых на борт прокатиться- осмотреться, тем более, что после Москвы высокий гость направлялся ещё куда-то в Европе.

По дороге из аэропорта в гостиницу на Университетском один из этих полубритых личностей, одетых наподобие грузчиков или носильщиков, загляделся через стекло окна микроавтобуса «РАФ» на симпатичную девушку на тротуаре…

-Понравилась?, спросил я.

-Нет! нет! нет!, - неестественно бурно и неадекватно начал орать «грузчик», маша руками...

Я приехал в гостиницу с первой партией «экипажа». Пока оформлялись и расселялись, в ресторане на втором этаже начинали справлять чью-то свадьбу. Гости за столами сидели важно, чинно, несколько скованно, звучали какие-то слишком официальные по смыслу и неказистые по слогу «здравицы»… Когда подъехала последняя партия «экипажа», гости на свадьбе успели раскрепоститься, галстуки съехали «набок», пошло «броуновское движение» - «кто в лес, кто по дрова», и в противоположных концах длинного свадебного стола нестройными голосами мимо нот два хора одновременно «давили» две совершенно разные песни…

Ливийцы с изумлением прислушивались и взирали на это действо…

…Мне было предложено ночевать здесь же, в номере гостиницы. Однако во всей этой атмосфере визита и самой гостиницы, связанной с визитом, было что-то НЕ ТАК. И я предпочёл мотаться в «родное» Чертаново, где мог хотя бы поздно вечером расслабиться и отвести душу от этого мероприятия, которое было совершенно «не в струю», и обратно. Тем более, что меня туда-сюда катала специально выделенная чёрная «Волга» со специфическим номерным знаком, и у стучавшего нам в стену соседа-полковника, случайно увидевшего, как я, демонстративно (специально перед ним и специально на заднее сидение), с чувством собственного достоинства и лёгкой небрежности сажусь в неё в костюме и галстуке вместо формы курсанта-пятикурсника с красными погонами, челюсть отвисла ниже положенного в подобных случаях…

Самого главного «виновника» моих нежданных проблем поселили на Ленинских (ныне Воробьёвых) горах в отдельном особняке, в котором много позже, по-моему, обитала Кондолиза Райс… Туда довелось заехать раз или два для решения текущих вопросов…

Несколько раз покатали «экипаж» по Москве – знакомство из окна. Заехали в «Берёзку» поглазеть и отовариться. Это был уже не «золотой», но «серебряный» период благоденствия Джамахирии, поэтому советских «двадцатипятирублёвок» у некоторых из «экипажа» (но, скажем, не у командира корабля), было, наверное, в размере минимум десятилетнего заработка среднего советского инженера. Но вот тратить на покупки обладатели астрономических рублёвых сумм вроде как не стремились…

Главная же моя задача заключалась в обеспечении командиру воздушного судна решения всех необходимых мероприятий для убытия самолёта и перелёта в новую точку. Поэтому большую часть времени проводил в «Шереметьево» (тогда аэропорт был один, без номера, теперь же – Шереметьево-1). Договорились с пограничниками и таможенниками, и мы с командиром воздушного судна, этаким лысеньким низкорослым колобком, застенчивым и исключительно скромным, по нескольку раз в день беспрепятственно пересекали госграницу в аэропорту, посещая находившийся под вооружённой охраной самолёт, иногда – вышку. Он говорил по-арабски, но я не уверен, что он был араб. Хотя две стюардески между собой общались на арабском, но при обращении к ним молчали и глядели с абсолютно тупым выражением лица…

Ещё с одним «ответственным» из экипажа посетили «пищеблок» в «Шереметьево», где готовили обеды для пассажиров отечественной и зарубежной авиации, согласовали меню, количество, суммы к уплате, порядок доставки на борт. Помнится, главный упор делался на зелёный горошек и чёрную икру… Любопытная получилась экскурсия.

Меня «поставили на довольствие» там же, в ресторане гостиницы. Однако во всей окружающей обстановке ощущалось нечто такое, что отталкивало от «халявной» жратвы, профессионально приготовленной и со знанием дела разложенной по тарелкам. Посему питался дома: утром перед убытием я быстро запихивал в себя немудрёный завтрак и несся вниз, к ожидавшей «Волге», обед в гостинице «не лез» в горло, от ужина отказывался, рассчитывая пораньше вернуться в Чертаново и уже там перекусить... Посему с полковником, ответственным за размещение и питание «экипажа», встречались обычно утром и вечером. Он изо дня в день заказывал для ливийцев, по крайней мере на завтрак, бифштексы с кровью, к которым арабы так же изо дня в день не притрагивались, хотя и не выставляли претензий; мои же советы и объяснения, что такая еда не для арабов, на полковника не производила эффекта. Время гостиничного завтрака в ожидании «программы действий» на новый день я проводил с полковником за одним столом, ссылаясь на то, что уже завтракал. Полковник очень удивлялся («Ты же в списках - за всё уплачено!») и демонстрировал, как следует с аппетитом поглощать и бифштексы с кровью, очевидно, бывшие его любимым блюдом, и ещё немало всякой всячины, и, обращаясь к официанткам, как давнишний знакомый, просил Людочку или Танечку принести 150г холодной водочки в графине, при этом сразу меня «поставив на место»: «Ты курсант - тебе не положено!» Я смотрел на полковничьи челюсти, с энтузиазмом пережёвывающие халявную снедь, на все эти гастрономические дела - и думал: «Почему полковник? Почему именно полковник? Средних талантов прапорщик или сверхсрочник, , в элементе справился бы с подобными «обязанностями». Или это надо ещё «заслужить»?»

В общем, халява с синекурой в обнимку.

Еле дождался дня убытия высокой делегации. Однако долгожданный «сходняк» на нашем «флэте» в праздничные дни, на который я так рассчитывал, прошёл мимо меня, и я ещё долго расстраивался по этому поводу… Хотя бифштексов с кровью на «сходняке» ну никак не ожидалось...

***

Зануда

Самая муть – обходить по приказу начальника курса разные кафедры с зачётками подчинённых и упрашивать начальников кафедр поставить в них оценки со своей росписью за преподавателей, почему-то забывших это сделать во время приёма экзаменов у курсантов на втором, третьем, четвёртом курсах и убывших с кафедр в ином направлении. Особенно пришлось «побегать» за начальником кафедры общественных наук всеми глубокоуважаемым полковником Хватковым. Я к нему и раз, и другой, и третий, и так, и этак со всеми объяснениями – ему же почему-то всё было недосуг, - в конце концов, он расписался-таки за отсутствующих «препов» в зачётках, но я в глазах «Хвата» превратился в персону, один вид которой ему мгновенно и надолго портил настроение…

***

Пятый курс, второй семестр: последний круг – и на финишную прямую

Во втором семестре завершились хождения в караулы; кроме дежурства по этажу, посещение стало обязательным разве что только на разного рода консультации перед экзаменами за пятый курс и долгожданными «госами».

Когда погода стала совсем тёплой, мы с Петром Литиным, проживая на одной жилплощади в Чертаново, пару раз брали с собой пива, раскладушку и учебники и отправлялись в «Ближайшее Подмосковье», то есть на трамвае до конечной за улицей Янгеля, там довольно долго трусцой через лесок с военными мобильными радиостанциями дальней связи к МКАД, затем рывком через тогда ещё не столь забитую автотранспортом магистраль в Бутово. Точнее, самое начало Северного Бутово – того, что у МКАД, которое в 1977г. здесь представляло пару маленьких деревушек близ леса с речушкой подальше и с двумя прудами поближе, из которых в том, что был пообширнее, плавали гуси и гусиный помёт. Не спеша потягивая пиво, читали материал, изредка делясь впечатлениями о прочитанном, делали перерывы покурить и обменяться свежими анекдотами. Проходило не так уж много времени, и неподалёку приземлялась стайка местных молодушек лет семнадцати-восемнадцати, которые достаточно громко – так, чтобы было слышно нам, – сравнивали свои целомудренные добродетели с патологической в их представлении «бесхозяйственностью, неверностью и падкостью на разврат и гульбу «москвичек» ... В нас же с Петром к этому времени уже бродили разбуженные временем и пивом желудочные соки, и мы вполне серьёзно обсуждали между собой, что нехило было бы раздобыть трофей в виде упитанного гуся, если бы удалось незаметно поднырнуть под него, ухватить за лапы и утащить под воду…

***

«Залёт»

…Перед госэкзаменом по научному коммунизму влип в ЧП. Дело в том, что выдались выборы- то ли депутатов, то ли судей, то ли ещё кого... Было приказано всем проголосовать до 7 утра. Для меня же по причине «подставы», от кого не ждал, возникла форс-мажорная ситуация. Можно было бы «нагло» заявиться «по гражданке» на столь торжественное мероприятие, но как проголосовать без военного билета на руках? - пришлось почти от института «гнать» на такси в Чертаново переодеваться в форму с лычками и военным билетом в кармане, затем так же , «высунув язык», гнать обратно…

В общем, прибыл на избирательный пункт в институте только в начале десятого… С одной стороны, кое-кто, наверное, облегчённо вздохнул, увидев меня живым и невредимым (мобильники в те времена не встречались даже в повестях из научной фантастики), однако куче людей довелось потерять полтора-два часа по праву личного времени в ожидании того, чем разрешится моё отсутствие... Быстро – в руки бюллетень, быстро – в кабинку и галочку против наиболее – на первый взгляд! – благозвучной фамилией в списке, быстро – бюллетень в урну… В ожидании громов и молний…

Зам замполита института, кавторанг: «Товарищ Стефанцев! У нас, конечно, демократия, но сами понимаете, есть вещи…». Этим и ограничился. Не ограничился замполит факультета. На перекрёстке институтских улочек в обязательном присутствии начальника курса, заводясь и распаляясь от собственного брюзжания, как бы сам себя пришпоривая, замполит в очередной раз вдалбливал мне уже не впервые от него известную истину: лежать на плацу и грызть асфальт, чтобы осознать такое священное понятие, как «Родина»...

Помнится, стоял молча, сначала рассматривая окна и балконы углового здания из светлого кирпича на перекрёстке Танкового с Волочаевской, которое по тем временам было достаточно свежим образцом советской архитектурной новизны с внешним налётом солидности, считал отдельно окна и отдельно балконы – по этажам и в совокупности; затем пришлось изучать трещины на тротуарах и представлять, на что они похожи с художественной точки зрения; далее дошла очередь до красных стен из кирпича 1904г. рождения - вспоминал мемуары маршала Василевского и думал, не в этих ли красных казармах началась его военная служба; наконец, пришлось перейти к попытке спряжения французских глаголов…

Рядом молча стоял Шеф и терпеливо дожидался, когда закончится эта формальная процедура “brainfucking” (англ. – «половой акт в отношении мозгов», приблизительный эквивалент рус. «головомойка»), и самое сильное чувство, которое я испытывал в эти минуты, было острое чувство вины перед ним. Тем более, что поодаль маячила фигура «Черепа» - начальника параллельного курса с Запада, и по его время от времени бросаемым в нашу сторону нетерпеливым взглядам было видно, что он ждёт-изнывает, когда закончится эта муть и освободится наш Шеф – у них явно были общие планы на этот день, и багажник, конечно же, не пуст… Настроение препоганейшее - что сказать в своё оправдание этим людям, глядя, как они почём зря теряют своё драгоценное время…

Истекли, словно на космодроме, ровно 60 минут головомойки, и ровно в 11:00 замполит объявил Шефу, что отныне мне вменяется ежедневное присутствие полный рабочий день в институте под роспись у дежурного по этажу…

Меня хватило на два дня. Ну, прибыл, ну, отметился. А дальше куда? Конечно, в библиотеку. Вместо «ля-ля» с библиотекаршами на выданье, в чьих глазах застыло вопрошающее выражение и постоянный поиск «жениха», зарылся в журналы. Поскольку литературно-художественные были давно прочитаны, заказал кучу «по общественным наукам» – наконец-то нашлось достаточно времени уделить внимание и этим изданиям... Наиболее интересным показался «Вопросы истории…» (по-моему, так начиналось его название): там я обнаружил немало любопытного для себя…

…А вот и госэкзамен по научному коммунизму. Последний. За столом многочисленная приёмная комиссия из других военных вузов, посредине сам начальник кафедры полковник Хватков, которого при виде меня, зануды, не столь давно достававшего его зачётками, перекосила гримаса, как от разжёванного лимона без сахара...

…Моя очередь держать ответ. Помнится, один из вопросов касался «Народной воли» («На Западе мечтали о постепенной нравственной эволюции, у нас «к топору звали Русь» - и далее в этом роде). Другой вопрос билета – о первых пропагандистах марксизма в России - Плеханов. Бла-бла-бла – в соответствии с учеником. Прозвучал «дополнительный» вопрос от кого-то из госкомиссии: «А в чём отличие взглядов Плеханова от взглядов Ленина на марксизм? Заблуждался ли Плеханов, и в чём?» Тут всплыла в памяти накануне читанная в «Вопросах истории» обширная статья как раз на эту тему – и, как говорится, «Остапа понесло»! Только успевай загибать пальцы… Начальник кафедры п-к Хватков расцвёл, расправил плечи, явно «простил» мне вышеупомянутую назойливость и приставучесть из-за зачёток подчинённых, довольно оглядел справа и слева сидящих рядом - мол, вот какие «орлы» у нас есть! Наконец, сказал: «По-моему, достаточно!» Какой-то морской майор с красными просветами возразил: «Пусть ещё немного расскажет!»…

…В коридоре замполит факультета, увидев меня, спросил:

-Уже сдал экзамен?

-Так точно!

-Оценка?

-«Отлично».

Замполит, верный своей партийной принципиальности, презрительно фыркнул: «Я бы тебе и двух баллов не поставил!»

***

Суета

…И вот сданы все экзамены. И за пятый курс. И "госы".

Начальник кафедры французского языка (сам Миньяр-Белоручев!!) отметил, что впервые в его практике "Восток" сдал экзамены по второму, французскому, языку лучше "Запада" (мы, арабы, сдавали вместе с португальцами) ...

«Деловых» предложений от пластмассовых галстуков на резинке в мой адрес не поступало. Может оттого, что я не был москвичом с

жилплощадью и не собирался жениться на москвичке опять же с жилплощадью, и оттого все прочие условности уже не были важны. А, может, и по иной причине. Главное - я остался, как того желал себе, в переводчиках.

Служба не обещала много больших звёзд – как писал автор «Тридцать лет на дипломатической службе», «ходить в переводчиках» лучше всего лет до тридцати, затем «менять профиль» для дальнейшей карьеры.

А вот «живая» работа «на земле» оказалась интересной и для прогресса в арабском языке, и для расширения кругозора, и для углубления знаний вообще в самых разных областях; получил уйму навыков и несколько попутных «квази-образований» и пробыл в этой ипостаси вплоть до дня, когда был поставлен перед выбором между полковничьим креслом и возможностью «уйти на дембель»…

Выбрал второе и уволился «на вольные хлеба» «в связи с организационно-штатными мероприятиями» в эпоху расцвета лучшего среди президентов всех времён мастера стучать на деревянных ложках и дирижировать немецким оркестром - верховного главнокомандующего, при котором армия по всем статьям оказалась опущеной ниже плинтуса, а международное военное сотрудничество было похерено в первейшую очередь. Но это будет уже другое время и иная тема для других повествований...

А пока…

…Ещё до «госов» ездили на примерку в «экспериментальное военное ателье» на Полежаевской шить форму.

Поближе ко дню выпуска шустрые мужики (с «Монетного двора»?) принесли к КПП ведро с «левыми» (без положенных индивидуальных номеров) академическими значками – теми, что благородного белого цвета, и реализовывали их всем желающим оптом и в розницу по «червонцу» за штуку. Мне не было жаль десяти рублей - возобладало равнодушие к «цацкам»…

Иное дело - первая офицерская получка! Комсомольские взносы с неё составили символические для России 3 рубля 62 копейки – на то время стоимость бутылки самой «народной» водки…

***

День выпуска

…А вот и день выпуска.

...Впервые официально в офицерской форме. Мы – «пехота», «общевойсковики» цвета «морской волны», а в красной петличке звёздочка в венке – «сижу в кустах и жду Героя». Кое-кто с «Запада» был в морской, чёрной, двубортной с кортиком чуть ли не у самого колена – слов нет: солидняк!..

Выход из строя, шлёп-шлёп строевым, правая рука к виску: «Такой-то …для получения диплома…прибыл!» ... В толпе стоял и смотрел на происходящее отец …

Волнительные моменты в жизни!

…Общее фото на память об этом дне, хотя в кадр попали не все...

Сразу же после торжеств на плацу отметили выпуск с однокурсниками, родными и близкими в офицерской столовой. Начальник факультета обещал для особо «уставших» доставку на дом при условии, что «уставший» сумеет выговорить свой адрес. В углу зала столовой ВИА из курсантов третьего курса юристов играл разное популярное того времени, но самым хитом для ушей (или под настроение?) присутствующих оказалась «Эль Бимбо» в подражанье оркестру Поля Мориа. Хотя это было вообще-то ни к чему – не в ресторане же сидим, но соло-гитаре не хватало карманов, чтобы складывать сыпавшиеся, как дождь, «трояки» и «пятёрки»… Возможно, в этой несколько элегической, но динамичной мелодии_ «Эль-Бимбо», что сродни вальсу Доги из «Милого ласкового зверя», удачно соединились все чувства, которыми был наполнен День выпуска: и радость, но острожная; и грусть но лёгкая; волнительное ожидание близкого по времени прыжка в новый, не совсем понятный мир… Сразу выявился недостаток офицерской формы одежды в сравнении с курсантской: чтобы открыть бутылки вина (кстати, неплохого), оказавшиеся почему-то запечатанными крышками а-ля пиво, приходилось идти к выставленному у входа в столовую солдату-патрульному, просить его снять ремень и по-курсантски, медной пряжкой и привычным «лёгким движением руки»...

…Все давно «морально подготовились» к этому дню торжественных прощаний, и всё же было не избавиться от грустного ощущения того, что мы, арабисты прежде всего, после пяти лет вместе вдруг вот так разом разлетимся в разные стороны и уже не будем иметь возможности каждый день общаться друг с другом, видеть привычные лица однокашников и уважаемых преподавателей...К тому же части из нас, абитуриентов -1972, предстоит пережить подобные минуты только через полгода…

Да, сегодня мы всё ещё здесь, по эту сторону институтской ограды, но добрая половина наших мыслей уже там, в долгожданном загадочном будущем, которое стало осязаемо как никогда прежде... В карманах новой, с иголочки, парадной формы дипломы и офицерские удостоверения, на плечах погоны с лейтенантскими звёздочками...

Прощай, Институт!

Что-то в жизни состоится, благодаря тебе, что-то – вопреки, тем не менее, заложив в нас фундаментальные основы профессии, ты одновременно закалил наши и тело, и дух, задубил кожу, привил иммунитет от жизненных передряг и научил немалому: прежде всего прагматизму, здоровому цинизму, стремлению в любых обстоятельствах ориентироваться на оптимизм, умению «крутиться» ради «выполнения поставленных задач», служебных ли или житейских, даже при отсутствии необходимых для этого сил и средств. Только вот для того, чтобы любить и уважать своё Отечество, вовсе ни к чему грызть асфальт на твоём плацу.

А с сегодняшнего дня мы с тобой, Институт, чужие.

Заявку на пропуск для входа подавать заблаговременно…

***

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Выпускной банкет в ресторане гостиницы «Белград» собрал нас, «арабов», уже знающих, в какие стороны нас разнесут пути-дороги, собрал он и наших близких, наших уважаемых преподавателей. Пожалуй, последняя возможность собраться в таком представительном составе - чтобы что? Чтобы надолго попрощаться друг с другом. Тосты, спичи. «А помнишь, а помнишь». Смех. Тёплая раскованная обстановка.

…Уже когда расходились, мы с Пашей Вакуленчиком в память о канувшей в Лету курсантской жизни, на которую пришлись далеко не худшие годы молодости, взяли бутылку именно «портвейна», зашли в гостиничный туалет, заперлись вдвоём в кабинке и распили портвейн «из горлà» под сигарету – как доводилось проделывать это «на очке» в былые времена в казарме. ..

…Звякнуло об пол донышко пустой посудины - всё, точка!

************************************

Часть II. СЛОВО О НАЧАЛЬНИКЕ КУРСА

Сколь обстоятельным ни было бы какое-либо повествование о годах курсантской жизни в институте, оно всегда будет незавершённым без рассказа о неотъемлемой части этой жизни - о начальнике курса.

Я не был вхож в круг лиц, приближённых к персоне нашего начальника курса, тем не менее не думаю, что моё впечатление о нём окажется слишком поверхностным и субъективным.

Итак, начальник курса Деревянко Николай Кузьмич. Прозвищ было несколько; самое употребительное – «Шеф».

Рос вместе с нами: «автомобильный» капитан на момент нашего поступления, затем майор – и – к нашему выпуску – уже подполковник. Сначала вроде «безлошадный», затем появилась модель «переходного периода» - пожарного цвета «запорожец». Венцом стал «жигуль», окрашенный (с чего бы?) в защитный цвет, гордо именуемый «оливковым» его владельцем. При нас Шеф закончил заочно Военно-политическую академию; естественно, определённый вклад в успех этого предприятия внесла группа курсантов, в том числе и скромное участие автора этих строк.

Шеф проявлял себя приверженным болельщиком ЦСКА, в страстности не уступая спартаковским болельщикам: если утром с первого мгновения встречи с Шефом гремели громы и метались молнии без объяснимых здравым смыслом причин, то, не читая спортивных новостей, не слушая радио и не просматривая телевизор, можно было догадаться, что любимый клуб начальника курса накануне «продул», возможно, даже позорно. И наоборот, если на курсе разносилась весть: «ЦСКА проиграл!», - все понимали, что в этот день лучше не попадаться Шефу на глаза.

Шеф был решительным и напористым. Как-то в период лагерях однажды не оказалось ключа от двери в деревянный павильон, где должны были состояться занятия по «общевоинским уставам». Двери не повезло - Шеф запросто вышиб её плечом– и занятия начались вовремя: по сигналу трубы из репродуктора. Пример, который стоит иметь в своём арсенале.

Может, оттого, что начальнику курса полагалось проводить занятия по строевой подготовке и общевоинским уставам; может, оттого, что здесь он руководствовался принципом не «делай, как я сказал», а «делай, как я», а, может, оттого, что таков был им самим созданный для себя «имидж», Шеф всегда имел самую образцовую стрижку под машинку, в которой волосы сходили «на нет» там, где затылок встречается с шеей, – иной раз казалось, что именно Н.К. Деревянко в молодости служил моделью для изображения образцово постриженных военнослужащих на многочисленных военно-разъяснительных плакатах на темы от проведения «утреннего осмотра» до несения караульной службы. Но всё же Н.К. Деревянко не родился Святым Августином, поэтому поддавался (хотя и крайне редко!) искушениям, о мотивах которых остаётся только гадать, и иной раз позволял себе явиться на утреннее построение с кокетливой запретной скобкой сзади на шее перед очами своих затраханных высотой требований к стрижке воспитанников – тогда вслед за идущим вдоль строя начальником курса из плотно сжатых курсантских губ неслось укоряюще-осуждающее «У-у-у!». Судя по безобидности реакций Шефа и прячущейся в уголках рта улыбке, чувство юмора ему было не чуждо.

По мере нашего продвижения в учёбе с курса на курс область распространения всяческих запретов, ограничений и угроз в речах Шефа всё более скукоживалась, тем не менее, можно утверждать, что все пять лет учёбы, когда больше, когда меньше, прошли под звуки его зычного ора. Тех, кто пришёл «от школьной парты» с минимальным житейским опытом, это поначалу болезненно шокировало. Но не прошло столь уж много времени, как мы заметили: Шеф орёт, а лицо и глаза его отнюдь не злые. Уже позже, через год после выпуска, я случайно встретил на улице Горького бывшего однокурсника, разговорились, и тот рассказал между прочим, что довелось посетить по делам Институт и заодно увидеться с Шефом, который после нашего выпуска «взял» новый первый курс. И якобы Шеф ему признался: «И чего я на вас столько орал все пять лет? В сравнении с ЭТИМИ вы были золото!»

Так уж и золото! На курсе всяко бывало: и ЧП, и отчисленные – но по вынесенному мной впечатлению, – хотя Шеф не был всесилен на факультете, он никого не обидел незаслуженно. Те, кто выпускался уже после нас на разных курсах, рассказывали, что он часто шёл навстречу курсантам – уж не от осознания ли, что в своё время ему доводилось «перегибать палку» в отношении «своих» курсантов?

Увы! Николая Кузьмича уже довольно давно нет с нами. Были на его могиле. Проведали по-русски. Но, наверное, со стороны это была странная для Новодевичьего картина – стоят у могилы люди и… смеются! А мы вспоминали любимые поговорки-присказки Шефа, всякие забавные ситуации с его участием, факты и фактики… Думаю, если бы он мог услышать, то не обиделся бы, а посмеялся вместе с нами…

Вечная память и земля пухом твоему праху, Николай Кузьмич!

***************************

Часть III. КУРСАНТ В СИРИИ ОБРАЗЦА 1975 г., или ВОЛЮШКА-ВОЛЯ!

НЕМОЙ ПЕРЕВОДЧИК

Значит, впереди Сирия.

ГУК. "Десятка".

Зимняя сессия за 3-й курс были досрочно сданы нашей группой из четырёх курсантов ещё в ноябре-начале декабря 1974г., но реальный вылет в Сирию состоялся в середине февраля следующего года.

Итак, в феврале убыли в Сирию.

Москва, «Чкаловский» (Ан-10; минус 26°C — в те годы это была обычная температура подмосковной зимы). Далее ночёвка под Будапештом (уже +1°C по Цельсию в час ночи, запах талых вод, непривычное тепло на улице). Четверо курсантов в компании трёх полковников , а генерал — за штурвалом). Помнится, долго тащились, часов семь от Будапешта до Сирии, авиабаза Тифор (Тифор – это Т-4 по-английски– какая-то насосная станция на нефтепроводе, не столь далеко (70 км) от Тадмура (Пальмиры);); полковник-шахматист, позёвывая и с ухмылкой, всех нас «уделывал», явно разрядник, если не мастер партий-блиц, за максимум пять минут. Почему за пять минут? Потому что именно столько думали мы, его противники за доской, до получения очередного «мата». Ну, а все «удобства» воплощались в единственном ведре литров на 15, стоявшем тут же, в углу маленькой пассажирской кабины, не тянувшей на звание салона в этом грузовом варианте самолёта…

Ну, вот и Сирия, жёлто-пустынная, жёлто-бежевая, с ложными позициями зенитной артиллерии по периметру авиабазы…+17° по Цельсию…

…Ещё спускаюсь по трапу, как тут кто-то из экипажа с вопросом: "Переводчик?". Мой гордый ответ: «Я-переводчик!». Тут же последовала просьба сказать сирийцам, чтобы поставили колодки под колёса — и я «сдулся» в собственных глазах: на меня, во-первых, не представляющего себе «колодки» ни по-русски, ни по-арабски, во-вторых, изрекающего «нечто» в духе учебника сирийского литературного языка третьего курса местный сержант смотрел, как на ожившую античную скульптуру из близлежащей Пальмиры; мне же речи носителей сирийского диалекта вокруг были не намного понятнее языка инопланетян... Выручил сирийский лейтенант — оказался способным расшифровывать мои убогие фразы, жесты и мимику лица... Есть в среде переводчиков-виияковцев уничижительное понятие профессиональной непригодности: "немой" переводчик...

***

Через пару дней вертолётом на постоянное место работы. Под Дамаск. Баббила. 3 км от столицы. Тогда там были поля и оливковые сады. Сегодня, судя по картам "Google", это зона сплошной городской застройки. А тогда летели на вертолёте в поддамасковную Акрабу и по пути довелось с прискорбием наблюдать, как какая-то легковушка на удалении пары километров по непонятной причине скатилась с горной дороги по склону вниз и загорелась...

***

ДАМАСК

Сирийская столица удивила многим. Например:

*Разливающийся по узким улочкам неповторимый аромат кофе и именно восточных пряностей, который мне иногда встречался и в Иордании, а больше — нигде...

*Цветастые, яркие, весёлые расцветки одежд прохожих на улицах; мода - вчера в Париже, сегодня в Дамаске. На их фоне туристки из СССР в скромных советских летних сарафанах выглядели странно по стилю и как бы не совсем одетыми …

*Сапоги-ботфорты из замши на девчонках из района Баб-Тумы. Оказалось, сексапильно! И даже весьма!

*Произвела впечатление арабская, семитская женская красота. Может, не столь фигуры, сколько лица, глаза… Перефразировав Есенина, сказать бы: «Сабах ты моя, Сабах!». До сих пор в Москве мне этой красоты не хватает…

*После просмотра впервые «фильма ужасов» и выхода из помещения кинотеатра на улицу оказалось, что уже наступила темнота, и довелось ловить себя на том, что во всяком встречавшемся на пути домой тёмном закоулке или углу невольно мерещились только что увиденные на экране страхи и опасности…

*Водка "Столичная" и армянский коньяк в армянских лавочках - и то, и другое в одну цену: 19 лир.

*Арака. Надо заставить себя всего лишь один раз проглотить эту жидкость с аптечным анисовым ароматом. В последующем будет вливаться внутрь с лёгкостью водки. Кстати, сирийцы в ресторанчиках пьют араку, разбавляя её водой, отчего "коктейль" принимает вид молока- поначалу по незнанию удивлялся, проходя мимо: пьют молоко - и такие весёлые?! Вообще-то сирийцы казались лёгкими на веселье. Вот едет трактор с прицепом; в прицепе крестьяне, хлопают в ладоши, что-то хором поют, смотрят по сторонам, на лицах неподдельная радость...А ведь крепче переслаженного чая не пили! Сколько и чего надо "принять" нашему соотечественнику, чтобы достичь веселья той же степени?

*Ырку-сус: настойка лакричного корня, жидкость цвета крепко заваренного чая. На рынке Аль-Хамедия её продавали бродячие торговцы с металлическими с чеканкой сосудами за спиной и шлангами у живота, стаканами, воткнутыми в специальный пояс, выбивая какой-то восточный ритм металлическими блюдцами в руке. "Кхамсат франгат" (25 пиастров-кыршей) - и при тебе будет ополоснут стакан водой из одного заспинного сосуда, а из другого в этот стакан будет налит "ырку-сус"...Санитария, конечно, отдыхает, но коли не пробовал - не надо "дурить" читателей надписью «Продавец чая» под снимком этого торговца, как это сделал в своей книге о путешествии по Сирии один широко известный журналист-ориенталист, совершивший вояж по странам Ближнего Востока в те ещё, лучшие времена этого региона.

Сам напиток также требует от впервые к нему приобщающегося совершения над собой немалого усилия (или насилия?), чтобы сделать хотя бы один глоток специфического, сильно пахнущего аптекой, мылкого сладковатого напитка. Но после первого выпитого в мучениях стакана все остальные "идут" на удивление легко. А скоро вообще осознаёшь, что лучшего напитка в летнюю жару в местном климате просто не существует, и что не даром в Ираке продавцы "ырку-суса" удостоены ни много-ни мало настоящего памятника.

*"Сук Аль-Хамедийя" – крупнейший рынок Дамаска в то время. Кварталы, кварталы… Внутри - знаменитая, построенная на фундаменте античного храма мечеть Омеядов с мощами Иоанна-Предтечи, в которую по пятницам приезжал молиться Аль-Асад - отец. Один из группы управления нашего коллектива перед отъездом ходил по рынку и записывал на кассету "голоса Сук Аль-Хамедийия": например, рядом грубым низким голосом продавец орёт: "Жрабат! Жрабат! блира у нус! блира у нус!"; чуть поодаль звенит тенорок: "Кумсан софия димукратыя! Кумсан софия димукратыя!" и т.п. В продовольственной части рынка - хошь, бери в свежем виде, хошь - вареное-пареное-жареное.

*Мусульманский пост в Рамадан - одни, постящиеся, закупают продукты на вечер и ночь, другие (алавиты?) тут же на месте дегустируют, едят, пьют. Знакомые арабы, кто суннит, кто алавит, ведут между собой споры, кто из них правильный мусульманин. Перед самим часом позволения приёма пищи Дамаск вымирает и замирает, разве что только редкая запаздывающая автомашина пронесётся по улице. "Ба-бах!" - и тут начинается действо...

*Шиитская мечеть Сит-Зейнаб. Довелось посетить и осмотреть внутри несколько мечетей, в том числе и эту. Надо сказать, в мечетях (новых) светло, может, за счёт не только широких окон, но и достаточного количества люстр с стеклянными висюльками, в которых дополнительно преломляется и играет свет. Внутри мечети Сит-Зейнаб посередине молельного зала стоит большое, сундукообразное надгробие, из древесины ливанского кедра, с затейливой богатой резьбой; в просторном «зале» имелся угол, специально выделенный для женщин. А во дворе - чьи-то старинные могилы. Чьи? Узнать не удалось. Ехавшие в Хадж в Саудовскую Аравию паломники со стороны Турции делали остановку в Сит-Зейнаб.

*Сосуществование множества религий в одном месте. Идиллия? В городе и в стране немало христиан, христианских церквей и монастырей разного толка. На улице можно встретить и католических монашек в соответствующих одеяниях. Посетили Маалюлю, где якобы говорят на арамейском: церковь Святой Фёклы есть, а вот арамейский язык вроде не звучал в устах местных жителей. Впечатлил православный монастырь Сит-Ная: солидный, красивый, имелись подарки (иконы) и от Московского патриархата.

*Уличный «автопарк» и связанное с ним. Одним из факторов произведённого на меня изумления – уличный «ассортимент» на 1975 г. легковых машин, выпущенных в том числе уже не существовавшими на тот день компаниями: а/м «Симка» - внешне родные сёстры Волги-21, «Десото» - братья ЗиМов, «Пежо-403» - вроде как с одного конвейера с «Москвичами-412», какая-то модель Опеля поразительно напоминала Волгу-24. Были и натуральные наши: пара Волг-21 и Москвич-407. Масса малолитражек «жуков - фольксвагенов» - все такие обтекаемые с плавно закруглёнными обводами – «старые» модели. А вот последние на то время модели «жуков» несли в себе дань наступающей моде: стыки листов кузова уже делались не плавно скруглёнными, зализанными, а под углом 90°. На глаза пропался единичный, разрекламированный, как модель, опережающая своё время, такой же, как и «жуки», весь «прямоугольный» на стыках горизонтальных и вертикальных листов, вроде «рено»: этот «прорыв в будущее» в 1975г. внешне предвосхищал нашу будущую «восьмёрку».

Арабы не стеснялись перевозить детишек в багажниках авто (те во время езды терпеливо поддержали над головой крышку багажника).

Ездить приходилось предостаточно, и потому каждый день доводилось видеть не просто ДТП, а катастрофы и наезды со смертельным исходом; видеть, порой, ситуации, ставившие в тупик: как водителям, удалось такое сотворить на ровном месте?...

На улицах разъезжало немало армейских автомобилей советского производства, у многих из них заправочные горловины были без штатных крышек, просто заткнуты самодельными затычками из свёрнутых в трубку тряпок. Иной раз при езде эти затычки терялись, и при резких ускорениях или торможении бензин выплёскивался на капоты стоящих рядом легковых автомобилей.

Развязки-эстакады внутри города –в тот год только-только приступали к их возведению.

В городе было много круглых площадей, в которые сходилось минимум четыре дороги, когда пошире, когда поуже. И разъезжались с помощью жестов рук: "пропусти" и "проезжай". Водитель-сириец нашего "газика" говорил мне "мидд йидэк!" («вытяни (в окно) руку!») – рука с собранными щепоткой пальцами, высунутая наружу из окна двери авто, означала просьбу водителю соседней автомашины: «Пропусти меня!». А если без пальцев щепоткой махнуть ладонью вперёд, то значило: «Проезжай!». Водитель машет, я машу, нам машут - и так понемногу, как и все, преодолевали забитое автотранспортом неширокое пространство. Немногочисленные светофоры наличествовали в городе, но действующих было ещё меньше; один такой, например, стоял в районе Мидан, на железнодорожном переезде: красный свет надолго перекрывал движение, в то время как почти игрушечный паровозик с одним вагоном, деревянным и резным в стиле «вестерн», полз со скоростью 5 км в час и при этом непрерывно отчаянно гудел, рискуя весь свой пар выпустить в гудок...

Ещё мне рассказали, что якобы приглашали регулировщиков из Швеции, но те в конце концов бесславно уехали обратно.

*В Дамаске были и памятники, и скульптурные группы. Естественно, наиболее важное из них, служащее ориентиром, получило второе, русское, более воспринимаемое нашими соотечественниками, название. Так, например, памятник обороне Порт-Саида (Египет,1956г.) в виде мужской фигуры с пылающим факелом в поднятой руке был известен в русскоязычных кругах как "Поджигатель". А композиция посреди площади близ фильмотеки в гараже консульства из трёх устремлённых вертикально вверх каменных как бы сосисок разной длины, из которых вроде бы сочилась вода, получила название - угадали! - "Три мужских половых...", но только гораздо короче...

*Военный музей понравился обширной коллекцией пистолетов самых различных систем. Были, конечно, там представлены и немногие трофеи Октябрьской войны с фотографиями воздушных боёв. Сирийцы с восторгом рассказывали, как зенитные ракеты советского производства сшибали израильские самолёты. А самым "матёрым" самолётом советского производства называли учебно-боевой МиГ-17, который, вооружённый скромной пушчонкой и пулемётиком, сумел за счёт малой скорости полёта "срезать" путь на вираже и зайти в хвост израильскому "фантому", выполняющему в тот момент разворот по гораздо бóльшему радиусу из-за большой скорости полёта, - и "срубил" сучонка!

*Огромное впечатление произвёл историко-археологический музей Дамаска. Слова – пустое. Это надо видеть!

***

ГОЛАНЫ

*На Голанских высотах бывали обычно через день-два.

*Где полупустыня, где чёрное подобие пемзы, где горы - смотря в каком секторе. Линия разведения войск была обозначена двумя рядами окрашенных в жёлтый цвет бочек из-под горючего.

*Сами высоты местами представлялись, как этакие высокие и крутые горбы-"куличи", нашлёпанные, словно в песочнице, по прихоти неведомого гиганта на достаточно ровной поверхности, с крутыми склонами, высокие - не на один десяток метров в высоту. По ним петлял серпантин дороги вверх, к вершине; на склонах были устроены ярусами железобетонные укрепления. У подножий и между высотами находилась весьма ровная поверхность, местами наблюдались позиции, реальные и ложные, местами - поля, границы которых были обозначены заборами, оградами, выложенными из чёрных камней, извлечённых при пахоте. Встречались то ли озёрца, то ли искусственные пруды - обычно они были пристанищем всевозможных змей.

*Из-за прикрытия, образованного цепочкой этих "куличей", обычно выныривала пара сирийских МиГ-23 на низкой высоте, и рёв их двигателей над головой вызывал внутреннее желание пригнуться поближе к поверхности земли...

*В ответ на это израильтяне вели воздушную разведку и аэрофотографирование: на больших высотах ежедневно летал израильский самолёт-разведчик: "высоко сижу, далеко гляжу"...Реверсионные следы самолётов-разведчиков над линией развода войск были видны и из Дамаска.

*Подъездные пути к высотам были без покрытия и после дождя представляли из себя хлябь и месиво. Но нашим продуктам отечественного автопрома это было фиолетово... «ГАЗ-66» - вне конкуренции.

*В апреле всё это пространство - от горизонта до горизонта и в высоту по склонам холмов по самые вершины - превращалось в сплошной океан красных маков. Красота неописуемая!

*К югу, на израильской территории, с высоты виднелось Тивериадское озеро… Ночами, при восходе луны под определённым углом, оно давало знать о себе в ночном мраке небольшой зоной множества частых-частых вспыхивающих и тут же гаснущих всполохов-искр - отражения лунного света в волнах. Недолго. Но очень неожиданно! И впечатляюще!

*Что касается местного диалекта, то он видоизменялся, и чем дальше на юг, тем сильнее.

В районе Голан стоило отъехать от какой-либо деревеньки в сторону километров на 5-7, как обнаруживалось, что в новой деревеньке местные говорят уже несколько иначе, чем в предыдущей...

*Как-то продвинутой уже осенью, проезжая по каменной пустынной местности без растительности, увидели на чёрных каменных плитах, вылезавших из земли, стаю приземлившихся аистов. Не могли на них наглядеться - словно привет с Родины, словно земляки.

***

БЫТ

*На Голанские высоты ездили с перерывами в сутки - двое, иногда - трое. Неплохо вооружённые на всякий "пожарный". В перерывах готовили технику, чтобы в случае чего… Машины поучаствовали в октябрьской войне 1973г., и их кузова кое-где носили следы попадания шариков от израильских кассетных шариковых авиабомб, а у одной во время техобслуживания вытащили с рамы, из-под кунга, здоровенный зазубренный осколок…

*В "свободные" дни с утра пораньше прапорщик втыкал в эмалированное ведро со спецрассолом кипятильник, а я мчался на «газике» на рынок к открытию за свежими огурчиками…

Вечером можно было угоститься малосольными огурчиками.

*Нашим обеспечением занималась авиабаза Меззи под Дамаском. Ездил туда за всякой всячиной: сирийской полевой формой, за ботинками, за маскировочными сетками. Случались там необъяснимые казусы – как-то порулил на взлёт боевой самолёт с сидящим верхом на фюзеляже техником…В общем, Восток, в смысле как дело тонкое, он и в Сирии Восток.

*О спирте - отдельно. С сирийцами была договорённость – ежемесячно 20 л спирта для обслуживания аппаратуры, к которой их близко не подпускали. Спирт был разного качества: "красный", "голубой" и "белый". Для приёма вовнутрь годился только "белый". Раз в месяц ездил специально за спиртом, требовал, естественно, "белый". Как-то на складе пытались всучить "голубой" вместо "белого" - мол, аппаратуре не всё ли равно. "У нас ОЧЕНЬ ЧУВСТВИТЕЛЬНАЯ аппаратура"- был мой ответ. Убедил.

*Каждый вечер перед ужином - "наркомовские". Закусывал апельсином. Спирт хоть и "белый", и дополнительно очищался подручными средствами и материалами, но всё равно наутро во рту был привкус сапожной ваксы пополам с апельсиновым соком. Уже после возвращения из Сирии довольно долго не притрагивался к апельсинам: при всяком взгляде на них во рту возникал знакомый привкус...

*После ужина просмотр кинофильма. Кинозал на свежем воздухе – углублённый по периметру здания проход вокруг него. Иной раз приходили гости из дежурных сирийских офицеров. Переводил в полголоса, как получалось. Фильмы по большей части были военные. «В бой идут одни старики» каждый зал наизусть, словно лично снимался в нём. Были и «громкие» на военный звук – «Я, Шаповалов Т.П», «Освобждение»… Сирийцы шутили: просыпаемся от свиста падающих авиабомб и грохота взрывов в холодном поту – неужто война? Неужто израильтяне бомбят Бабиллу?! Ан нет – это соседи-русские крутят очередной свой фильм!

*По местному ТВ иной раз показывали и советскую кинопродукцию с титрами, порой, с английскими. Помнятся фильмы с участием Николая Крючкова, тоже военные…

*Сирийцы, офицеры – вроде бы какая-то «европейскость»… Но в гостях у многих из них дома было, как заведено на мусульманском Востоке: женский пол на глаза «чужих» не показывался, стуком в дверь гостиной или ещё как давая знать, что какое-то угощение или кофе поднесены до «границы» - далее сам хозяин заносил это в комнату… Что говорить, когда у многих советских таджиков было заведено: мужчина важно шагает впереди, сзади, зная своё место, в метре-полутора маленькими шажочками (униженно ли?) семенит его супруга…Чтобы рядом, тем более под руку - ха! не положено!!

*В Сирии выращивают турецкий табак, крепкий и душистый. Столь популярная в те годы в Москве «Ява» в Сирии отличалась отсутствием вкуса, слабостью - и даже свежая - запахом плесени. По возвращении в Союз перепробовал всё – по крепости остановился на «Беломорканале». У сигарет с фильтром откусывал фильтр – чтобы «накуриться». Болгарские сигареты и родной «Казбек» поражали удивительной «кислятиной». Зато ценил кубинские сигареты с чёрным, сигарным табаком и сами сигары - «взатяжку».

*Когда мы впервые прибыли в Сирию, в феврале, на улице было +17С°, и мы, вновь прибывшие, после минус 26С°, ходили в рубашках, удивляясь тому, что пожившие на аэродроме наши соотечественники поверх рубашек носили свитера и зимние технические куртки...Когда в конце ноября из холодной России прибыла наша смена, они тоже ходили в рубашках, а мы напяливали на себя всё тёплое...и зябли.

*Когда в ноябре начался сезон дождей (до марта включительно), стало промозгло. И зябко по утрам. Часа через два после подъёма мы снимали куртки. Ещё через час-свитера. Ещё через час - рубашки. и так далее - пока не оказывались с голым торсом (если не было холодного ветра) и загорали около часа. Затем процесс происходил в обратной последовательности.

*В июне появились москиты. Заболел. Сутки пролежал неподвижно на животе в постели, не вставая даже в туалет, с высокой температурой и сильнейшей головной болью, будто головой накануне забивали гвозди. На следующее утро - "как огурчик". Чем болел - до сих пор для меня загадка.

*Почему-то не могли раздобыть "лаврушки" ни на рынке, ни в магазинах... Как-то возвращаясь с Голанских высот, обнаружили в проезжаемой насквозь деревеньке деревце лавровишни.... Местные с любопытством и большим недоумением наблюдали, как русские обрывают и складывают в карманы листья, которые вроде даже козы не едят...

*Как-то после исполнения дел заехали в г. Думу (недалеко от Дамаска), где за высоким глухим глинобитным забором неприступного вида проживала семья (отец, мать, неженатые братья и незамужие сёстры) водителя Акрама. Недалеко в тени деревьев расположилась компания его друзей. Они курили кальян и пили действительно чёрный по цвету кофе. Предложили затянуться из кальяна –глянув на их неестественно блестящие глаза, я благоразумно отказался. Предложили кофе. До сих пор не любитель кофе, не готовлю его и не употребляю, но тогда - отчего бы не уважить, тем более, что чашечка маленькая? Махнул, как рюмку водки – залпом. Вскоре почувствовал, что сердце стремительно понеслось «вскачь» и где-то внутри возникло чувство страха. Мне быстро сунули стакан с холодной водой: мол, этот кофе – «по-турецки» - сёрбают не спеша, маленькими глоточками, причём каждый глоточек надо запивать холодной водой. «Чифирь» из кофе?

*Сделали для себя открытие, что в южном секторе, в г. Деръа, в его старой части, можно было купить кое-какие товары и сигареты заметно дешевле, чем в Дамаске. Уже потом дошло: вульгарная контрабанда.

*Там же, в южном секторе, обнаружили неподалёку от дороги пруд или озерцо. Некоторые наши взбалмошные головы решили по возвращении с позиций часок порыбачить. Пытались накопать червей – в почве таковые не было обнаружены. Напарили кукурузы. Действительно, «попёрлись», и я с ними, хотя в эту затею не верил (должность обязывает – случись что, и готовы претензии прокурора: почему «бросил» людей). С каждым шагом к озерцу количество расползающихся чуть ли не из-под ног в стороны змей увеличивалось. Когда стало возможным разглядеть торчащие из воды не столь уж немногие змеиные головы, у самых «страстных» рыболовов желание продлить своё пребывание в этой местности скукожилось до нуля. Путь обратно, к машинам, оказался более скорым…

*В районе Голан обреталось довольно много стай бродячих собак. Как-то довелось наблюдать картину. Сирийский офицер на выходные едет куда-то на своей легковушке. Недалеко рысцой пробегает собачья стая. Авто останавливается, опускается стекло в окне двери водителя. Достаётся откуда-то снизу охотничья винтовка с коротким стволом. Два выстрела – две собачьих трупа. Авто трогается с места и продолжает свой путь.

*Внутри расположения небольшой сирийской воинской части, где мы находились, охрану советской спецтехники нёс наш караул из советских солдатиков. В помощниках караула на добровольных началах состоял прайд из трёх прибившихся собак во главе с лохматой атаманшей Сметаной антисметанного грязно-серо-чёрного окраса. Мы этих четвероногих подкармливали; кроме того, командир группы считал их надёжнее часовых-службу псины несли очень чутко и очень добросовестно, особенно в ночное время суток. Сирийцы регулярно жаловались на предмет покусанных ночью своих караульных. Мы парировали: «Не надо в собак бросать камни и дразнить их». На этом разборки заканчивались до следующего покусанного. И так далее.

Как-то одного из четвероногих подстрелил из «мелкашки» какой-то сириец-охотник за птичками (распространено в арабских странах) – и что же? Псина полтора дня неподвижно, в одной и той же позе, лежала под «ГАЗ-66» - а потом встала и бодро побежала, несказанно обрадовав нас (думали, «кранты»).

Самое любопытное и загадочное - это то, по каким-таким единственно им понятным признакам псины умели безошибочно отличать русского (советского) от араба. К впервые увиденному ими русскому, только что вылезшему из авто, они подходили, дружелюбно виляя хвостом, а всякого знакомого и незнакомого сирийца, начиная от командира части, были готовы облаять в любой момент.

***

АРАБСКИЙ «ПО НОВОЙ»

В руках блокнот и ручка. Вопрос к начальнику: «Я нужен?». Если нет - «я у арабов там-то до такого-то времени». С арабами - это с сирийскими офицерами, водителями, поварами, торговцами на рынках и в магазинах. Арабский - в смысле сирийского диалекта - с нуля. Не все родились Вашкевичами, чтобы суметь изучать диалекты заочно вдали от их носителей. Из институтского учебника сирийского диалекта запомнилось несколько отрывочных слов и пара фраз: "Уэн бйибиъу дукхан хон?" (Где здесь продают сигареты?) и "Аууаль фильм натык биль-ъараби" (Первый звуковой фильм на арабском языке). Сначала осваивались примитивные и элементарные словечки и выражения типа «Здравствуй-До свиданья», "Что это? Это..." Дальше - больше. Слушал рассказы сирийцев. С какого-то времени и сам им что-то рассказывать. Если не хватало словарного запаса — рисовал нужное в тетрадке. Подсказывали нужные слова. Не стеснялся перебить собеседника: «Как ты сказал? Что это означает? Синонимы? В какой ситуации употребляется? Множественное число? В прошедшем времени? В будущем времени? А можно так употребить? А вот так? Спасибо — на чём ты остановился? продолжай!». Что-то связное начал вякать недели через две-три. Через месяцев шесть-семь знакомые сирийцы уже говорили: "Ну, ты уже как житель Дамаска"; ещё через месяц меня пыталась «побрать» в Дамаске сирийская военная полиция за наглое неуважение к ней: в военной форме, но без беретки, руки в карманах, ноги широко расставлены, нагло торчит сигарета в углу рта — и при этом нагло наблюдает, как проезжает мимо патруль военной полиции. Спасибо нашему сирийскому водиле — втемяшил полиции, что я «кхабир руси», а то не верили («мол, слишком хорошо говорит и ругается по-арабски»). Водиле нашего "газика" Акраму респект. Но мы квиты: в главном штабе ВВС (Амрия) я его отбил от двух мухабаратчиков (контриков) на входе, которые пытались Акрама скрутить "за белые руки" (что у них как-то не получалось - Акрам до армии занимался штангой) и арестовать за «неуставной внешний вид» (гражданская одежда и обувь)… Отбояренный мной от недоброжелателей некурящий Акрам сел за руль нашего «газика», мы отъехали метров сто от Главштаба ВВС – и некурящий Акрам впервые попросил у меня сигарету и закурил... Как ныне сложилась его судьба, суннита, сына хмурого, явно религиозно озабоченного отца-фермера –жителя пригорода Дамаска Думы, оказавшейся на не один год под исламистами?

***

К ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКОМУ

Вообще-то отношение сирийцев к русским было в основной массе очень хорошее; фраза "кхабир руси" (русский специалист) без пропуска и удостоверения личности открывала вход во многие двери. Тем не менее, находились такие, кто время от времени ночью обстреливал из автомата наших часовых в узле связи в Каббуне. Обстановка накалилась к концу семидесятых, когда усилились провокации исламистов, в том числе против наших специалистов и членов их семей. Аль-Асад-отец успокоил неспокойные кварталы Хамы тем, что превратил их в щебень...

А как же пресловутый "еврейский вопрос"? В Дамаске мне показали "еврейскую улицу", где компактно проживали сирийские евреи. Некоторые продавцы в ювелирных лавках признавались в том, что они не арабы - евреи...Да и сейчас они держат передовые позиции, например, в сирийской медицине...

***

Что касается разных любопытных случаев, то всех их не описать - это удобнее сделать опять же за рюмкой чая. Но всё же...

I. "ВОРОТНИК" МИМО ШЕИ, ИЛИ NARROW ESCAPED

Как-то стоял в расположении нашего подразделения в тени (+46°С — июль) под большим и раскидистым деревом грецкого ореха и беседовал с немолодым сирийцекм-адыгейцем, прадед которого когда-то жил на Кавказе, и поэтому мы были почти соотечественники…Как вдруг над головой раздалось истошное чирикание воробьёв и «фыр-фыр-фыр» их крыльев, словно от выпущенного из рогатки камня... Поднял взгляд кверху — а там жёлтый «обруч» стремительно несётся к земле - и уже вот где -всего метра три над нами! Пока мозги соображали, что это такое, «обруч» шлёп о землю ровно посередине между мной и собеседником (а между нами было-то расстояния максимум метра два), далее "обруч" распрямился в линию и оказался ни много-ни мало метровой или чуть более змеёй грязного серо-зелёного цвета в пятнах. Мы всё ещё расчухивались, а змея, тоже, видно, ошалев от неожиданного полёта, не обращая на нас внимания, мгновенно проскользнула в заросли стоячей ежевики за колючей проволокой (в полуметре от нас) и исчезла в них. Какой-то метр влево — вправо, и одному из нас змея, сорвавшаяся с дерева в прыжке за воробьём, стала бы подобием тюрбана или воротника. В общем, сирийский адыгеец заорал: "Ты знаешь, что это за змея?!" и, схватившись за голову, причитая, убежал прочь...

Впрочем, окружали наше расположение оливковые сады из старых деревьев. Старые – значит, очень морщинистые и дуплистые, и потому каждое дерево было напичкано всякой "нечистью": змеями, ящерицами, хамелеонами…

А змеиную кожу мы не раз находили внутри полученных со склада одеялах...

II. ШАЛУНЬИ

Голаны.Стоишь на вершине холма - буквально внизу, под ногами (да, столь круты склоны) в метрах 60-80 одна-две деревеньки и ложные позиции со списанными артиллерийскими орудиями. Склоны холмов опоясаны ярусами окопов, и деревенские мужики неспешно что-то там бетонируют («шлёп-ляп») что-то вроде пулемётных гнёзд, больше прикладываясь к чайнику с чифирём на примусе, чем к корыту с раствором...А воду для раствора (очевидно, по местным понятиям, самая что ни есть женская работа!) мужикам носят молодые женщины и девушки из «нижележащей» деревеньки, карабкаясь наверх с вёдрами, полными воды, в руках по крутому серпантину пробитой для транспорта дороги. Одеяния - традиционные для сирийской сельской местности: тёмно-синие или тёмно-зелёные длинные прямые платья по самые пятки, на голове на манер некоторых наших батюшек головные уборы в виде высоких цилиндров, из-под которых свисают платки, закрывающие волосы и вообще голову и лицо - по глаза. Увидев в руках наших солдатиков фотоаппарат, сирийский вьючный женский пол, нисколько не стесняясь, тут единодушно изъявил бурное желание фотографироваться. Вот они выстроились с нашими солдатиками в шеренгу, обнимая (!!) солдатиков за плечи, а те точно так же - сириек (!!)... Однако, лица дам всё равно закрыты. Пошёл на «хитрость» («Гюльчетай, открой личико!»): «Тебя как зовут? Фатыма? А тебя как? Сабах? А тебя как? Вот мы сфотографируемся, и как потом понять, где Фатыма, а где Сабах? Ведь ваши лица закрыты!». Поглядели дамы в сторону своих мужиков — тех не видно, да и сидят метров на двадцать ниже по склону...Хоп!- не сговариваясь, приспустили с лиц края платков и открыли свои лица — и мы сделали несколько снимков компании в таком «раскрепощённом» виде. Правда, потом пришлось дать строгое указание солдатикам ни в коем случае при повторной встрече с этими сирийками не отдавать им "фотокомпромат": семейное благополучие надо беречь, даже если оно чужое...

III. ВОДЫ! ВОДЫ!

Дождей не было с марта по ноябрь. Тем не менее, как-то в августе с южного направления, со стороны Иордании — далеко-далеко - на горизонте вдруг возникла полоса непривычно тёмного цвета. Через довольно продолжительное время полоса успела разрастись, и в ней стали наблюдаться сполохи молний — зарницы. Наши солдатики оживились, зашевелились... и когда тёмная полоса превратилась в чёрную грозную тучу, внутри которой то и дело сверкали молнии, а в направлении земли свешивались тёмные полосы дождя, солдатики, раздевшись до плавок (вызов мусульманским обычаям), выскочили из нашего железо-бетонного здания, крыша которого была вровень с уровнем поверхности земли (повышенная бомбоустойчивость), а по периметру - двухметровой ширины проход, и жаждали, что наконец-то (август: +46С в тени и сушь) их оросит живой дождь... Там, наверху, внутри тучи, творилось невообразимое: было видно, как всё кипело и бурлило, слои разных оттенков чёрного клубились, непрерывно перемешиваясь друг с другом, вниз к земле тянулись тяжёлые полосы дождя тёмного цвета...Но кап! кап! кап! - вокруг упало всего несколько капель воды, и бурлящая и клокочущая туча пронеслась дальше на север в сторону Дамаска. Созданная матушкой-природой самоподдерживающаяся замкнутая система: не долетев до земли, капли дождя испарялись под воздействием восходящих от земли потоков раскалённого воздуха, и влага опять возвращалась в тучу. Солдатики были крайне разочарованы.

IV. «ПРИВЕТ»

Этот случай лучше всего оценят знающие арабский язык.

Как-то с утра уехал по заданию командира, но не на «газике», а на дремучем «рафике». Дела сделал, уложился в короткое время. Возвратился – командира на месте нет. «Где начальник?». Оказывается, позвонили наше начальство из Дамаска и вызвали с бумагами на совещание с очередной прибывшей из Союза делегацией. Получаса нет, как отъехал. Ну, ладно…

Не прошло и пятнадцати минут, как странными, нервными рывками влево-вправо на повышенной скорости в наше расположение влетел «газик», резко затормозил и замер, как вкопанный. Одновременно распахнулись дверцы, и с раскрасневшимися сердитыми лицами из машины вылетели водитель-сириец Акрам и наш командир-холерик. Командир: «Баран! Чтобы я когда-нибудь ещё раз поехал с тобой в Дамаск! Баран!» Акрам (по-русски): «Я не баран! Капитан – баран!»

Что такое? Прошу каждого объясниться.

Командир: « Прилетела делегация из Союза. Срочно вызвали с картами в Дамаск! Срочно!!! Я этому барану чистым сирийским языком говорю, куда ехать, а он заладил: «Куда ты едешь, куда ты едешь!» Потом вообще остановился! Баран!!»

Акрам: « Меня вызвал капитан и сказал: «Акрам! Рух! Дамаск!(Акрам – поезжай - Дамаск)». Мы поехали. Осталось немного до развилки – куда ехать? Спрашиваю по-русски: «Капитан! Куда ти едеш?» Он мне: «Акрам! Рух! Мархаба! (Акрам-поезжай-привет)». Я ему: «Мархабтейн! (Здравствуй) Куда ти едеш?» А он заладил одно и то же: «Акрам! Рух! Мархаба!(Акрам-поезжай-привет)». У развилки я остановился, поскольку не знал, куда надо ехать. Мы постояли, разругались, а потом возвратились обратно».

Я-командиру: «Зачем Вы всё твердили Акраму по-арабски «Привет»?

Командир: «Какой там ещё «привет»! Я говорил этому барану, чтобы он ехал в гостиницу!»

Я: «В гостиницу?!А как называется гостиница?»

Командир: ««Мархаба» («Привет»)!»

Через полминуты Акрам уже вёз нашего командира по конкретному адресу: «Дамаск, гостиница «Мархаба». По возвращении оба смеялись - над недоразумением? или над байкой, героями которой стали поневоле?

Иной раз бывало не до смеха. Например, однажды раз шесть «прочесали» на машине указанный нам по телефону довольно обширный, но весьма затруднительный для проезда из-за узости улочек квартал в поисках гостиницы под вывеской «City», пока нужный человек не вышел на улицу и не встал у дверей в качестве ориентира. И мы таким образом поняли, что вывеска «Аль-Медина» (араб. «Город»), мимо которой мы все шесть раз проехали мимо, и есть искомая гостиница по-английски «City». Владельцы гостиницы допустили явный промах, опрометчиво дав ей как бы двойное название: «City» - в проспектах для неарабов - и «Аль-Медина» - для арабов. К тому же «Аль-Медина» можно ещё принять и за название священного для мусульман города Медина в Саудовской Аравии.

V. ПО СВЯТЫМ МЕСТАМ

На обратном пути из приграничного с Ливаном района Забадани, куда мы, группа советских специалистов, ездили проветриться для разнообразия на пикник с баяном и гитарой, я вдруг увидел дорожный указатель «Могила Авеля.7км». Начальник согласился, что упустить такую возможность, да ещё при наличии фотоаппаратов и фотоплёнки, было бы неразумно, и мы свернули в направлении указателя и долгих 7 км натужно ползли на газике и ГАЗ-66 в гору, пока, наконец, не прибыли на место. А место оказалось не вершиной, а верхом конусообразной горы, у которой какая-то неведомая сила очень аккуратно срезала верхнюю часть и куда-то её удалила, а сам срез представлял собой весьма обширную ровную почти плоскую поверхность. На этой немалой площади, на которой росло единственное из растительности здоровенное раскидистое старое дерево, и было расположено длинное, но непропорционально узкое одноэтажное здание из местного камня, а в стороне, довольно удалённо, просматривалась небольшая деревянная постройка типа "хозблок". Могилой Авеля не «пахло», зато пахло каким-то варевом, ароматы которого вместе со звуками арабской народной музыки доносились из каменного здания. Пошёл на разведку. Остановился на пороге, заглянул внутрь. Полы застелены коврами; в одном торце кто-то что-то варит в котлах, в другом торце имеется возвышение, на котором устроился самодеятельный явно деревенский оркестр со скрипками на коленях на манер виолончелей и что-то там пиликает, причём явно темпераментное; возле возвышения десяток пляшущих, остальные в изнеможении лежат на коврах. Публика: совсем молоденькие девахи и мужики лет от сорока, в явно праздничных сельских нарядах... Спрашиваю ближайшего: «Где могила Авеля?» Ответ: «Да вот она!» - и он указывает пальцем на узкую, сантиметров в 25, но длинную метров в 4 — от стены до стены — плиту из тёмного камня на полу.

-«И всё?»

-«И всё!»

- «А почему вы веселитесь? Как-то не подобает — ведь всё-таки могила...»

- «А у нас здесь сегодня ярмарка невест!»

Бог с ней, с ярмаркой невест, подумалось, - и немного погодя понял, что сильно ошибся. Махнул рукой, и из ГАЗ-66 на землю спрыгнуло человек пятнадцать, кровь с молоком, не дохлятиков по сложению, а физически крепких советских солдатиков-крепышей в возрасте 20-21 года, - поглядеть, где когда-то закопали несчастного Авеля. Тут началось! Девахи выскочили на улицу впереди своих папаш и безо всякого стеснения стали буквально виснуть (с чего бы такие вольности — христиане? или "уж замуж невтерпёж"?) на наших солдатиках, а те, давно «застоявшиеся в стойле», просто «поплыли» от избытка столь нежданного и бурного проявления женского внимания...

Выскочил на улицу и оркестр, которые запиликали что-то по-арабски живое, темпераментное, тут же к ним присоединились с русскими плясовыми мелодиями наши баян и гитара. Картина очень напоминала кадры из фильма о братании времён первой мировой: «дружба-фройндшафт», всеобщие объятия и импровизированные пляски... Все мои попытки растащить это броуновское, но удивительно «цепкое» движение заканчивались ничем...

Тут подошёл сирийский солдатик и спросил, не едем ли мы в сторону Дамаска. "Едем!" Тогда не можем ли мы завезти в военный госпиталь в Харасте (пригород Дамаска) его напарника, ужаленного скорпионом. "Без проблем", -мы ответили, - «Но сначала разгони эту толпу». Солдатик стал бегать, тормошить, что-то орать, и минут через десять крестьяне с дочками, явно расстроенные, нехотя стали возвращаться в каменное здание, пропахшее харчами. Мы подогнали ГАЗ-66 к деревянной холобуде, которая оказалась наблюдательным постом. Деревянные доски ссохлись от жары, в полу образовались щели с большой палец в ширину, при которых не стоило бы легкомысленно ходить по-сирийски в «шабшАбах» (пластмассовых открытых тапках). Получи расплату за беспечность: когда нога сирийца оказалась рядом с вылезшим из щели в полу скорпионом внушительных размеров, тот, естественно, среагировал по-своему, по-скорпионьи.... Скорпион был раздавлен, но ужаленная нога сирийца «горела», ступить на неё он не мог, и всё время хотелось «по-маленькому». Погрузили болезлого на ГАЗ-66. Погрузились сами и быстро-быстро рванули прочь от «могилы Авеля», пока нас не переженили.

По пути (с севера-востока) завернули в Харасту, сдали на руки в приёмном покое ужаленного…